Глава 4 Рожденный в год Красного петуха

«Из троих моих спутников один

наверняка может чему-либо меня научить»[1]

[1] Всегда есть у кого поучиться (особенно у тех кто находится рядом) Конфуций «Беседы и суждения»

Пора уже рассказать о самом главном, что приближает к сути нового дела, проливающего на свет страшную тайну, ушедшую в небытие на долгое время. Про тайну прошлого Алого феникса.

Монах не планировал рассказывать тайну первому встречному на пути лицу, с которой он сам не знал, что делать. На самом деле появление цензора в этом судьбоносном моменте является вовсе не то, что Алый феникс появился в нужном месте в нужное время, и ему просто повезло встретить именно помощника Верховного цензора. Буддист моментально понял, кто его спаситель, что стоит перед ним в растерянной нерешительности. Не обладая природной проницательностью, Алый феникс в людях разбирался плохо, не зная, кто находится перед ним плохой или хороший человек, а вот в чиновничьей иерархии превзошел всех остальных.

Несмотря на удивление, растерянность незнакомца не продлилась долго, собранность взяла вверх. Монах сразу понял, что перед ним стоит чиновник – у таких людей всегда особый взгляд на вещи. И подозрительность, эти люди любят интриговать, помня, что людям никогда нельзя доверять – они лгут и обманывают. Ань Ши Сяофу и сам был из таких. Лишь спустя какое время признался себе в том, что тогда просто слишком сильно испугался, поэтому и выболтал все что стало ему известно, боясь, что иначе навсегда унесет этот секрет с собой в могилу.

Правда, оказалось, никакого яда не было. Чья-то случайная халатность спасла человеку жизнь.

Доброжелательность обнаружившего раненного монаха на первый взгляд вызывала доверие, несмотря на колющий взгляд, смотрящий прямо в душу. На подсознательном уровне Алый феникс решил, что этому человеку всенепременно можно довериться, хотя если не кривить душой – у него попросту не было другого выбора. Монах разглядел то, что сам цензор безуспешно пытался скрыть последние несколько месяцев под непроницаемой маской беззаботности и спокойствия. Ань Ши тогда еще подумал: «Редко встретишь благопристойное человеческое лицо среди продажных чудовищ, стоящих у власти, зовущихся чиновниками, поддавшихся корыстной алчности». Он был слишком хорошо знаком с подобными монстрами, поэтому ему пришлось стать тем, кем он сейчас является. В былые времена ему приходилось изо дня в день носить непроницаемую маску, а теперь только скрываться под чужим именем, храня не совсем свои секреты, чтобы, однажды, быть в силах помочь одному человеку осуществить задуманное – утопить столицу Чанъань в крови.

Ань Ши Сяофу медленно поправлялся, внеся в застывшие дни некое разнообразие. За ним постоянно кто-то наблюдал, подмечая всякие странности. Ввиду плохого самочувствия он забывал читать сутры и молиться, но деревянные четки из рук не выпускал, постоянно нервно их теребя. Он путал буддийские догмы, поучая и цитируя по большей части китайских мудрецов и ученых, продвигая теории даосизма.

Как-то проснувшийся после обеда слуга не смог найти своей обуви, обыскался везде, спрашивая каждого: навел шума, не нашел, а потом обнаружил ее на буддийском монахе.

– Почему мои сандалии на тебе? – поинтересовался слуга, тут же потребовав того разуться.

– Даосы не признают частной собственности! – гордо ответил монах.

– Так ты же вроде буддист! – утверждает Ван Би, теряя терпение и уверенность в своих словах.

– Все мы в этом мире странники, – невнятно сказал ему монах, нехотя подчиняясь, понимая, что слуга сейчас полезет драться и самостоятельно снимать их. Сяофу на ногах он еще стоял неуверенно, поэтому и выбрал обувку поудобнее. Лишаться комфорта ему было непривычно.

Жожо привлекла монаха к готовке, когда тот почувствовал себя получше, не хватало еще содержать второго бездарного человека после слуги, так же любящего поспать вплоть до ужина. Но выяснилось, что он не может элементарных вещей сделать, ветки для дров собрать, принесет подмоченные, подготовить угли, одним словом, Жожо прозвала его «белоручка».

– Ни на что не годен! Как столичный чиновник! – ругнулся слуга, раздраженный, что кое-кто недавно украл у него сандалии.

Монах как-то странно побледнел.

Что-либо сделать его было крайне трудно, словно подчиняться и работать он не любил, он постоянно путал кто он – буддист или даос, и слуга постоянно язвил на этот счет:

– Почему ты все время врешь?

– Мы не знаем истину, то, что было истиной вчера – завтра становится ложью, то, что было ложью – истинно.

– Ну точно не монах, а классический чиновник! Любитель пожрать, поспать, не работать, а интриговать!

– Совсем как ты!– осадил своего болтливого слугу цензор.

Гуань Шэн Мин вспоминая о поведанном ему секрете и той байке, что рассказал при встрече всем то ли буддийский то ли даосский монах только с каждым днем уверялся в одном. Этот человек скрывал многое, но, к счастью, неумело, словно к фальши он прибегнул недавно, не успев вжиться в свой новый придуманный образ.

Мин давал ему простые поручения. Например, побыть его писцом и написать письмо. Без удивления отметив, какой у Ань Ши Сяофу каллиграфический подчерк. В построении письма его также выдало знание о чиновничьей иерархии. Похоже он разбирался в рангах и чинах. Ну памятуя о том, что этот человек зарыл медный кувшин с секретом в месте, где работают столичные чиновники – удивляться этому не приходилось.

Уже будучи уверенным, что его новый образ практически разрушен, а может под гнетом совести Ань Ши Сяофу поведал о том, что на самом деле он не является буддийским монахом, а странствующим даоссом. Нехотя признался, что в прошлом был буддистом, но потом пересмотрел свои суждения и его мировоззрение поменялось. Последний факт сильно взволновал цензора, которому мировоззрение даосизма было достаточно близко по учению пути.

Немного погодя Гуань Шэн попытался расколоть его. И впервые столкнулся с тем, что золотой песок не сработал на лукавом монахе. То ли состояние цензора было еще восстановленным до конца, то ли этот человек вообще не был восприимчив к гипнозу непонятно. С подобной ситуацией Гуань еще не сталкивался, не зная, как добиться правды, не используя при этом угрозы и пытки Министерства наказаний.

Спасённый видимо и сам устал от своего бесконечного вранья, устав от непрекращающихся расспросов своего дотошного спасителя, привыкшего вести допросы, а не светские беседы,нехотя признался:

– Я был рожден в год Красного Петуха…. – в этот момент мужчина закашлялся, – меня нарекли именем, которым я больше не называюсь – Лю Аньфу. Приютившие же меня даосы в Храме Наивысшей Милости дали мне новое имя и с тех пор меня называют только так: Ань Ши Сяофу. Когда-то я жил в столице и работал при дворе, имел пятый ранг и чиновничью тунику с изображением цапли.

Шэн Мин никак не ожидал последующего за этим откровения:

– Я был на службе достаточно долго, но не получил повышения выше должности помощника Заведующего в Департамента церемоний. Так вышло, что четырнадцать лет тому назад я стал свидетелем покушения на молодого императора. Видел сбежавших преследователей, я знаю всех их имена и помню лица, ведь мы долгое время работали вместе. В столице осталось много предателей.

Эту новую информацию нужно было обдумать. Создавалось впечатление, что бывший чиновник рассказал очередную байку для того, чтобы его наконец оставили в покое.

И пока его лечением занимался профессионал своего дела, в самой дальней комнате, довольно скромно обставленной собрался небольшой совет. Гуань Шэн повторил присутствующим о том, что ему рассказал Сяофу.

– Я думаю, что это не вся правда, – подозрительно заметил Ван Би Эр после окончания рассказа, иногда имевший нюх на разные несоответствия и неточности, всплывающие в ходе расследования.

– Вполне возможно, – согласился цензор.

– Каким чудом он вообще оказался поблизости? – задала всех волнующий вопрос Фэй-Фэй, в первую очередь беспокоившаяся о безопасности господина. – Если этот товарищ рассказал Вам не всю правду, это может потом Вам же и аукнутся в первую очередь, если решите узнать подробности. Нужно осознавать степень опасности, которую мы пока не можем оценить при данном раскладе.

– Он говорил вполне сердечно и искренно, – заметил Шэн Мин, вспоминая его предсмертную исповедь. В этот раз он говорил точно также. – К тому же Вы же знаете, что мне невозможно солгать – я добьюсь правды так или иначе, – сказал цензор, избегая взгляда с кем-либо и смотря на дёргающееся пламя горящей свечи.

Все нахмурились и как-то погрустнели.

– В любом случае нужно выяснить больше, – предположила Фэй-Фэй вполне очевидный вывод. – И внимательно следить за этим недо даосом. Вдруг его послали сюда, чтобы незаметно убить Вас подальше от столицы?

– В такую даль? – удивился слуга. – Не думаю, что убийца стали бы придумывать такие сложные планы. Поехать в деревню на горе, чтобы убить чиновника, который выглядит как рыбак, да и целыми днями напролет только и занимается, что рыбачит?

– Мой слуга совсем меня не уважает! – возмутился цензор, имевший полное право ударить слугу, но воздержался от побоев в очередной раз, вместо этого похвалился. – Да тебе известно, сколько удачных рыбалок я провел?

– Слуга устал считать! – Ван Би Эр устало замахал руками, показывая, что ему это совершенно неинтересно. Слуга прекрасно умел считать только деньги.

– А я тебе скажу – двести!

– Это считается великим достижением? – уточнила Фэй-Фэй, не зная как на это реагировать.

– Это считается признаком отчаявшегося от безделья, – известил ее об этом слуга, получивший безболезненный тумак от грозно нахмурившегося господина. Сам Ван Би Эр любил полениться, но не настолько – рыбалка для него вовсе не являлась одним из видов отдыха.

– Послушаем тогда, что скажет Жожо, – решил цензор, велев подогреть чай, но женщины решили проявить заботу, приготовив еду.

Слуга тут же уточнил что за блюда ожидаются, и узнав, что будет трехцветный рис с жирной свининкой, обрадовался:

– Ну наконец-то не рыба!

После того как все поужинали и отнесли тарелку с едой раненому, его оставили отдыхать. Ему нужен был сон и полный покой какое-то время, пока он не полностью восстановит силы.

И настало время позаботиться о собственном господине. Жожо поставила знакомую чашу с горькой настойкой из корня женьшеня перед цензором.

– Я думал, ты заваришь чай, – с надеждой уточнил цензор.

– Я его заварила, но разолью Вам только после того, как Вы примете свое лекарство.

Ну вот, опять…

Гуань Шэн с ненавистью уставился на содержимое пиалы. Он сбежал во многом именно из-за этого. Ненавистный женьшень!

Если Вы его никогда не пробовали, то настойка ужасно горькая и его вкус практически невозможно чем-либо перебить, затмить или заглушить. Поэтому Жожо давала неразбавленную настойку для укрепления сил, и во многом чтобы помочь справиться с бессонницей, поэтому цензор принимал это лекарство каждый день. Казалось бы, к неприятной горечи уже можно было бы привыкнуть, но вкус оставался невыносимым. Шэн тяжко вздохнул так, словно перед очередным испытанием, выпавшим на его долю.

Выпить всю пиалу одним большим глотком было сложно. Стоически разделив на несколько глотков, мужчина опустошил чашу до дна и Жожо протянуло ему засахаренное пирожное, поднося прямо ко рту. Но мерзкий вкус горечи хоть и не вызывал тошнотворной реакции, но еще долгое время осел во рту и съеденная после принятия лекарства сладость никак не помогала заглушить предыдущий вкус.

– Ну что ты о нем думаешь? – пытливо глядя на свою наложницу, поинтересовался Гуань.

– Он сказал, что был работал чиновником, ведь так?

– Это невозможно! – запростестовала она.

– Почему же?! – и тут цензор догадался. – На его теле есть татуировки?

– Есть, – задумчиво сказала слегка пристыженная этим откровением Жожо. -Но он мог сделать их позднее, скажем как напоминание.

– Что за татуировки? – нетерпеливо поинтересовался цензор.

– Одна. Маленький феникс на правой ноге.

– Интересное сочетание.

– Было бы странно, принадлежи он к тайному сообществу Черный дракон, заметающему все следы своего присутствия, – протянула Жожо.

– В последнее время нам стали часто попадаться люди с татуировками.

– Если так судить, то Вы тоже член этой секты, – резонно подметила Жожо, до сих пор укоряя цензора в этом глупом опрометчивом поступке – сделанной на груди татуировке. – Если кто-то во дворце узнает – тебя казнят без промедления.

– Я знаю это. Но также и то, что Вы не можете меня предать.

– Мы то нет, – быстро заверили остальные.

– Но я так понимаю теперь с нами будет еще и он, – кивая в сторону дальней двери предположила Фэй-Фэй.

– Ну по дороге обратно в столицу однозначно, – подтвердил цензор. – Может быть он окажется лучшим компаньоном, более полезным, чем Вы все вместе взятые, – словно в отместку бросил им цензор, удаляясь в свою комнату.

Из-за внутреннего неясного беспокойства цензору не удастся уснуть в эту ночь. Он бы послал слугу за снадобьем, которое было у Жожо, но хотел побыть один и хорошенько все обдумать дальнейший план. Казалось бы, все ясно, возвратиться в поместье, попрощаться и самой короткой дорогой добраться до западных врат столицы. Слуга, не утруждаясь стуком, бесцеремонно вошел в комнату, принеся таз с теплой водой, чтобы помыть ноги господина перед сном.

– Скажите честно, Вам надоело каждый день ловить рыбу?

– Продажных чиновников ловить гораздо интереснее, – подметил цензор. – Конечно, надоело, – раздражаясь, ответил цензор, снимая обмотки с ног и опуская стопы в теплую воду с лепестками мяты – видно, что Жожо приложила заботу.

– А есть одну только рыбу Вам не надоело? У меня уже от этой рыбы скоро плавники вырастут! – слезно пожаловался слуга, на что цензор рассмеялся.

– Тоже надоело, – было легко признать очевидный факт.

– Тогда почему Вы не возвращаетесь в столицу? – тактично спрашивает слуга. – К своей службе?

– Потому что срок, назначенный императором для моего отдыха еще не истек.

Слуга вздохнул и непонимающе взмахнул руками, не зная, как объяснить свое возмущение.

– Ну нельзя быть настолько правильным!!! – не боясь гнева господина, прямолинейный слуга все-таки подобрал нужные слова о ситуации. – Вам из-за именно из-за этого так тяжело живется! Взятки не берете как нормальный человек! Живете честно в ладу в собственной совестью, но с собственной головой не дружите. Вот что я считаю! Вы, именно поэтому и не женитесь второй раз. Считаете, что жениться по любви можно только один раз! – высказав долгую тираду, разрывающую душу цензора на части, словно пробудили его ото сна, в который он был погружен все эти последние насколько месяцев отрешенности. Он уходил от этой боли любыми способами.

– Ты все сказал? – угрожающе тихо интересуется цензор резко севшим голосом.

Но слуга продолжает, не боясь лишиться языка, не жалеть чувств слушающего, гневную тираду:

– Наша страна очень многое теряет без твоего участия! Если бы такой человек как Вы сидел был на троне – то наш народ бы процветал, а не бедствовал, и горя бы не знал никакого! Вы чтите мораль и закон, понимая когда стоит оступиться от многовековых устоев, лучше всех зная, что закон не может защитить всех, а значит иногда недостоин того, чтобы его соблюдали, в таких случаях нужно поступать справедливо исходя из собственных принципов. При Вашем правлении чиновники бы не воровали, коррупции бы не было, налоги бы не повышались и цены на товары не росли ежемесячно, каждой семье бы выдавалось по мешку риса от государства. Вы подобны белому журавлю, который умрет от голода, но не съест пойманную лягушку, как белый невинный снег, что тает, не успев лечь на землю, потому что еще слишком тепло.

– Ты что хочешь посадить меня на престол, свергнув императора? – хрипло тихим от гнева голосов вновь интересуется цензор, глядя как догорает палочка с успокаивающими благовониями. Палочка догорает и его терпение такое же – не длится вечно.

– Я знаю, что то, что я высказываю сейчас карается смертной казнью! Вы уже устали мне говорить, а я – слушать подобные нравоучения! И я продолжу, потому что нет сил терпеть! Мне известно, что Вы не имеете никакого отношения к престолонаследию. Да, но уж лучше бы правили империей Вы, а не кто-либо другой. Вот что я имею виду. Вы достойны большего, но не стремитесь к власти, растрачиваете свой талан на мелких сошек, бесполезно тратя время на то, с чем невозможно бороться, невыносимо рискуете жизнью, страдаете, забывая о здоровье, которое с таким трудом восстанавливается… почему бы Вам вместо того, чтобы ввязываться в очередную непонятную авантюру, которая касается старого заговора мятежников, не сменить должность менее опасную и осесть где-нибудь в провинции простым судьей? А? – с надеждой в голосе и похоже вполне серьезно вопрошает Ван Би. – Хорошо оплачиваемая и весьма спокойная должность – сытая старость обеспечена.

– Ах, вот что ты имел в виду? – понял цензор мысль, которую хотел так безнравственно высказать слуга, не сдержавшись. – Что я занимаюсь совершенно бесполезным делом. Вот что ты хотел сказать?

– Коррупция и беззаконие поражает империю, но пока есть продажные люди так было и будет всегда. Да, пока царит такая власть – эта борьба совершенно бесполезна. Есть нечто большее, с чем бороться никак нельзя. Если только не уничтожить эту заразу как искореняют сорняки, но выжечь никак нельзя.

– Ты рассуждаешь как Сяофу, который постоянно ругает нынюшнюю власть. Это от него ты нахватался этого старческого брюзжания?

– Вовсе нет. Это мои слова.

– Ты хочешь сказать, что я недостаточно дальновиден? Что плохо понимаю нынешнее положение политических дел? Что ты сам слуга смыслишь в управлении целым государством?

– Вовсе нет. Вы ближе к Его Величеству как никто другой – этого я не отрицаю. Но Вы в конце концов не находитесь в ссылке или добровольном изгнании и можете вернуться тогда, когда посчитаете нужным, а не ждать пока истечет назначенный императором срок.

– Разумом я это понимаю, – грустно вздохнул Шэн, не зная, как переварить все озвученной слугой.

– Головой понимаете, но не сердцем. Я знаю, что в Вашей жизни есть другие цели, которых Вы хотите добиться.

– Какие цели?

– Вы забыли о данном кое-кому обещании?

– Конечно же нет!