ГЛАВА 4

– Дашка, жрачку в студию!

Я вынужден делить жилые метры с сестрой Дашей. Четвёртый год мы вошкаемся в наследии родительских кирпичей, на двенадцати квадратах общежития, выживаем, как умеем, и мечтаем разъехаться. Казалось, я сцепился с сестрой пожизненно, как только согласился на такое тесное сосуществование. С тех пор крики не шелохнутся на моих губах, а склоки существуют как узаконенное явление. Я утыкаюсь в спину сестре своим житьём на раскладушке и оттаптываю торчащими ногами её ширму, которая залегла между нами, как пожирающая недосказанность. Даша отвоевала своё право устраивать за ширмой Армагедон. Я не противился. Даша вебкам-модель. Её гардероб пылится на вешалках. Она почти всегда в ню. Даша обмотала фольгой стоптанный ботинок, чтобы хранить в нём банковские карточки, и бормочет что-то о цифровых крысах, рыскающих в поисках криптодыр. А фольга якобы мешает синхронизировать нейрочип с банковской картой и отщипнуть микроперевод на левак. Даша копит донаты на новый нейрочип с расширенной калибровкой под нервную систему. Каждый день «последний рывок» сводится к торговле телом за донаты. Мне некогда тухнуть с её грешками. В моей голове чип-днище, как у и неё. Я уродуюсь, как проклятый, чтобы скорее заменить наши дешёвки. Дремать под бучу за ширмами стало моим проклятьем. Моё негодование овито леностью и, похоже, атрофировалось. Пока Даша обдирает искушённых толстосумов на стримах, я благодарен ей за искусство истончать мрак нищеты, но молчу, как жижа. Утихшая Даша заполняется безумными реками хаотических мыслей. В её остекленевших глазах плещется призрак личности, которую я когда-то любил. Это больнее, чем бороться с нашими вирусными судьбами.

***

Через час тишина стробила виски. Тикающее сердце запустило обратный отсчёт. Сестра шебаршилась за ширмой рывками, как крольчиха в сене. Силуэт мало напоминал человеческий. Я прилип к раскладушке и практически ушёл в сон. Стоны сестры повергли меня в ужас. Едва ощущая свои нервы, я скатился и подполз. Голова гудела. От этого ни спрятаться, ни скрыться. Дома начинается вторая работа: я защищаюсь от мыслей, от чувств, от вечной киноплощадки. Двенадцать квадратов становились клеткой, когда за тонкой ширмой начиналось ЭТО. Я старался не вслушиваться. Возня на полу и сбитое дыхание Даши изнуряли, превращаясь в белый шум. Спасали наушники. Этот домик для черепа Даша часто реквизировала и забывала вернуть. Я чувствовал, как с каждым шагом к ширме приближаюсь к черте, за которой скрывалось нечто пугающее. А что дальше, когда я увижу ВСЁ? Скрываюсь под оправданием: «Её дела меня не касаются». Я мутировал, разделяя себя на бесчувственного двойника и Антона, который, как программа на паузе, ждёт перезапуска. Один чувствует, другой прячется за наушниками. Лишь бы не замечать, не вникать. Лишь бы Даша… не заигралась. Чёрт. Опять? Её тень содрогнулась на ширме. Всегда всё одинаково заканчивается. Тишина. Я волновался, не скончалась ли она. Однажды она упала в обморок во время сессии. Заглядываю за ширму. Она ждала указаний от клиента с никнеймом «Мамкин_Внук»:

– Пусть присоединится.

«Мамкин_Внук» видел, как я подглядываю, и жаждал разнообразия. Я пригрозил кулаком. Сестра захлопнула ноутбук. Её ярость обрушилась на меня градом ударов. Я терпел это избиение, впитывал, как божественный дар. Это ненадолго будило Антона во мне. Даша сквозь зубы выдувала воздух, горячий, как из Сахары, била ладонями в пол, локти её мерцали, как угрожающее остриё. Наше побоище закончилось вничью.

«Совсем сбрендила…» – я вскарабкался на раскладушку. Голова сестры выглянула на мгновенье: дымчатые глаза заболачивались слезами. Я непоколебим. Она привлекательна, когда спит, упёршись нижней челюстью в коленки, и забавна, когда поёт за ширмой. В обоих случаях её лицо покрыто ужимками, а смех вычищает слизняков. Не понимаю, что на неё находит. Она вздымается из-за ширмы, как обескровленная, и трёт руки, чтобы вернуть чувствительность к этому миру. Искусанные губы. Никакой помады. Её ноги, стянутые тугими чулками, напоминали гладкие эбонитовые палочки. Она ничего не слышала о грации и ползала, как мумия, лишь бы шевелиться и не засохнуть у ноутбука.

– Нейрочипы снова подорожали! «Мамкин_Внук», жадный извращенец! В бан! Чего приполз? – лицо сестры сузилось.

– Ты даже меня пугаешь, Даша! Нужно располагать людей, чтобы тебе платили!

– Мне платят! Побольше твоего! Даже мысли мои воруют!

– Только не начинай. – Я перевернулся на бок.

– Я записываю! – Даша трясла чулками. Я не понимал, как эти пустые удавы берегут память Даши.

– Всё там! В тетради! – она целилась туфлей в ширму.

– Надеюсь, я не увижу тебя с гусиным пером над берестой. Даша, нейроинтерфейс тебе на что? Представила – мысль сгрузилась в нейрочип, затем в мозг. Тебе ли объяснять механизм конвертации?

– Это старьё, – Даша постукала по голове, – барахлит! Память стирается, Антон! Я бы никогда… Я даже не помню…

– Не помнишь или ничего не было? Не старайся, дружок. – Мне надоели её бредни.

Сестра талдычила полгода, что через нейрочипы избирательно утекает память, и приходится прибегать к позорным рукописным пережиткам. Затем она затихла на неделю и погрузилась в пропасть стримов (Не в этом ли причина трудоголизма сестры, чтобы заглушить своё безумие?)

***

Наша жизнь не всегда была дурной. В 2105 году я учился в Бауманке по специальности инженер метаматериалов и наносимбиотики. Сестра училась немного ранее. Нагрузка росла, как мусорные баки, но этот «хлам» стоил дорого. Человеческая память – то ещё решето. Мы расстаёмся, сходимся, просим прощения, не в силах осмыслить даже собственные поступки и взвесить каждый фактор. Смешно претендовать на гениальность. Учёба превратилась в гонку в смирительной рубашке за дипломом. Я потреблял нейронные стимуляторы горстями. Мозг кипел. Миллионы нервных клеток сожжены. Помнить всё – это безумие. Я помнил. Всем учащимся на втором курсе внедряли студенческий нейрочип с феерическими тормозами, но взломоупорный. Стало чуточку легче учиться. Я поверил в свою крутость и подшаманил Open Source нейроинтерфейс. После курсовые со сложными расчётами вымещались за час. Я выбрался из отстающих и оптимизировал свой нейрочип, пока действовала студенческая лицензия. Эникейщик – мой потолок, если бы я бегал только за хорошими оценками. Я шёл за тенденциями и прокачался в написании прошивок. Студенческий нейрочип буксовал под растущей нагрузкой. Я исключил языковые пакеты и распознавание графики, перелопатил алгоритм стохастического поиска – без гарантий, что нейрочип не сгорит. Никто и за деньги не обещал сделать ничего приличней. Я начал подрабатывать, облегчая учёбу балбесам. Они радовались, хватали, кто гитару, кто девчонок и, полные радужных надежд на беззаботное будущее, отправлялись прожигать жизнь. Я не расслаблялся. Папаня приносил неутешительные новости о каком-то универсальном обучении, о новой задаче образования – не обучить, а научить работать с данными. Бредили поиском изящных решений и пропагандировали мысль, что свалочные знания порождают непроявленных гениев. Знания должны приобрести формы, отличные от помойки: коллекции формул, текстов, статистики, заметок псевдонаучно нужно систематизировать с помощью нейроинтерфейса. Тогда толщи знаний имели бы смысл, потому что их в любой момент можно воззвать, как собственную руку.

Несколько компаний схватились дорабатывать нейрочип. В АО «ЗАСЛОНЕ» велись разработки первой модели нейрочипа и опыты по нейросенсорной дрессировке гамбийских крыс, что низводило задачу до плевка, хлопка и притопа. Крысы выучились общаться между собой придуманным языком через постукивания хвостами при помощи рефлексивного набора инструкций. Все думали, что опыты тормознутся, но Правительство одобрило развитие эксперимента для военных и узконаучных нужд. Через три месяца «ЗАСЛОН» представил нейрочип на базе гибридного органического микропроцессора с фотонными транзисторами. Люди заменили крыс, а хвосты – набором формул и теорем. Образование стало бесплатным. Но нейрочипы обходятся в разы дороже, чем традиционные учебные богадельни с профессорами и доцентами.

Мой отец умер через два дня после увольнения. Я не поддался завышенным ожиданиям, что новые чипы раздадут бесплатно, и копил деньги. Теперь близость к кастовому дну определялась скоростью обмена данными между нейрочипом и мозгом. Для оценки этой скорости использовались специальные синтетические тесты, которые не являлись чем-то новым: идею ворошить хэши передрали у майнеров, только вычислялась не криптовалюта, а целые судьбы.

Эйнштейнов больше не стало, а вот отщепенцев развелось предостаточно. Ошибки в вычислении хэшей производительности срывали с социальной лестницы не хуже алкоголизма или игромании. Всего три вычислительных такта непреклонным, умным нейрочипом топят реальность в цифровом абсурде: в официанты при паршивых результатах не подашься, потому что каждый человек в любой момент должен покинуть удобное стойло и моментально перепрофилироваться в физика или биолога. По ассоциативным связям в своей голове можно быстро отрыть любую информацию. Синтетические тесты расслоили общество на «сливки», «шуршалы» и «отщепенцев»; «киборги» стояли отдельной группой и существовали на всех уровнях.

Сон – ненавистное состояние для меня. Во сне воспроизводятся грозные пики – отставание на три десятые процента. Тест провален – отворилась щеколда могилы: обширная гематома из синяков печатей забраковала мой чипированный интеллект и отрезала от социальных гарантий. Мне не дали шанса доучиться в Бауманке, потому что «примитивов» негуманно мучить высокими материями. Сестру сожрал тот же кошмар. Мы много чего нахватались в маргинальной среде, связанного с факторной памятью ИИ: писали заглушки для киборгов, переводящие неиспользуемое питание на прожорливые имплантаты. Мы с лёгкостью бороздили код, но остались неполноценными особями: провалы в синтетических тестах сияли в медицинской карте, как неизлечимая болезнь, с диагнозом «аугментационная невропатия» и привязывались к индивидуальному QR. Нередко наблюдался необъяснимый феномен, когда нейрочипы одних и тех же моделей в разных головах давали большое расхождение в синтетических тестах.

Я унаследовал от отца высокоскоростной нейрочип, но с моей нервной системой возможности чипа не раскрылись. Что это, если не протест отсталой физиологии на уровне атомов? Мне ещё относительно повезло. Порог моих ошибок в вычислениях хэшей позволял пробиться в киберкурьеры. Я использовал этот шанс, чтобы не сгнить в новом прогрессивном мире, и убеждал себя, что это временно. В душе бурлило недовольство этим плевком жизни. Я достиг баланса между чувствами и заботами о наполнении холодильника скудными пайками. Оплата кредитов висела на мне. Меня хоть не лишили дееспособности, в отличие от моей сестры. Несколько сменных нейрочипов в её голове показали синтетический ноль – полная резистентность к технологиям. Её поставили на психиатрический учёт. Я взял полное опекунство над своей скорбной сестрой. С тех пор она сидит, корчится на стримах, чтобы опровергнуть своё клеймо недееспособной. С её глаз не сходит бешенство. Не помню никаких «лёгких денег», лишь пограничное терпение в растерзанном сердце сестры и наши злющие угольки на сигаретных бычках.

***

Моя жизнь слонялась от операции к операции по пичканью тела кибирпротезами. Передо мной открывалась нескончаемая дорога к совершенствам. Необходимо обладать оптимальными реакциями и навыками киберниндзя для доставки и защиты груза. Я – заложник нескончаемой гонки улучшений, и настолько уже прокачан, что внутри уже ничего не скулит. Жилы мои – прочный биотический полимер. На одну ногу я слаб: барахлит колено, разбитое в детстве на волейбольной площадке. Нужна замена. Я продолжу обрастать кибернетическими наворотами, если не вырвусь хотя бы в «шуршалы». Кажется, во мне шевелится машина, а я наблюдатель. За последние полгода обострилось нежелание жить в этом мире таким уязвимым, слабым. Я борюсь ради сохранения гражданства, ради сестры. Если пройти вереницу обследований, можно сделать мозаичную пластику хряща со стимуляцией столовыми клетками, но дешевле заменить колено на вживляемый биосовместимый протез.

Медицина отворяет спасительные врата избранным, кто выдавал высокие результаты вычислений хэшей производительности. Остальных ждёт неминуемое облачение в обслуживающий тостер – перерождение в киборга.

Ещё лет семь назад кибермпланты скучали на складах, никому ненужные, кроме острых любителей футуризма, и устанавливались, когда консервативное лечение не приносило эффекта. Всё изменилось после нескольких серий нападений на обычных курьеров якобы отщепенцами. Полагаю, в этом был определённый замысел – преподать отщепенцам дурной и безнаказанный урок. После настоящие отщепенцы осмелели и собирались в кучи: непривередливые охотились на ланч-пакеты, чтобы вся шайка набила кишку, а одарённые проламывали хабы курьерской сети, перехватывали ценный груз и требовали тройную цену у заказчика. Наиболее строптивых киберкурьеров оглушали магнитной пушкой. Через V-образный разъём в виске отщепенцы подключались к модулю памяти и крали данные заказчика. Они участившимися набегами потихоньку раскачивали социум и бот-диверсиями нескольких крупных поставок сырья на заводы добились подачек. Государство выделило отщепенцам минимальное продуктовое довольствие на полмесяца. Предполагалось, что другие голодные полмесяца они должны прокормить себя честным трудом. Отщепенцы наглели и не вылезали из криминальных сводок, чем ещё больше ввергали в ужасы неприкаянного существования. Это поднимало спрос на новые нейрочипы.