Глава IV

Была теплая спокойная ночь. Гондола с химерами скользила по стеклянной поверхности неподвижной лагуны. Медленные удары весла Беппо покрывали легкой рябью это потемневшее зеркало, отражавшее мерцание звезд. Блестящий круг плыл над Венецией, напоминая ореол из незабудок и золота вокруг головы мадонны Фра Анжелико. Казалось, что земля, вдруг замершая, погрузилась в царство вечного покоя и тишины, и мир никогда больше не будет знать ложного волнения человечества, торопящегося жить. Неподвижные звезды блестели там и сям, как раскаленные добела цветы, отражавшиеся в аллеях водного парка. Ни малейший порыв ветра не долетал ни с Лидо, ни с Эвганейских гор. Воздух спал, убаюканный летаргией утихших стихий.

Леди Диана, легко одетая в опаловый крепдешин, прислонилась своим хрупким телом к шкуре белого медведя. Ручини, усевшись по-турецки на полу гондолы, курил, не двигаясь. Он наблюдал лицо своей соседки, освещенное фонарем гондолы, и любовался ее обнаженными плечами. На ее белой шее переливались огнями драгоценные камни.

– Ручини, – томно проговорила она, вы таинственный человек. Мы встречались уже четыре раза после того, как у вас явилась счастливая мысль посетить меня. Вы соблаговолили уделить мне несколько часов драгоценного для вас времени и посвятить меня в таинство скрытой и всегда новой красоты этого города. И все же у меня впечатление, будто я разговариваю с маской. Но время карнавала прошло, мой дорогой! Я разговариваю с вами с открытым лицом, а вы отвечаете мне через маску, Вы не считаете меня достойной большего доверия?

Дым папиросы Ручини медленно расплылся в ночном воздухе. Леди Диана увидела блеск его белых зубов, сверкнувших в молчаливой улыбке, которая означала признание, если только не скрывала недоверия.

– Это верно, леди Диана, я заслуживаю ваших упреков. Он помолчал минуту и прибавил: – Но я не ожидал их. Заслуживает ли моя скромная особа такого внимания с вашей стороны?

– Пожалуйста, без иронии. Ночь слишком спокойна, и мир кажется слишком усталым, чтобы предаваться томительным логическим рассуждениям. Мы не в обстановке салонов, где перебрасываются парадоксами и острыми словечками. Будем просты, как окружающая нас ночь; темнота благоприятствует откровенности. Я думала, что нас связывает настоящая симпатия. Но я ошиблась?

– Между двумя существами, как мы, леди Диана, симпатия невозможна. Есть любовь, или ненависть. Середина немыслима. И в данный момент мы точим наши кинжалы, если только не шлифуем будущие поцелуи.

Формула Ручини понравилась леди Диане. Она искренне рассмеялась и воскликнула:

– От любви до ненависти один шаг. Я жду вас у мостика судьбы. Но я предпочла бы, чтобы мой противник приподнял забрало. Я бы знала, какого рода оружие я должна приготовить.

– О, как, это опасно! Тайна – это та же кираса… и все же я повторю подвиг одного из моих предков, Альвизо Ручини, капитана, служившего под командой Бертольдо д'Эста. Во время осады Аргоса он привлек на себя выстрелы оттоманов, сняв свою каску.

– Мой друг, я ничего не знаю о вас, кроме того, что вы дрались вместе с моим гондольером против мавров!.. Кто же вы? Секретный папский камерарий, торговец хрусталем, завсегдатай игорного дома, или непризнанный поэт? Никто не знает…

– Ах, да… мои четыре года в легионе…

Патриций полузакрыл свои черные глаза и, казалось, погрузился во внутреннее созерцание своего потревоженного прошлого. Он вздохнул.

– Молодость! О, молодость! Сколько заблуждений совершается благодаря тебе! Теперь я могу рассказать вам это, леди Диана. Дело было более, чем пятнадцать лет тому назад. Потом великий ураган войны разметал засушенные цветы, локоны и любовные записки, и заставил забыть о любви.

Ручини умолк. Потом решительно начал:

– Женщина когда-то привела меня в вербовочное бюро легиона. Крепость Сан-Жан в Марселе, Сиди-Бель-Аббесе в Алжире, Таза в Марокко вот первые этапы сердца, раненого ударом веера.

– Я никогда не думала, что вас можно так легко уязвить.

– Когда-то я был таковым. Теперь на мне броня зрелости… В те времена я не мог противостоять очарованию той женщины, польки, которая, в ответ на мои объяснения в любви, садилась к роялю и силой гармоний укрощала пароксизмы моей любви. Я прозвал ее госпожой Орфей^[51]. Она жила в замке, затерянном среди Карпат, на границе Галиции… один из тех замков, которые видишь только в иллюстрированных изданиях великих романтиков XIX века. Полуразрушенное здание среди соснового леса в хаосе долины, изрезанной оседавшими скалами. Как-то меня пригласили в Близники охотиться на волков. Это были самые яркие минуты моей жизни. Эта полька, я буду просто называть ее Линдой, занимающая теперь лишь небольшое место в моих воспоминаниях, играла моей страстью маленькими ударами коготков. В ответ на мои попытки признания, она уводила меня в музыкальную комнату, с огромными полукруглыми окнами, напоминавшую церковь, садилась в углу у рояля и играла баллады, ноктюрны и вальсы Шопена. Под влиянием романтической музыки мое сердце сжималось, как сердце кошки, чувствующей электричество близкой грозы. Линда играла, и тяжелые мелодии отдавались во мне, причиняя почти физическую боль. И когда я просил пощады, она поворачивалась ко мне, держа свои руки с длинными пальцами на клавиатуре и протягивала мне губы. Но едва я дотрагивался, как она отворачивалась, шепча: «Завтра, милый, завтра, мой любимый!» А на завтра пытка начиналась снова. Она мучила меня, неумолимая и желанная, далекая и возбуждающая, очаровательный палач в ореоле пепельных волос.

Однажды вечером, когда я умолял ее с искренностью, которая могла бы растрогать даже Лилит, она сказала мне таинственно: «Потерпи еще двадцать четыре часа, мой милый, Мои гости завтра уезжают. Ты останешься и будешь вознагражден по заслугам за твою любовь». Вы представляете себе мою радость! На следующий день я с огромным удовольствием наблюдал отъезд моих товарищей по охоте. Они простились со мной с веселыми улыбками и многозначительными пожатиями рук. Но я был слишком счастлив, чтобы обратить на это внимание. Я обедал вдвоем с Линдой. «Ты не ешь, – кокетливо упрекнула она. – Напрасно, мой мрачный возлюбленный, ты должен набраться сил, чтобы полнее вкусить счастье, ожидающее тебя».

Вечер тянулся бесконечно долго. Линда с каждым часом становилась обворожительнее. Перед огнем камина, в пустынной зале, она вдруг страстно поцеловала меня в губы. Головокружительный поцелуй заставил меня закачаться, как пьяного. Через час я был в ее комнате и познал то счастье, которого не бывает два раза в жизни. В продолжение двух недель я пережил незабываемые часы с моей прекрасной Линдой. Однажды утром к ней приехала одна из ее кузин, дочь варшавского профессора. Я был любезен с Людмилой. Любезен, но и только. Я был слишком поглощен моим счастьем, чтобы у меня могло явиться хотя бы малейшее желание флиртовать с ней. Но Людмилу как будто толкал какой-то демон. Хотелось ли ей позлить кузину, или же это было просто злое желание подорвать нашу любовь? Так или иначе, Людмила забавлялась флиртом со мной.