– У меня нет доказательств! В самом деле не могу же я признаться в колдовстве, которым я владею!? Несмотря на имеющиеся подозрения, у него печать канцлера, и он военный генерал! – цензор находясь в полном бессилии закрыл лицо руками, стушевавшись под пламенной речью своего нахального слуги.

– Значит, надо попробовать обманными путями. Лгать, выкручиваться, обманывать. Ваша честность утащит Вас с собой в могилу! Да я говорю прямо и дерзко, что неслыханно для поведения слуги, но я говорю правду, которую Вы не желаете слушать!

– Конечно ты прав в том, что высказываешь! – согласился цензор, подняв лицо, единственный зрячий глаз тревожно блестел, в нем отражалось одинокое пламя мерцающей свечи. – Но кричать на весь дом было необязательно! – говорит цензором все еще напряженным голосом.

– Господин, я просто хочу напомнить Вам, что пора возвращаться. Ваше тело окрепло, а дух пребывает где-то в облаках… Из-за чего Ваш взгляд с каждым днем только тускнеет, и Вы походите на призрака… может быть Вы считаете, что здесь Вы проводите дни счастливо и беззаботно, но на самом деле Вам нравится всегда быть в гуще событий, – Ван Би тем самым все сильнее подталкивал своего господина к принятию решения вернуться в столицу как можно скорее.

– Ты же хочешь меня отговорить от очередной авантюры и то ли взобраться повыше, заняв престол, то ли опустишься ниже, и стать провинциальным судьей.

– Я еще и сам не до конца определился! – пошутил слуга в своей своеобразной манере.

– Я понял тебя. Как только странный монах поправиться, мы отправимся обратно.

– Ну наконец-то то жареная свинина в пряном соусе! – обрадовался слуга.

На следующий день Жожо расстаралась и приготовила блюдо под названием «Пятицветный рис». Слуга был крайне разочарован, отказываясь есть.

– Опять рис, только разноцветный! – погнушался он, не ценя старания. По его мнению блюдо обязательно должно быть вкусным, а не полезным.

– Какой же ты непросвещённый! Вкусом подаваемых блюд восхищаются только убогие люди. Еды должно быть ровно столько, чтобы утолить голод, а для голодного человека – любая еда вкусна, таково Учение Будды, – наставническим тоном преисполненного мудрости учителя жизни, произнес Сяофу.

– Но надежда на хорошую жизнь ожидается по возращению в столицу! Надежда есть!

Монах и есть не сдержался от нравоучений:

– В столице любят богатство, знатность, долголетие и славу, а также покой, изысканную еду, роскошную одежду, красивые цветы и музыку. Без этого люди впадут в уныние и печаль. А угождать прихотям плоти – худшее дело.

– Ты же вроде бы не буддийский монах, а даосс.

– Неважно, во что я верю. Главное жить правильно!

– И что говорит твое учение о том, как правильно прожить свою жизнь?

Монах с удовольствием поделился обширными познаниями:

– Истина в недеянии и в невмешательстве в чужие дела и судьбы[1].

Вышесказанное мудрым даоссом подвело цензора к одной безумной идее. Хорошая мысль пришла не только ему одному.

– Ладно, пусть я буду непросвещённым и убогим в столице, но зато не голодным! – упрямо и своевольно заявил слуга. – Милостливый Будда! Вы не сможете меня терпеть! Я когда голодный – очень ворчливый и злой!

Прошел еще один день. И он принес с собой новые хлопоты и заботы о раненном монахе. Ночь утопила в новых ужасных кошмарах, которые хочется поскорее забыть. Монах Ань Ши Сяофу выспавшийся до этого, начал колобродить с раннего утра, как обычно перебудив всех.

Жожо, вставшая раньше всех успела спуститься до деревни, и вернувшись к обеду принесла большой кувшин козьего молока, который к обеду обнаружился уже пустым, стоило ей отлучится из кухни.

Слуга начал свой день с того, что кричал на монаха с нешуточными обвинениями:

– Ты чего весь кувшин опустошил? Я думал, что оно на всех (для него одного).

– Вы ничего не понимаете.

– Ничего понимаю в молоке? Как это?

Ань Ши сделал загадочное лицо и не позволяя лицу хоть немного улыбнуться, философски пояснил:

– Несведущим я поясню, что получение жизненных благ – не есть высшая цель. Чтобы добиться власти – нужно не желать ее – таков истинный путь дао. Наша цель – стремится к гармонии. А смысл гармонии только в пустоте.

Цензор, будучи серьезным человеком, редко смеющийся, как раз застал это даосское нравоучение на пороге и не смог в очередной раз удержаться от смеха.

Гуань Шэн отметил, что слуга и монах не ладили как кошка с собакой, словно соревнуясь друг с другом в природной изворотливости и себялюбии.

Фэй-Фэй, тоже это слышавшая прыснула в кулак, Жожо было обидно за пропавшее молоко, которое больше никому не досталось, но тоже улыбалась. Кажется сейчас все думали об этом. У слуги появился соперник, который смог задать жару даже ленивому обжорливому слуге и переиграть его в словесной баталии, что редко кому удавалось.

Кажется, слуга обиделся не на шутку и втайне затаил злобу на монаха, потому что он, насупившись, угрюмо промолчал, а затем тихо пробубнил господину:

– Этому монаху верить нельзя! Все его рассуждения в итоге сводятся к тому, чтобы созерцать свой пупок и праздно рассуждать о пустоте!

– Как Ваше состояние? – поинтересовался цензор, никак не ожидавший, что и в эту ночь будет тревожно спать, он полагал, что после того, как Жожо нашла источник порчи – беды перестанут следовать за ним по пятам.

Монах пытаясь оценить, как себя чувствует, глубоко ушел в себя, задумался.

– Кстати, Жожо, зачем ты спускалась с горы в деревню так рано утром? – видя, что Ань Ши не торопиться отвечать, цензор перевел взгляд на лекаря. – Только, чтобы купить молока?

– Я избавлялась от сами знаете, чего… – подмигнув своему господину Жожо, не желая называть проклятые вещи своими именами.

– Значит, ты просто выбросила сосуд с Темным духом Гу? Не сожгла? Не утопила? Что если его снова кто-нибудь найдет? – забеспокоился цензор, не боясь сотрясать воздух проклятыми словами.

– Я надежно его спрятала, – заверила девушка.

– Могу я поинтересоваться как именно ты от него избавилась?

– Госпожа Тан сказала, что не знает, как правильно уничтожать такие опасные предметы, но от них лучше побыстрее избавится. Я выбросила его на помойку, там вряд ли кто-нибудь будет копошиться… такое ужасное зловоние! Кстати, люди в этой деревне какие-то странные. Относят всякий ненужный хлам к разрушенному святилищу, останки которого никак не могут сжечь. Я там заметила много медных монеток, которые до сих пор бросают, где поклоняются какому-то старому божеству, символизирующему жертвенность. Я услышала от местных, что ранее оно было божеством, имевшим силу опаляющего огня, обладающего крайней смертоносностью, подобной тысяче молний. Известно ли Вам такое божество?

Цензор отрицательно покачал головой, а даосс, отложил ложку, которой ранее зачерпывал в рот пятицветный рис. Ему хотелось бы признаться, что лучше бы сейчас он съел жиденькой рисовой каши, но молока уже не было. Рассказ лекаря заставил его призадумался над словами, сказанными этой удивительной женщиной.

– Мне уже лучше. Гораздо. По крайней мере, я больше не чувствую слабость. А вот что касается божества… мне кажется приходилось о нем слышать в храме очень любят всякую мистику, – посетовал он. – Якобы раньше избранные люди могли обладать и управлять могущественными природными стихиями лишь силой своего намерения. Это древняя легенда о человеке, который мог зажечь огонь силой одной лишь мысли, но сила его была так огромна, что он мог один на поле боя выстоять против армии из тысячи человек, не дав слабины. Но из-за того, что злой дух спал в его теле, внутри его тела бурлила еще одна сила, которая иногда пробуждалась ото сна. Вырываясь на свободу, она плохо подавалась контролю и управлению, и он мог ненароком вызвать грозу среди ясного неба и убить множество людей вокруг молниями, однако его самого молнии не ударяли. Плохое течение энергии ци, отсутствие баланса между инь и ян – все это привело к тому, что неправильные потоки внутренней силы не поддавались управлению и в итоге сожгли его двойные меридианы и лишили разума. В легенде говорилось, что он был великим героем. Чтобы люди не забыли своего героя, как раз на этом месте его последнего пристанища возвели небольшое святилище, туда приносили мелочь, украшения и ненужные в быту вещи. В итоге это святилище постепенно превратилось в место проживания нищих, просивших подаяние, а потом доски прогнили и храм от времени разрушился, и постепенно место превратилось в свалку, которую местные обходят стороной. Из-за большого скопления металла в проклятое место до сих пор часто ударяют молнии.

– Почему обходят стороной? Место проклятое? – поинтересовался слуга.

– Ты же вроде бы будешь родом не из этих мест? – напомнила монаху Фэй, относясь к новому человеку с крайним подозрением.

– Я слышал эту историю от других монахов. Говорят, на месте святилища видели молнии без грозы, молнии без дождя и туч, несколько человек погибли, подбирая там монетки, объятые непонятно откуда взявшимся пламенем. Говорят, это проявление той силы, что до сих пор вырывается на свободу.

– Все это бред, не стоящий нашего внимания, – терпеливо выслушавший всю историю до конца цензор, всегда скептически относился к подобного рода байкам. – Кто-то выдумал эту историю, чтобы люди избегали этого места.

– Наверняка для выдумки у людей была особая причина? – спрашивает монах у Гуань Шэня.

– Для нищих это было хорошо проходимое место. Монеты же бросают и по сей день, ведь так?

– А что, по-вашему, по-настоящему ценно? – даосс говорил вполне уверенным голосом, от недавней слабости не было и следа, бестактно ставя вопрос на вопрос.

– Справедливость, – ответил Гуань Шэн первое, что пришло ему в голову. – Но ее можно достичь только с помощью власти. Так что власть.

Прозвучало довольно резко. Наверное, стоило вдуматься в заданный вопрос немного глубже и ответить по другому.

– О, уже и о власти заговорил! – подхватил слуга, которому и слова то на высказывание не давали. – Я вчера его уговаривал занять престол, а он не соглашался, грозясь отрезать мне за глупые речи язык! – поспешил наябедничать слуга, хотя сам начал эту злободневную тему.

– И правильно! Подобное карается казнью! – подхватила Фэй, переняв манеру говорить от своего господина.

– Ваши разговоры на эту тему неуместны, – сказал цензор очень тихо, но угрожающим тоном намекая, что пора заканчивать этот разговор, улыбка цензора грозила превратиться в хищный оскал. Если кое кто не остановит свой излишне болтливый язык без костей, то следующее убийство никто не будет расследовать, тело закопают и облегченно вздохнут над свежей могилой.

– Сразу видно – столичный чиновник! – похвалил монах, чем удивил всех еще больше, теперь уже не только своими глубокими познаниями, но и проницательностью. Никто не сообщал монаху, что его спаситель является государственным чиновником, однако, не прошло и нескольких дней, как он откуда-то об этом узнал.

Все перевели удивленно ошарашенные взгляды на даосса, уже жадно уплетающего рис за обе щеки.

– Откуда… чем я себя выдал? – цензор не смог сдержать удивления, теперь, когда правда раскрылась, не было смысла делать из этого еще одну тайну.

Даосс не торопился объяснять. Запивая еду зеленым чаем глубокими глотками, как будто специально оттягивал время, но вытерев тыльной стороной руки рот монах был вынужден пояснить причину своей догадливости.

– Тут такое дело… У меня вот нет причин скрывать правду. Чиновник чиновника распознает наверняка. Даже без нефритовой пайдзы ясно кто ты такой.

Гуань Шэн Мин обладал мастерством притвориться кем угодно: нищим, попрошайкой, шпионом, но не помнил, чтобы его раскусывали настолько лихо.

– Неужели это так заметно? – с удивлением спрашивает цензор. -Неужели должность человека накладывает определенный отпечаток на личность и характер?

– Все гораздо проще, – пожал плечами монах и скривился от боли в груди. – Я вчера слышал, что Вы собираетесь отбывать обратно в столицу. Однако, только столичный чиновник высокого ранга первого или второго может позволить ехать до столице в повозке, запряженной лошадьми, а не воспользоваться паланкином.

Значит цензора выдали лошади! Что ж, к этому внимательному монаху стоило присмотреться еще сильнее. Что еще он скрывает, кроме отличного слуха и незаметного подслушивания?

– Может быть, я просто не люблю паланкины и меня в них укачивает, а то, что я могу себе нанять позволить повозку и запрячь лошадей благодаря накопленному богатству, – предполагает цензор, хотя обычно по столице передвигаются именно таким способом, используя паланкин, считавшимся гораздо комфортнее повозки, запряженной парой или четверкой лошадей.

– Ну тогда должно быть, Вы являетесь либо военным, либо министром, либо же членом императорской семьи, а последнее – не вариант, если все еще стремитесь к власти.

– Куда уж выше то? – тихо буркнул Ван Эр себе под нос, желая удалиться куда подальше.

– Кто сказал, что я к ней стремлюсь? – что-то он не припоминал, чтобы говорил что-то подобное в последних разговорах со своими людьми.

– Ну это же просто. Бедные стремятся к богатству, богатые к накоплению богатств, а стоящие у власти – к еще большей власти. Мало кто может позволить себе критически рассуждать о верховной власти. И особенно критиковать императора. Лишь тот, кто желает свергнуть власть, либо тот, кто способен это сделать. Для остальных это невозможно и лишено смысла. А рассуждать о несбыточном могут только глупцы.

– Что ж, тогда ответь мне, бывший чиновник четвертого ранга, что думаешь о своем спасении? Мне следовало исходить из принципов пути дао? – задал ему вопрос цензор и получил ответ, доходящий до абсурдности.

– Это, несомненно, крайне добрый поступок. Я обязан отплатить добром на добро, обязан Вам спасенной жизнью.

– Действительно, Шэн Мин прав. А как же твое любимое невмешательство в чужие судьбы, не деяние, стремление к пустоте? Что-то умирать ты торопишься уже! – злободневно проворчал в сторону монаха запыхтевший от возмущения слуга.

– Этот как раз то самое исключение! – заверил Ан Ши Сяофу. – Если позволите, буду служить Вам верой и правдой, как верноподданный своему вассалу. Путь Дао говорит нам, что следует «быть праведным, творить больше хороших поступков, но в ответ всегда ожидать зла. Подготовленный вооружен, а значит, будет спасен». Но я не сообщал не припомню, чтобы сообщал о своем ранге… как же так? Где я допустил промашку?

Над пламенной речью монаха все посмеялись. Ага, «верой и правдой», верилось с трудом, ведь все что монах делал – это лгал, увиливал и интриговал.

– А еще, смею заметить, чиновникам запрещается иметь любые татуировки, но тем не менее у Вас она имеется… не хотели бы пояснить этот момент? – на задавшего этот вопрос знающие осуждающе посмотрели. Знать об этом мог только лекарь, осматривавший монаха.

– О, эта скучная и давнишняя история. Алый феникс сделан в память о моем друге, которому я давным-давно помог выбраться из опасной передряги. Эта татуировка – мой не до конца выплаченный перед ним долг, но, к сожалению, этот человек практически неуловим, словно ветер… сегодня здесь, а завтра – там. Знаете, я эту историю попозже как-нибудь обязательно расскажу подробнее, а сейчас, извините, я утомился.

Как ловко он извернулся, сославшись на усталость, встал из-за стола, чтобы отправиться спать. Он доверил человеку тайну, связанную с заговорщиками, пошедшими против императорской власти, тому самому чиновнику, который имеет на них огромное влияние. Кто знает, как бы поступил иной человек, попади в его руки столь секретная информация?

Что если сторонники того заговора все еще живы и тайно объединяются, чтобы осуществить государственной переворот? Человек, знающий об этом, мог бы присоединиться к сопротивлению, однако, именно чиновнику будет проще справиться со сторонниками заговора, чтобы им помешать. Или может быть статься, чтобы помочь осуществить задуманное. Впрочем, в планах было много всего интригующего…

Чиновники бывают разные. Честных крайне мало в нынешнее время. И так было во все времена. Продажность чиновников нельзя изменить, пора бы это принять, что сама система управления прогнила насквозь, и скоро можно будет убедиться в этом, но лишь на собственных ошибках, и никак иначе.

Возвращение в поместье было шумным, был устроен праздничный обед, на котором подавали несколько видов мяса, тушеного и маринованного, закуски из овощей: кислые, сладкие и острые и сладости. После которого Ван Би Эр сытно рыгнув, почувствовал, что не может притронуться к сладким османтусовым пирожным, которые были поданы к чаю, настолько довольным и сытным он не чувствовал себя уже давно.

Прощание с бабушкой Тан вышло неловким. Старая гсопожа опять приняла внука за маленького мальчика, еще не сдавшего экзамен на чиновника. Но если не обращать внимание на тот бред, что она постоянно несла, ее доброта не ведала границ. Госпожа Тан послала им в дорогу рисовые пирожки с рыбой в дорогу – о чем тут говорить!!!

Конечно, о рыбе! В повозке, запряженной четверкой свежих лошадей, все без исключения заныли о том, как все сильно от нее устали!

За несколько часов до начала сборов в обратную дорогу в столицу

Ван Би так плотно накушался, что, к собственному удивлению, спать не пошел, а решил прогуляться, куда глаза глядят и куда ноги ведут. Обычно после еды его сразу же клонило в сон. Но прогулка немного освежила вплоть до того момента как его обоняние подсказало ему, что вонь исходит страшная.

Куда он пришел? Что это так смердит? На глаза наворачивались слезы, как от едкого дыма.

Сначала он наткнулся на белые луковицы под ногами. Это они так страшно воняли? Пришлось зажать нос, чтобы пройти дальше. Любопытство взяло вверх. Обоняние привело его как раз к выгребной яме, где он и справил срочную нужду.

Удача слуги на этом не заканчивалась. Рядом с выгребной ямой блеснула предательская медь. Слуга прихватил кем-то оброненных монеток с чистой земли (в грязи он бы копошиться не стал), а затем его внимание привлек торчащий одним боком чеканный рисунок, на котором был изображен мангуст в прыжке.

– Какая неожиданная находка!– выкопанный им из земли кувшин был сделан из меди и выглядел дорого! – Если Вам такой хороший кувшинчик никому не нужен, то мне пригодится! – и с этими словами и хитрющей улыбкой он задумал выгодно перепродать его в столице, поэтому протерев от земли, спрятал его за пазуху,прихватив с собой.

[1] Основной принцип даосизма «У-вэй» Любая деятельность противоречит дао и является причиной несчастья.