Поиск

Гай принес ей то, на что было приятно посмотреть. Его стоило за это отблагодарить. Акте стояла в ночной темноте, опаленной пламенем факелом и разглядывала маленький кусочек кожи, срезанный с человеческого тела. Знак на нем был едва различим. Хорошо, что он остался даже после того, как кожу отделили ножом от плоти. Символ, выжженный небесным огнем, имел свойство исчезать, едва его коснулось нечто нечистое. Но сейчас он остался, бледный, как тень. Наконец-то, в ее руки попало то, чем ее истребляли. Защитный знак, которым Михаил метил своих избранных воинов, оказался не таким уж сильным.

Крест, заостренный к концам, как кинжал, и с одной стороны обрамленный краем ангельского крыла. Занятный символ. Он больше напоминал клеймо раба, который безвольно и слепо исполнит любой пагубный приказ. Это не символ избранности. Ее главному врагу нужно от людей лишь подчинение. Они не борцы за справедливость, а просто слепое стадо, отмеченное ангельским огнем.

Интересно, видели ли они Михаила в тот момент, когда он их заклеймил или их глаза оставались слепы.

Акты вертела в пальцах то, что несведущему человеку показалось бы оборванным клочком подпаленного пергамента.

– Тот, с кого ты это содрал, до сих пор жив? – равнодушно спросила она у Гая.

– Один, да.

– Один? – она нахмурила брови.

– Несколько первых попыток были неудачными.

– Опиши это!

– Ну, – преторианец долго подбирал слова. – Их плоть словно выгорала, если срезать такие знаки со спины или с поясницы, с любого места тела, где они заняли большой участок кожи, но у одного раба крошечная метка располагалась на плече, а не на лбу или шее, как у большинства. Его правая часть тела представляет теперь из себя печальное зрелище, но он до сих пор двигается и говорит.

– Приведите его ко мне!

Через считанные минуту покалеченного молодого мужчину бросили перед ней на колени.

– Раб одного патриция, который без спросу ходил на тайные моления по ночам, – пояснил Гай. – Хозяин от него отрекся, едва узнал, что он затевал что-то против вас.

Акте молча обследовала кончиками ногтей его шрамы, руку, повисшую, как плеть, и прогоревшую до кости. Плоть выгорела в области плеча, с которого срезали кожу. То, что осталось, сильно загноилось. Спрашивать раба о чем-то было бесполезно. Язык распух и не слушался его. Очевидно, одна часть тела оказалась парализованной полностью. Любопытно, какой была его реакция на то, что его обугленную плоть исследуют когти того самого ангельского существа, против которого его приучали бороться. Акте не замечала в потухших глазах ни изумления, ни восторга.

Неземное создание прикасалось к нему когтями, а человек ничего не чувствовал. Михаил хорошо готовил свои полка, даже если они и не видели его. Он давно мечтал о таких борцах, которых не смутит ее красота. Он хорошо старался, она старалась тоже. Готовя собственную армию. Сильнее, чем армия рабов и вольноотпущенников, из которых состояла большая часть нынешних христиан.

– Их борьба против меня идет столетия, – холодно пояснила она Гаю, отпуская из рук безвольного раба.

– Их легко перебить. Всех! До единого!

– Борьбу ведут не эти люди, а нечто, подселившиеся к ним. Это сила выдвинет новых людей на места убитых, если только не вычислить того, кто является ее источником. Это может быть один человек или несколько.

Ей приходило в голову число двенадцать. И в то же время главным был кто-то один.

Акте расправила клочок кожи, чтобы лучше видеть знак. Пусть Михаил метил им рабов. Она тоже не так давно стала ставить свои метки на людях, предпочитая тех, кто принадлежит к более высоким слоям общества. От них будет больше пользы.

Ее метка не была такой абстрактной, как отметины на рабах. Ангельский коготь оставлял длинный росчерк, заключавший в себе кроме таких деталей, как диск солнца и очертания крыла еще и древние божественные символы, отчасти перевернутые. Стоило перевернуть те символы, которые она знала в своей прежней небесной жизни, и люди ей подчинялись, становились перед ней на колени, шли на смерть или самоубийство по ее приказу. В перевернутой сути бытия есть смысл и сила. Акте бережно убрала волосы с шеи Гая, чтобы рассмотреть поставленный ее же когтями знак. Он не воспалился. Пока. Рельефные линии бледно мерцали сквозь кожу.

Гай ей полностью подчинился. Это было приятно. Ведь теперь начальник преторианской гвардии он. До него был другой. Агриппина раздавала почести многим своим ставленникам, выгодным ей людям, даже любовникам, но с ее смертью все изменилось. Акте видела тот миг, когда лезвие пронзило ее живот. Она парила за окном и смотрела, как император подослал к своей матери целый отряд, чтобы отнять у нее жизнь. Удивительно: Агриппина была женщиной, подарившей Нерону жизнь и в итоге нарвавшийся на то, что собственный сын захотел ее смерти. Акте видела эту красивую женщину, одержимую жаждой власти всего раз, но запомнила надолго. Никто не смел исполнить просьбу Агриппину заколоть ее ударом меча в чрево, но Акте подтолкнула руку преторианца, и меч прошел насквозь. Агриппина своей необычной смертью пыталась доказать, что жалеет о том, что родила Нерона. Для Акте его рождение было подарком. Он настолько сильно отличался от всех людей во всем мире, что она начала считать его частью себя.

Он бы легко отдал приказал схватить и казнить всех христиан по всему Риму, очистить места их собраний огнем, и костры заполыхали бы по всей столице. Но это было бы слишком опрометчиво? Такой широкий жест ни к чему бы не привел, кроме пустого запугивания. В итоге в Рим стеклись бы новые христиане, и все началось бы снова. Нужно искать первоисточник их укоренения здесь. И все-таки от нескольких очищающих костров Акте не смогла удержаться.

Несколько мест тайных собраний вспыхнули, едва она узнала о них. Пара из них находилась в хлевах, другие в подвалах. Акте проходила по городу и слышала тихие песнопения из-под земли. Вот тогда она выпускала огонь.

Сегодня все было проще.

– Подрежьте ступни одному из пойманных вами рабов, который еще жив, – велела она и внимательно следила, как Гай сам достает кинжал, чтоб изрезать несчастному пятки и пальцы. Раба держали сразу несколько солдат. Он извивался в их руках, как червь. Чтобы ночь не оглашалась криками, ему вставили кляп.

– Что теперь? – Гай обтер кинжал о края своего же плаща, красного, как впитавшаяся кровь.

– Отпустите его! Пусть идет! Пусть ползет, если не может идти, а я полечу вслед за кровавой дорожкой, которую он оставит.

Сегодня, наверняка, опять ночь тайных молений. Будет любопытно посмотреть, куда он поползет: к месту, где собираются другие подобные ему или к выжженному сараю, где уже побывала Акте.

– Нам идти за вами? Впереди или позади вас?

– Не нужно! Я хочу лишь посмотреть…

И она посмотрела! Гай с полком остался позади. Акте парила за кровавым следом настолько медленно, чтобы раненный раб мог ее опережать. Вначале на дороге оставались красные следы его босых ступней, затем лишь капель крови. Он шел, потом полз. Это логично. Нелогичным было то, что Акте прибегала к такому методу поиска, потому что не чуяла тайные места молений сама Они оставались скрыты до тех пор, пока слова молитвы из каких-то закрытых помещений не достигали ее ушей. Вот тогда она их находила, по звукам, не по нюху и не с помощью тайного зрения, которым она пользовалась обычно. Странные секты. Чем их больше, тем больше растет их сила, тем плотнее делается покров незримости. Ее враг постарался на славу. Как будто раньше он старался недостаточно хорошо. Акте старалась не злиться. От злобы теряешь мудрость. Нужно быть хитрее и внимательнее, чтобы изловить их всех, как крыс и медленно добраться когтями до того, в ком источник их силы.

Он в ком-то. Но в ком? Акте недавно стала ощущать, что сосуд их силы прибыл в город. Такого не было раньше. Все эти секты «Помеченные» или другие были всего лишь слугами Михаила. Среди них всегда находился один избранный, вроде Таора. Но сейчас их словно стало несколько, будто зеркало разбилось, множа отражения. И задача их поимки усложнилась.

Акте опустилась на землю, заметив, как кровавые мазки тянутся по ступеням, ведущим в цокольный этаж неказистого на вид строения. Она облетела его и заглянула в узкое окно. Внутри пустота. Окно находилось выше цокольного этажа. Пол и стенки мешали ей видеть. Акте напрягла внутреннюю силу, выбивая неровные дыры в тверди потолка, чтобы можно было подсмотреть за тем, что делается внизу. От ее воли крошились камни. Людям внизу, должно быть, почудилось, что на поверхности Рима землетрясение.

Раненный приполз в свою небольшую общину. Всего-то несколько десятков человек. Он полулежал в их кругу и, запинаясь, рассказывал об ангеле, который несет конец света.

Нужно было отрезать ему язык, чтобы не болтал.

Акте следила за происходящим всего несколько минут прежде чем поняла, что стоит сделать. Уничтожение должно быть немедленным. Не стоит оставлять им шанс. Она выпустила коготь и чиркнула им по каменной стене, высекая искры. Огонь занялся мгновенно еще до того, как она успела оставить свой знак на внешней стене дома. Внутри уже все пылало. В пробитую ей дыру в потолке лился бурный огонь. Двери оказались заперты, хотя люди не помнили, чтобы их запирали. Но замки подчинялись Акте также просто, как и стихия огня. Не было тех замков, которые она не могла раскрыть, но вот перед погибающими людьми они не раскроются. Кто-то пытался выбить дверь, но это было бесполезно.

Огонь неистовствовал. Люди, запертые внутри, тоже. Странно, их вера учит их покорности скота, предназначенного на убой. А тут вдруг вместо молитв попытки совладать с огнем. Точно также они собирались бороться с ней.

– Это бесполезно! – прошептала Акте в темноту, озаренную огнем.

Так ли все-таки бесполезно? На ум пришло знаменательное прошлое. Уже семь раз им удавалось то, что казалось безнадежным. Восьмая попытка уничтожить ее готовиться. Вот состоится ли она это вопрос. Риск всегда есть. Его надо свести к минималу. Акте тоже готовилась. Отразить удар и обратить силы противника в пепел.

Она пропустила меж рук горстку пепла, оставшегося от первых тел. Но пламя еще пылало, пожирая других. Акте наблюдала за пожаром, созданным ее же усилиями.

– Восьмой раз! – звенело эхом в голове. – Восьмого раза допустить нельзя! Иначе все пойдет по кругу.

И на миг огонь принял какую-то незнакомую ей форму, будто стал живым существом, то ли смеющимся над ней, то ли сожалеющим.