Глава 2 Каникулы цензора и Час Петуха

«Стоит позавидовать спокойствию воды,

не колеблемой веткой»[1]

[1] Одна из разновидностей дыхательной медитации в индуизме

Знающие люди говорят, что: «Стены родного дома лечат». Ничего эти люди не знают! И дом бывает разный! Такой, в котором невозможно находиться, расслабиться и толком отдохнуть. Жожо он видит не хотел, потому что он еще не простил себя за причиненный ей вред, а извиняться за потерю самоконтроля было слишком стыдно. Лекарь надоела со своей чрезмерной заботой и приносимыми каждодневно и буквально ежечасно горькими настойками, в последнее время она повадилась опаивать своего ненаглядного господина корнем имбиря миога[1]. От Фэй цензор тоже устал, потому что она всегда была рядом и это назойливое внимание было порой излишним. А слуга постоянно болтает, жалуется и ноет, что они уехали в полную глушь и ему хочется снова проводить время с городскими развлечениями, а здесь ему видите ли невыносимо скучно.

Цензор вызвал к себе слугу, позвенев металлическим колокольчиком.

На звук явился не только слуга, но и Фэй-Фэй и цензор быстро изложил им суть дела.

– Собирай вещи, – велел он своему слуге.

– Мы уезжаем!? – с надеждой спросила непрошено явившаяся телохранительница. – Мы со слугой быстренько соберемся! А Жожо пускает остается здесь и продолжает искать свой таинственный сосуд, если ей так хочется.

– Вы останетесь здесь. Только я. Хочу наслаждаться единением с природой и отпустить все мирское.

– Заговорили будто бы буддийский монах. Удаляетесь в место для уединенных размышлений? Чтобы помолиться в этом храме?– с наиглупейшим выражением лица толстощёкий слуга совершенно не понял истинных намерений господина, подразумевая судя по всему отхожее место. -Такова человеческая природа, – подытожил Ван Би, не имея ничего против, но и не поддерживая предложение господина.

– Хочу вновь посетить свое одинокое убежище в горах Яншо! – разъяснил непонимающему ничего с первого раза слуге.

– Только природа, рыбалка и пение птиц и никого больше! – теперь до Ван Эр дошло, что цензор имел ввиду и круглое лицо тут же засияло от счастья.

– Почему только Вы вдвоем? – хмурясь спрашивает женщина, в голосе которой слышится обида.

– Я больше ни дня не проведу здесь! – заявил твердо цензор, не уточняя личных причин. – Я устал находится дома.

– Именно! Здесь совершенно невозможно по-настоящему отдыхать! – уж что-что, а про отдых слуга говорил со знанием дела и многолетним опытом отлынивания от поручений.

– Именно! – подтвердил цензор и напомнил слуге. – И не забудь захватить удочки!

На самом деле Шэн Мин умел и любил отдыхать, кто бы там что ни подумал, что он трудяга, пропитанный трудом до мозга и костей. На едине с природой он, как и любой другой человек находил покой и умиротворение. Сложно было достичь именно одиночества.

Строго-настрого повелев женщинам, его там не беспокоить ни разговорами, ни вниманием, ни своим иногда раздражающим присутствием. Однако, все равно будучи очень настойчивой Жожо снарядила его всевозможными лекарствами, они набили ими небольшую телегу, захватив мешки с провизией на несколько месяцев, как они рассчитывали, сменной одеждой, постельными принадлежностями, теплыми одеялами и другими необходимыми в быту вещами. Слугу цензор заставил ехать на лошади, покупать для него специально осла никто не собирался.

Эти были дни, полные счастья, молчаливой отрешенности, проведенные в полноценной безмятежности и ленивом созерцании окружающего мира. Время, до этого скачущее в галопе, немного остудило пыл, остепенилось, словно замерло в полете, шло размеренно и неторопливо. В некоторые дни даже слишком медленно. В горах никто не бил в барабан по ночам, выкрикивая ночные часы. С нетерпением ждешь захода солнца, чтобы насладиться вечерней прохладой. Гул насекомых стихает и постепенно сменяется другими звуками: криками встревоженных шорохами леса уток, дразнящим клокотанием лягушек и пением ночных птиц.

Ночью в горах звезды казались холодными льдинками, которые пастух и пастушка раскрошили и перетерли в порошок, а затем хаотично, не стараясь придать картине смысла, разбросали по небосводу, придавая глубину и бескрайность ночному небу, таинственно мерцающему или подмигивающему для любого наблюдателя.

После всего того, что случилось, после перенесенных испытаний ему было велено отдыхать ровно четыре месяца. Другими словами, его освободили от службы, и даже если он полностью оправится за два месяца, то все равно не сможет приступить к исполнению обязанностей, внеся изменения в императорский указ. Подобное будет считаться неповиновением императору.

Здесь неподалеку от озера и серебристых раскидистых ив его ждал маленький домик и летняя хижина, рассчитанная на несколько человек. В доме всего для двоих непривередливых человек было полно места. Здесь был также сарай, где хранились разные инструменты. Когда-то здесь жили слуги поместья и возделывали здесь небольшой огород, выращивали огурцы и батат.

Вокруг только стрекотание птиц и первые желтые лучи солнца. Идиллия для любого, кто ценит жизнь в горах.

В озере, расположенному неподалеку водилась рыба, в том числе карпы, так что удачная рыбалка была обеспечена. Любой мужчина будет счастлив в подобном раю. В первые дни цензор позволил себе расслабиться и ничего не делать. Он не считал эти дни, и они прошли мимолетно. Это было приятно – просто наслаждаться красивыми видами. Куда не повернешься – всюду виды дивные и живописные. Он бы остался здесь жить навсегда. Если бы он был уверен, что здесь его не найдут, непременно бы осел.

Поэтому пятый день мужчина рыбачил на протяжении всего дня, наслаждаясь процессом. Из соседней деревни к озеру прибегали мальчишки лет от восьми до четырнадцати. Купались, тоже приходили порыбачить, они раскидывали свои сети рано утром, а к вечеру возвращались за уловом, были рады пойманным даже самым маленьким рыбешкам. Цензор сидя на хорошо обозреваемом месте видел их счастливые лица, когда перед закатом они собирали сеть, их лица и темные волосы озаряли розовые заходящие лучи солнца. Он трудился на государственной службе ради того, чтобы эти дети были довольны, сыты и счастливы. И видя их искренние улыбки, блестящие от счастья глаза, наперебой хвастающихся друг перед другой собственным отловом, он тоже мог ощутить вкус жизни и разделять эту небольшую радость добычи вмести с ними, ловя себя на этой мысли, был способен вновь улыбаться.

Но даже прекрасная рыбалка тоже может однажды наскучить. Даже с выуживанием карпов и крупненьких сомиков. В качестве приманки использовался кусочек теста. Когда тесто закончилось, в ход пошли красные кольчатые черви. Это был отличный способ погрузиться в себя, найти душевное равновесие путем ухода от разных мыслей и в конечном итоге обрести благостное состояние, от которого зависит и здоровье, и долголетие человека.

Несколько раз цензор даже застал буддийских монахов, спустившихся с горы, чтобы полюбоваться окружающей красотой и идеалистической гармонией в дали от своих храмов и святилищ. Они уходили с озера с полными тарами рыбы, а в качестве наживы монахи использовали пойманных черных тараканов, это навевало на мысль, о том, что в храме царит полный беспорядок и думается не только на кухне.

Но больше всего Гуань Шэня заинтересовал сезонный танец журавлей, выбравших место на выступающем зеленом островке посреди озера. Их заигрывающее курлыканье и встряхивание крыльев с припрыгиванием являлось их брачными танцами. Воистину восхитительное завораживающее зрелище! Подобно этим журавлям никто иной не может сравниться с этим очарованием и легкой гибкостью движения.

Кошмары отступили, но сны продолжали быть яркими и отчетливыми, которые не забудешь по утру, и даже после обеденной трапезы.

После первых ночей в одиноком убежище ему начала снится странная лодка. Движимая необъяснимой силой, она плыла сама по своей воле, но против течения так легко и спокойно, как будто, так и было задумано. На лодке стояла неясная фигура и держала фонарь в плетеной корзинке. Не для того, чтобы осветить реку впереди, а словно желая сберечь пламя.

К цензору постепенно возвращались силы и аппетит. Ему снова стало можно есть острое и он попросил слугу приготовить ему острый суп с лапшой[2], очень распространенный в Корё и теперь и за его пределами. Слуга спустился с горы, чтобы купить у деревенских маринованной редьки и принялся за готовку.

Нет ничего лучше отдыха и послеобеденного сна, когда ты устал просто оттого, что сытно поел. Едва почувствовав это, слуга завалился спать. Но Гуань Шэн не чувствовал особой усталости. Отдых на природе определенно шел ему только на пользу. Впереди его ждало еще шестьдесят два дня ничего особо неделания – вот так он считал, ибо совершенно не умел распоряжаться свободным временем. Каждый последующий день был похож на предыдущий и такая спокойная, ничем не обремененная жизнь как-то лишалась смысла. Но интерес не пропадал, становясь более жгучим день ото дня. Без привычной рутины было как-то по себе. Рыбалка надоела, жареная или тушеная рыба особенно. Цензор считал, что обстояли бы дела иначе, а именно: наоборот, служебные дела и новые расследования помогли бы ему вновь войти в привычное для него русло. А по итогу хоть природа и расслабляла, приходилось все больше замыкаться в себе, если это можно так назвать. Ведь медитировать и вспоминать любимых поэтов тоже когда-нибудь приестся.

Ему надоела обыденность предыдущих дней и на следующий день он позволил себе вдоволь выспаться, проснувшись лишь к обеду и доев вчерашнюю рыбу, решил прогулялся, так как делать было больше нечего. Внешний вид не выдавал в нем чиновника, он был совершенно обычным человеком, никем неузнаваемый. Небольшая хромата еще никуда не делась, поэтому большие расстояния ему еще были тяжелы, но прогулка до соседней деревни и обратно явно пошла ему на пользу. Он с любопытством заглядывал за чужие заборы: у кого куры, цыплята, у кого-то даже были свиньи, всякое разное хозяйство, огороды, сады из цитрусовых, кто гусей, кто коз. В деревне он встретил несколько кошек, которых с удовольствием почесал, скучая по своему колонку. Последнее, пожалуй, было самым приятным, хотя кошек цензор не любил. Тем не менее не удержался от соблазна, когда те ластились к его ногам и подставлялись под руку.

Жизнь простолюдина ему нравилась все больше. Сбежать бы от всего… тогда бы он обрел настоящую свободу. Никогда бы не возвращаться в столицу. Новая мечта. Если он сейчас сбежит, то у него есть шанс дожить до преклонного возраста, работать с землей, сажать, пропалывать, целый день проводя на свежем воздухе. Никакой коррупции, продажных чиновников, доносов, убийств, расследований. Он вдруг представил, что мог бы с легкостью расстаться со своей прежней жизнью, оборвать все нити в мгновение ока, просто раствориться в первой попавшей деревушке, где можно было бы выкупить дом, небольшой земельный участок и заниматься любимыми делами.

Но любому спокойствию рано или поздно приходит конец. За это время можно легко замести следы и уже не найти ниточек к улизнувшему из Люджоу Черного Дракона. Погода сегодня тяжелая и до странности жаркая. В пределах города было тяжело дышать. В придачу периодические дожди создавали паровой эффект, из-за чего долины были окутаны туманом днем и ночью.

Как-то раз Гуань Шэн решил порисовать. Рано утром цензор ощутил, что руки желают заняться каким-то иным делом, кроме как держать удочку, а глаза не хотят быть сосредоточенными на водной глади и поинтересовался у своего слуги:

– Ты захватил с собой бумагу?

– Да, господин, конечно же, – Ван Би протянул ему чистые листы качественной столичной бумаги.

– Вы хотите написать письмо? Сочинить новые стихи?

– А у тебя не найдется уголек? – вдруг спрашивает цензор у слуги. Ему хотелось нарисовать горный пейзаж в обрамлении рек и озер, достаточно небрежно, но в соответствии с тем, что видит его взор с определенного места.

– Господин, неужели ли Вы собрались зарисовать пейзаж, столь милый сердцу? – как-то уж больно радостно восхитился слуга, роясь в захваченных сумках, которые за все время еще не удосужился распаковать.

– Есть или нет? – нетерпеливо поторапливая, уточнил цензор.

– Да! Вот он! Сейчас достану!

Через некоторое время.

– Остановись здесь, – велит Гуань Шэн.

И вот уже некоторое время спустя слуга отпускает весла и подает господину сложенную бумагу, разворачивает ее, отглаживает загнутые углы. Цензор вытащил уголек и вместо того, чтобы перевести в картину то, что он видит перед собой, а именно прекрасный пейзаж, внезапно рисует портрет женщины.

В ней не было ничего от его первой жены, ничего от Жожо или Фэй-Фэй. Женщина сидела на бортике моста. Платье мягкими линиями спускалось до пят, слегка соблазнительно приоткрывая не только лодыжку, но и голень. Длинный разрез платья начинался от середины бедра, что могла позволить себе только развязная куртизанка в публичном доме. Ее точеный профиль с лисьим изгибом бровей и пышными ресницами дополняли слегка приоткрытые губы бантиком, словно для готовящегося поцелуя. Да, она была красива. В руках она держала ленту от своего пояса на талии. В ее ушах не было украшений. Волосы уложены в строгую прическу и подняты высоко. Несколько ажурных заколок выглядывали из объемных пучков, и несколько небрежных локонов вырвались из прически и спускались на ключицы. По рисунку нельзя было точно определить золотыми или же костяными были украшения в волосах, но явно не дешевыми безделушками, отточенные в строгом изяществе цветов ириса и белоснежных лилий.

– Господин, да Вы – одаренный художник! И почему скрывали такой талант от других!

– Ученый муж должен быть хорош во всем и уметь многое, – не отрицая собственное художественное мастерство, но и не принимая похвалу, отвечает он.

– Теперь, поспрашиваем лодочников, может кто-нибудь узнает эту красавицу?

– Подожди, это еще не все.