Глава III

Леди Диана лежала одетая, на своей кровати на низких ножках. Голубое плюшевое одеяло, с вышитыми серебром узорами, было не смято. Лунный свет, проникавший через открытые окна, осторожно поглощал тени комнаты. Уже можно было различить главные силуэты на картине Пальма Старшего^[33], стоявшей на золоченом столике у стены и безделушки, блестящие, как ракушки стеклянного аквариума Людовика XIV.

Было четыре часа утра. Джимми еще не возвращался. Леди Диана подавляла свое нетерпение, стараясь уснуть, но сон не приходил ни к ее истомленному, вздрагивающему телу, ни к мозгу, в котором беспорядочно бродили мысли, как дочери Вотана в вечер великих битв. Леди Диана старалась прийти в себя. Но тщетно. Откуда это волнение? Откуда эта непонятная лихорадка? Ведь незнакомец, на которого она обратила внимание, был просто спешащий куда-нибудь венецианец, или проезжий турист, вообще человек, ничем не отличающийся от большинства остальных людей… И все-таки? Много раз за свою, богатую приключениями, жизнь она сталкивалась с красивыми молодыми людьми, существами, зажигавшими внезапные желания в душе чувствительных женщин… Но она никогда не соблаговолила подарить им тайную мысль о них или дар молчаливого призыва. Почему же в этот вечер она ждала так беспокойно возвращения своего добровольного посыльного?

В утреннем рассвете обрисовывались окрестные колокольни. Небо отражалось в спокойной, болезненно бледной воде Большого канала, и на золотых щеках шара таможни мелькали первые лучи восходящего солнца. Вдруг послышался отдаленный шум мотора. Леди Диана вскочила и наклонилась к окну. При повороте у святого Тома, перед дворцом Вальби, скользил «Тритон». Джимми стоял у борта с непокрытой головой. Леди Диана сделала ему знак. Он помахал платком. Скоро быстрые шаги Джимми прозвучали в коридоре. Он вошел в комнату.

– Hy?

– Ах, дорогая, у меня замерзли руки! На воде свежо, вы знаете… Дайте мне немного brandy^[34].

– Бедный Джимми!.. Вот, пейте.

Джимми залпом опорожнил стакан, потер ладони и воскликнул полусерьезно, полушутя:

– Досталось же мне с вашей «Беатриче». Следующий раз я найму сыщика; пусть он отправляется вместо меня рыскать по каналам.

– Вы узнали?..

– Подождите, Диана… Дайте мне начать сначала. Вы мне сказали, неправда ли, что таинственная лодка отправилась в сторону святого Марка? Вы только послушайте. Я проезжаю вдоль гавани. Я разглядываю яхты, стоящие на якоре у Морского Клуба, брожу вдоль моста Даниэли. «Беатриче» нет. Я отправляюсь к швейцару гостиницы… Он ничего не знает… Спрашиваю буфетчика в баре… Он говорит мне: «А, лодка, которая так воняет? Она, кажется принадлежит испанскому гранду, живущему в Лидо». Я снова вскакиваю в «Тритон» и направляюсь в Лидо. Не зная проходов, я ошибаюсь и сажусь на мель против островка Сан-Серволо. Замечательное местечко! Там содержался в сумасшедшем доме какой-то ненормальный, завывавший как старая дева у дантиста. Одна из лодок, Эксцельсиор–Паласа, проходившая мимо, заметила мои сигналы и вытащила меня из ила… Сто лир на чай, и я снова в пути и подъезжаю к Паласу… «Беатриче» не видно. Спрашиваю служащих; сторож говорит: «А, моторная лодка с черной звездой? Она была здесь вчера вечером. По-моему, она принадлежит оптовому торговцу железом из Триеста». На всякий случай я поднимаюсь в Эксцельсиор, осматриваю террасу, бар, танцевальный зал и возвращаюсь на моторе обратно к главному порту Лидо. Никаких следов испанского гранда-торговца железом. Лакей гостиницы говорит мне: «А, лодка, которая мчится, как адская машина? Мне сказали, что она принадлежит богатому египтянину, который временно живет во дворце Сивран. Мне не оставалось ничего другого, как повернуть обратно в Венецию и разыскивать на Большом канале палаццо Сивран, чтобы, наконец, установить точно личность этого испанского гранда-торговца-египтянина. Час был не совсем удобный, чтобы беспокоить обитателей палаццо. На мое счастье там было маленькое собрание, – человек шесть-семь, сидели на балконе первого этажа. Они наблюдали, как я кружился под их окнами. Один из них любезно окликнул меня:

– Вы потеряли что-либо в канале, не нужно ли вам свечки?

Я повторил свой вопрос уже в четвертый раз.

– А, «Беатриче»? К сожалению, не знаем. Но если у вас есть желание выпить коктейль, не стесняйтесь.

Вдруг кто-то наклоняется и кричит:

– Это вы, Баттерворс?

– Да, я.

Я узнаю большого Барбариджо. Он спрашивает меня, смеясь:

– Что вы здесь делаете один и так поздно? Если вы ищете Дездемону, то она режется в бридж в соседней loggia в обществе Яго.

Я прошу Барбариджо спуститься ко мне и задаю снова тот же вопрос.

– Судно с черной звездой на флаге… – говорит он, – я видел его как будто… но оно, по-видимому, не принадлежит ни испанскому гранду, ни торговцу железом, ни египтянину. Я часто видел его на якоре на углу улицы святого Луки и Фюзерно. Вам, несомненно, удастся видеть его между площадью Manin и кварталом Сан-Фантин… Там вы получите точные сведения о нем.

Я благодарю Барбариджо. Он окликает меня:

– Я, право, не любопытен, но все же хотел бы знать, почему вы обыскиваете Венецию в два часа ночи, чтобы найти неизвестный мотор?

– Его владелец забрызгал меня грязью сегодня вечером. Я собираюсь учить его вежливости при помощи кулака в подбородок.

– Ах, эти американцы!

Мой мотор гудит, я снова отправляюсь в путь. Проезжаю дворец, Дандоло и Лоредан. Вот и улица святого Луки. Черный проход, усеянный гондолами. Я толкаю одну, задеваю другую, прыгаю на бак, полный корзин с томатами и огурцами, прохожу под двумя мостиками площади Manin, проезжаю богадельню. В сумерках эта улица производит впечатление чего-то зловещего. Обстановка, достойная времен, когда эти condottieri^[35]… Вдруг… Держитесь, Диана, я узнаю «Беатриче», стоящую на причале у лестницы двухэтажного дома с двумя окнами под железной решеткой и с низкой дверью… Представьте себе les Plombs^[36] в миниатюре. Света, конечно, нигде нет. Тогда я прыгаю в «Беатриче», осматриваю ее в надежде найти где-нибудь имя ее владельца. На всякий случай я захватываю вот эти реликвии. Может быть это поможет разыскать его собакой ищейкой. Вот они!

Джимми положил на голубое одеяло леди Дианы замшевую перчатку, номер газеты «Secolo» и спичечную коробку. Леди Диана с интересом рассматривала предметы. Она вздохнула:

– Как можно угадать чью-либо фамилию по всему этому?

– Применим дедуктивный метод детективов. Человек курит. Он итальянец и покупает перчатки в Лондоне. Постойте-ка, на полях газеты что-то нацарапано: Mercoledi, 5 ore. В среду, в пять часов… Вы видите, что он итальянец.

– Все это не дает нам ни его фамилии, ни его адреса. Разве предположить, что он живет в доме, похожем на тюрьму.

– Не прерывайте, Диана, я не рассказал вам самого любопытного. В то время, как я похищал эти сувениры из таинственной лодки, наверху из слухового окна показалась женская головка. Я сказал себе: «Субретка, отлично! Дам на чай и все узнаю…» Я окликаю ее как могу лучше по-итальянски: «Scusi, signorina»^[37]. Грубый голос отвечает:

– Что вы там делаете в этой лодке?

Темнота обманула меня. Это был мужчина. «Владелец лодки дома?» – спрашиваю я. – Нет, зачем он вам? – «Я хотел бы узнать марку его мотора. Кому принадлежит это судно?» – Это вас не касается, убирайтесь вон – «Tante graziel благодарю вас! Thak you, old-top!» И на этом коротком диалоге ставни слухового окна закрылись. Голова исчезла, как кукушка в деревянных часах. Я все же успел рассмотреть лицо моего собеседника. Диана, вообразите, это был священник. Если не священник, то во всяком случае какой-то церковный служитель, в черной сутане. Неправда ли, странно? Что делал ваш элегантный рулевой в три часа утра у священника? Красивая женщина удивила бы меня меньше, чем появление этого мрачного Бартоло. Я видел в нью-йоркском театре «Севильского цирюльника»; у опекуна маленькой Розины была такая же пасть, длинная и костлявая, и голова голодного осла. Но так как я не собирался скандалить в этот неподходящий час, я отправился дальше и устроил засаду вокруг улицы Фюзери. Там как раз стояла гондола со старым felze, дырявым, как решето. Я прячусь за этим кожаным забралом и через дырки наблюдаю за домом. Время идет. Я слышу, как на колокольне Сан-Фантино бьет четыре часа. Мое стояние на карауле в гондоле, пропитанной плесенью, становилось не особенно романтичным. Я напрасно старался убить время, вызывая в памяти современниц Gozzi^[38], с их вызывающими мушками и платьями, напоминающими корзины, когда-то сидевших на этой старой скамье. Все напрасно. Меня тошнило от проклятого запаха плесени. Принужденный созерцать этот мрачный дом, с его кое-где разрушенным фасадом, с черными пятнами решетчатых окон, я уставал от напряжения, и мне мерещилась на нем больная девушка с лицом, усеянным угрями. Низкая дверь открылась, и рот молодой девушки неожиданно выплюнул тень, которая спустилась по лестнице, перескочила через лодки, приблизилась к набережной и исчезла в уличке. Сначала я принял эту тень за незнакомца. Но сейчас же успокоился. «Беатриче» была на прежнем месте. Наконец, устав напрасно ждать, я пересек Большой канал и вернулся в Реццонико. Вот вам мое времяпрепровождение, Диана.

Джимми рассеянно играл с коробкой спичек.

– Послушайте, Диана, я надеюсь, вы не влюбились в этого типа?

– Я? Влюблена?.. Знаете, Джимми, ваши шутки довольно дурного тона.

– Я просто думаю, что с вашей стороны было бы не очень мило заставить меня помогать вам в розысках моего соперника.

Леди Диана пожала плечами, с чудесной легкостью притворства, свойственной всем женщинам мира, и, приняв вид оскорбленной невинности, заметила:

– Соперник? Как можете вы, Джимми, бояться кого-нибудь? Вы, имеющий все, чтобы нравиться: молодость, красоту и богатство!

Джимми развалился на краю постели и протестовал не особенно горячо:

– Не издевайтесь надо мной, дорогая. Вы преувеличиваете.

– Но я не шучу. Я говорю правду.

Тогда, окончательно убежденный и полный гордости, Джимми выпрямился, машинально поправляя галстук.

– Идите спать, Джимми, заявила Диана. Мы поговорим об этом завтра.

Джимми поцеловал ее и вышел. Леди Диана зажгла лампу у изголовья кровати. Меньше, чем когда-либо, сон соблазнял ее. Три реликвии «Беатриче» были здесь, рядом с ней. Никогда экзальтированный пилигрим не созерцал более напряженно останки святого. Она больше не пыталась бороться с чарами незнакомца, который целую ночь плел вокруг нее сетку своей невидимой паутины. Ее глаза попеременно переходили с одного предмета на другой: она пыталась разгадать эту душу сквозь слова, написанные карандашом на заголовке газеты; понять эту сильную волю, судить о ней по четкости букв, проникнуть в сущность его «я». Он, по-видимому, человек сильной воли, если только ясный тембр его голоса не обманывает.

Бледная солнечная заря обволакивала уже комнату, кладя блики на вазы и жилки света на разноцветное стекло. Далекая сирена пароходика свидетельствовала о пробуждении города. Но леди Диана оставалась безразличной к первым признакам наступления дня. Она была не одна в комнате, она мысленно разговаривала с угадавшим ее вопросы собеседником. И этот призрак воплощался для нее в образах перчатки, газеты и спичечной коробки.

* * *

Ежедневно, в половине седьмого вечера, графиня Мольтомини собирала обычно свой двор, у «Флориани». На столе, окруженном железными стульями, вырастали бутылки портвейна. Вдоль площади святого Марка ложились тени от новой Прокурации. Голуби, уставшие от фотографирования толпы кретинов, закармливавших их кукурузой, возвращались в свои гнезда, под каменными карнизами. Они исчезали густыми и шумными стаями, как листья, унесенные порывом ветра. Между тем, под галереями бесчисленные туристы толпились перед витринами, восхищаясь разноцветной кожей, лунным камнем, маленькими алебастровыми львами и позолоченными ртутью гондолами-чернильницами.

В этот вечер графиня Мольтомини восседала с леди Дианой с правой стороны и маркизой д›Антреван слева от себя. Командор Лоренцетти ел мороженое, а Троделетто пил вермут с содовой водой. Они обсуждали последний роман Жоржа-Мишеля: «На Венецианском празднике».

– Прелестное воспроизведение города дожей, – сказал Троделетто. – Этот французский писатель всесторонне обрисовал наш город с тонкостью истинного мастера языка… Когда очарован красотой и прелестью Венеции, ей не изменяешь даже пером. Маркиза д›Антреван заметила:

– Жорж-Мишель честно заплатил свой эстетический долг. Я нахожу, что мы, иностранцы, мы все должники прекрасной и великодушной Венеции, безвозмездно очищающей нас лучами своей ясной и чистой красоты. Прочтите Андре Сюпресса… Разве он в своем «Путешествии кондотьере» не создал пышного гимна в честь несравненного города?

Мольтомини любезно поклонилась.