Безумный бред, в котором звук угадан

 
Я по лестнице приставной
Лез на всклоченный сеновал,
Я дышал звёзд млечной трухой,
Колтуном пространства дышал.
 

О. Э. Мандельштам

Невидимые кони не оставляют следов

Китайская мудрость

 
Безумный бред, в котором звук угадан —
Холодный звон пружины мировой.
Как жалок человек, кадящий ладан,
Перед сверкающей с небес звездой.
 
 
Он крошит хлеб орлу, он так уверен,
Что чист от первородного греха,
И открывает в бесконечность двери,
А там, за ними – млечная труха.
 
 
Там бормотанье нёба не в ладу
Со всем, что мелко, мелочно и внятно,
Что поймано на логики уду,
Что схвачено и признано печатным.
 
 
Шуршанье слов на языке комет,
Но эти звуки выше их значенья, —
Структура смысла, замысел творенья
Невидимы, и не оставят след.
 

Ночные прогулки

 
Сегодня ночью я один на свете.
Собака, друг, веди на воздух нас,
Где на пороге Космос
меня
встретит,
В глаза направив иглы звёздных глаз.
 
 
Ну здравствуй, Папа! Ты такой огромный,
Что не заметен за мельканьем дня.
Но нынче ночью, здесь один я помню,
Что всё это Ты создал для меня.
 
 
Вот мой дневник – фальшивых нет отметок,
Но здесь один Художник – это Ты!
Всё это Ты – узор весенних веток,
И фонарей оранжевых цветы.
 
 
А я?.. Ни ночь, ни воздуха морозность, —
Не передать мне людям ничего.
И я умолкну, созерцая звёздность
Таинственного мира Твоего.
 

Почему я пишу стихи

 
Есть кухня, есть утро, есть мартовский снег, —
И в этой застывшей картинке
Мне кажется – я не совсем человек —
Я падаю в каждой снежинке.
 
 
Таинственный мир, я в него погружён,
Как в шутку, удачу, безделку.
В плетёном гнезде пролетает сквозь сон
Пушистая чёрная белка.
 
 
Внутри меня бродят живые слова,
Хвостами соединяясь,
И лопнет хлопушкой от них голова,
И вспыхнет, как «мэнэ» и «фарэс».
 
 
И лампочки-рифмы тихонько звенят,
Как часть уравненья в системе.
И это не время течёт сквозь меня,
A я протекаю сквозь время.
 

Всё то, что живо мне и свято

 
Всё то, что живо мне и свято,
Для всех – мертво и тяжело.
Такая за любовь расплата —
Украденное ремесло.
 
 
Конечно, не для передачи
Даётся тайны чистый звук —
Причудами слепой удачи —
Квадратом выплавленный круг.
 
 
И лишь тебе, за узкой дверцей
Невнятицы строки моей,
Быть может, перехватит сердце
Тоской неясной соловей.
 
 
В душе забьётся малой птицей,
Забрезжит в синеве звезда,
И ты, склонившись над страницей,
Мой мир почувствуешь тогда.
 
 
И свежесть утреннего вздоха,
И облака прощальный взмах,
Печальных перемен эпоху —
Вкус земляники на губах.
 

Читатель

 
Читатель, где ты, мой читатель?
Ау… ау! Ты где, мой друг?
Тут каждый – недоброжелатель,
Одни писатели вокруг!
 
 
Вот напряжённо и ревниво
Они за строчками следят:
Одним скучны мои порывы,
Другие – откровенно спят.
 
 
Конечно, бедолаги ночью
Творили, не смыкая глаз.
От этого устали очень…
А ты не посещаешь нас —
 
 
Вернись, вернись, вернись, читатель —
Спаси у бездны на краю!
Я покормлю тебя и, кстати,
Ещё и рюмочку налью.
 

Моноспектакль

 
Среди разноцветных и ярких картин,
Клубка из удач и печали,
Жизнь – моноспектакль, и зритель один
На сцене огромной и в зале.
 
 
Опять он выходит один против всех,
Сам собственный враг и союзник,
И сам у себя вызывает он смех —
Своей бесконечности узник.
 
 
Бывает любим и бывает влюблён,
И смотрит глазами ребёнка,
Назначенной ролью от всех отделён,
Как будто невидимой плёнкой.
 
 
Не слышно пространству, о чём он кричит —
Ведь звук отключили нарочно.
А воздух отечества сладко горчит,
Да так, что становится тошно.
 

Песня

 
Такой отвратительно мерзкий улов
Из рыб, что драконам под стать.
И если никто не читает стихов,
Зачем же тогда и писать?
 
 
Теперь красота – барахло от Кутюр,
Мерзавцам за подлость в награду.
Плетёный узор шелестящих купюр
Похитил сияние радуг.
 
 
Защитник свободы – милиционер —
Стоит на посту возле храма,
В умах торжествует Святой Люцифер,
А в душах – реклама.
 
 
Шуршат, как пожухлые листья, слова,
Что раньше набатом звучали,
И песня стихает, начавшись едва,
Себя немотой измочалив.
 
 
Мучительно сжаты немые уста,
Но звуком наполнен я весь —
Вот-вот она грянет, сильна и чиста,
А всё потому, что ты есть!
 

Вертинский

 
Обидчивый паяц, банальный белый клоун,
Как многих пережил твой одинокий цирк!
Ты снова в тишине выходишь на поклоны,
Проклятый эмигрант или любимец ВЦИК.
 
 
Что чёрный диск шипит на старом патефоне,
Заботливо храним в формате эмпэтри?
И голод, и война, и ты на этом фоне,
Эффектный бонвиван, немыслимый esprit.
 
 
Всё то, что сожжено, осмеяно, разбито,
Застенчиво звучит в заброшенном раю
Загаженной души… Среди тупого бита
Картавый твой куплет я сам себе пою.
 

Есть люди

 
Есть люди – они не читают стихов,
И прозы они не читают.
Их мир для меня бесконечно суров:
Пустыня от края до края.
 
 
Напрасно их мысленный образ леплю,
Насупленным филином сидя:
Им мило всё то, что я так не люблю —
За это на них я в обиде.
 
 
Кому достучаться до них по плечу?
К заложникам телеэкрана,
Я делать для них ничего не хочу,
Души не отдам им ни грана!
 
 
Но, Господи, как же прекрасен твой сад,
Когда, посмотрев исподлобья,
Вдруг встретишь в толпе человеческий взгляд,
И видишь в нём богоподобье!
 

Бусинки слов

 
Неужели, собирая бусинки слов
В ожерелье из запутанных строк,
В жизни что-то изменить я готов,
Возвратить то, чего не дал Бог.
 
 
Нет и нет. Я только беглец
От скандалов, от рекламы продаж,
Своей крохотной вселенной творец,
И полушки за неё ты не дашь.
 
 
Хоть она невелика, но моя,
Потому, что никому не нужна.
Я дракон – и вот моя чешуя,
Моя родина – волшебная страна.
 
 
Ну, а завтра – замки и песни волхвов,
Тёплый воздух, что на крыльях несёт, —
Это будут только строчки стихов,
Только буквы на бумаге – и всё.
 

Деревянный меч

 
На стёкла Вечности уже легло
Моё дыхание, моё тепло
 

О. Э. Мандельштам

 
О, если бы слова мои могли
В сердца людей ложиться тяжело,
Менять свеченье звёзд и путь Земли,
И запотело б Вечности стекло!
 
 
Нет, я – дитя с игрушечным мечом,
Срубающим травинки на лугу.
Мой детский гнев растеньям нипочём,
Остановить их рост я не могу.
 
 
Так невелик ответственности груз,
И вдруг, застыв неосторожным богом,
Над бабочкой в отчаяньи склонюсь —
Над бабочкой, убитой ненароком.
 

Жёлудь

 
Гортань курлычет нам, как журавли,
И проливает смысл своих наречий,
И стих бурлит от замысла вдали,
Вдали от ясных слов и внятной речи.
 
 
А мы лишь думаем, что знаем наперёд
О том, что, в полутьме блуждая робко,
Туманным утром мимо нас несёт
Прохожий в черепной своей коробке.
 
 
И мы в него не верим, нет и нет!
Что у него там, бред ли, мыслей молодь?
А он хранит внутри себя сонет
Простой и совершенный, словно жёлудь.
 

Тайное желание

 
А всё-таки хочется славы, хотя б и посмертной,
Не юных поклонниц, не пыли библиотек, —
Название улицы, школьный учебник инертный,
И памятник весь в голубином помёте. Навек.
 
 
Да, я понимаю, что глупо, напрасно, без шансов,
Ничем я не лучше таких же, как я, бедолаг,
Эстрадная песня и пара-другая романсов,
В музее пылится мой порванный старый башмак.
 
 
Всё это – не то. Я совсем не об этом мечтаю,
Но хочется знать, что когда вдруг навалится грусть,
Найдется хоть кто-то и тихо стихи прочитает
Себе в утешенье, хоть парочку строк наизусть.
 

Моя муза

 
Моя муза мечтает о тропиках,
О седом Сингапуре поёт,
Она носит короткие топики,
Открывая красивый живот.
 
 
Капитаны, туманы и кортики
Колокольцами в мыслях звенят.
Она носит короткие шортики,
Круглой девичьей попкой дразня.
 
 
И разбойными, дикими шутками
Донимает соседских ребят,
И гордится чуть видными грудками,
Перед зеркалом гладя себя.
 
 
Вертихвостка, нахальная прожига,
Любит сладости и чудеса.
Шевелюра оранжевым ёжиком,
А в глазах разлились небеса.
 
 
От проказницы до распутницы,
И слогов тут не сосчитать,
Вот такая досталась мне спутница —
В облаках повитать.
 

Бездарный поэт

 
Крошатся зубы, выпадают пломбы,
Тоска не умещается в строфу,
И книг неразорвавшиеся бомбы
Пылятся в чемодане на шкафу.
 
 
И всё в них пресно, вяло, небогато,
Глагольной рифмой автора несёт.
Холодный взгляд несчастного собрата —
Кривой усмешкой перекошен рот.
 
 
И скоро самого уложат в ящик,
Напрасно израсходован весь пыл.
Но вдохновенье было настоящим,
Восторг прозренья настоящим был!
 
 
И тишина сиянием лучилась,
И душу наполняло торжество.
А то, что передать не получилось,
Для Вечности не значит ничего.
 

Тетрадь

 
В царапинах, на пожелтевшей плёнке
Из кинохроники военных лет
Среди развалов камня и щебёнки —
Дивана покорежённый скелет.
 
 
В обломках развалившегося дома,
В том городе, где некому страдать,
Трепещет на ветру под грудой лома
Не слишком обгоревшая тетрадь.
 
 
Там, на страницах, полные предчувствий,
Надежд и смехотворной чепухи,
Наполненные затаённой грустью —
Написанные от руки стихи.
 
 
Листки переворачивает ветер —
Лохматый добродушный идиот…
Хотя теперь на вымершей планете
Никто уже ни слова не прочтёт.
 

Корорп

 
И Он мне грудь пронзил мечом
И сердце трепетное вынул.
 

А. С. Пушкин

 
Нет, грудь никто мне не пронзал,
Никто мне не давал гарантий,
Огнём на небе не писал,
Не отражался в бриллианте.
 
 
Вот эта грязь – и есть мой трон,
Когда, красивый и румяный,
Через меня проходит Он,
А я в грязи валяюсь пьяный.
 
 
Ничтожеством на дно упав,
Уже обугленный гореньем,
Я принимаю вдохновенье
Из ангельских мохнатых лап.