Моим стихам

 
Моим стихам, как драгоценным винам,
Наступит свой черёд.
 

М. Цветаева

 
Но верила ли ты, когда писала,
Что так и будет, что черёд придёт?
А лампочка горела вполнакала,
И вытекала жизнь – за годом год.
 
 
И всё вокруг – предлог, нежданный повод
Для жадных строк, – один сплошной надрыв,
А за плечом – потусторонний холод
Стоит, горячей крови пригубив.
 
 
И чтобы разорвать его объятья,
Где на л юбой вопрос всё «нет» и «не»,
Ты выдумала это, как заклятье
В пустынной, равнодушной тишине.
 
 
Но победил он, сколько ни кричи нам,
И выпил всю, но вдруг затосковал,
И вот тогда твоим стихам, как винам,
Черёд настал.
 

Нагая тишина

 
Нагая дремлет тишина,
Укутанная тёплым домом.
Сидит столетье у окна
С открытым наудачу томом:
 
 
Бумажный звон колоколов
Гудит в груди биеньем встречным —
На речке радуги улов,
Что удаётся подстеречь нам.
 
 
А голос бьётся, как малёк,
Зажат в ежовых рукавицах,
Так жалок, гулок и далёк —
Стоит слезами на ресницах.
 
 
И в сумерках его небес
Московская пружинит плаха,
И пушкинский смеётся бес
От наслаждения и страха.
 

Мне снятся мёртвые друзья

 
Мне снятся мёртвые друзья,
Их новые стихи,
Но строк оттуда взять нельзя
С собою никаких.
 
 
Сюжеты помню снов своих,
И все детали быта,
И даже почерк строк чужих,
Вот только текст – размыто.
 
 
Рассеяно весь день брожу
И близких раздражаю:
Зачем я с мёртвыми дружу,
Зачем припоминаю?
 
 
Как знать, быть может, завтра сам
Пойду к друзьям по лугу
И, наконец, останусь там —
Читать стихи по кругу.
 

Оранжевый шар

Оранжевый шар

 
Оранжевый шар. Эхо хрущёвок.
Сломан шорох ногой.
В ладонях Бога между двух створок
Раковины. Изгой.
 
 
Неподалёку собака завоет.
Три часа ночи. Двор.
Один на один с ледяным покоем,
Отдан ему на спор.
 
 
Лакомый лоскут услад любовных,
Горящий радугой клад,
Фантазий зубастых, нагих, огромных,
Внутри гремящих цикад.
 
 
Оранжевый шар тонконогих сплетен,
Томный гетеродин.
Когда выходишь на встречу с этим —
Всегда один на один.
 

Мы плачем

 
Мы плачем – чтобы нас утешить
не сыщешь средства,
и мы ещё не понимаем,
что это – детство.
 
 
Никто не любит, всё надоело,
Жизнь затянулась.
И мы ещё не понимаем,
Что это – юность.
 
 
Игрушки дарим нашим детям,
Самим хотелось…
И мы ещё не понимаем,
Что это – зрелость.
 
 
Всё наполняется значеньем,
Любая малость,
И мы ещё не понимаем,
Что это – старость.
 
 
И мы хотим назад вернуться,
скребём руками.
И мы ещё не понимаем:
над нами – камень.
 

Тёмная материя

 
Возможно, что наше зренье
Меняет для нас местами
Не только вектор пространства,
Но свет меняет на тьму.
И свет этот нам не виден,
Скользит между нас тенями,
А мы, как звезды галактик,
Притягиваемся к нему.
 
 
Мы двигаемся в тоннелях,
Тоннели властны над нами,
А кажется, что «на воздух»
Решили на выходных,
Но Бог – это просто мальчик,
Играющий с пузырями,
А чёрные нити мрака —
Блики от стенок их.
 
 
В немыслимом измереньи,
В какой-то гигантской ванне
Вершатся взрывы сверхновых
И буквы в моей строке.
Все мысли, и все победы,
И весь наш Мир несказанный —
Возможно, всё это блики —
Блики на потолке.
 

Алиса

 
Наверное, это какая-то химия —
Слышнее цвета в тишине;
И я к пустякам обращаюсь по имени,
Как кролик в волшебной стране.
 
 
Реальность дрожит за дверями незрячими —
Накопленная слеза,
И тянут ко мне свои шеи ребячии —
Заметные вдруг чудеса.
 
 
Вот контуры входов вокруг зажигаются,
И кто-то кричит за спиной.
Нора моя только ещё начинается:
– Алиса, за мной!
 

Скульптура сна

 
Проложив дорогу в ложной памяти
Сложной лентой лопастей,
В хрупком розовом пергаменте
Сладких девичьих затей.
 
 
Вызнав, выпрыгнув и выстрелив,
Хохот, сложенный в рукав,
Постигая нежность и прилив,
В ткани ласковой упав.
 
 
Исподволь в спиральном куполе
Голубями в глубину,
Представленье – клоун, труппа ли,
Пали в лунную волну.
 

Сон

 
Что верно, не должно быть сказано.
В глазах у девы – крик царя;
Обломки над пустыней разума
В неясном зареве парят.
 
 
Лицом на жёлтой фотографии
Проявится углами след,
Ручьями точной каллиграфии
Несостоявшихся комет.
 
 
И чёрный холст прозрачной сферою,
Истыканный песками звёзд,
Совьётся в купол люциферовый
Надежд и ласковых угроз.
 

В куполах

 
Тёплой утренней постелью,
Нежной мякотью небес,
Щёк румяных карамелью,
Радужной страной чудес
 
 
Манит жизнь – беспечной рыбой
Окунуться в свой поток.
Разве можно сделать выбор?
Кто-то может – я не смог.
 
 
Плотный облак полушарий,
Лупа лунных куполов —
Влип, как бабочка в гербарий,
Благодушный богослов.
 
 
Ранит лакомку расплата,
Робости не побороть.
Лупит лопастью лопата,
Разрывает ямы плоть.
 
 
Прячут скрипки музыканты,
И хрусталь погас,
Кончен бал, и вот куранты
Бьют
Двенадцать
Раз.
 

Шорох нити

 
Шорох нити в руках. Пред воздушным змеем
В бриллиантовых каплях дороги мрака
Голова болит, и сознанье тлеет
И скулит, как раненая собака.
 
 
Так давно срастаешься с этой болью —
Только руки дрожат, когда держишь Космос.
Как росток, покидаю теперь юдоль я,
Раздвигая собою пространства косность.
 
 
Тяжело внутри, но ведь нету веса
У души, и она наверху трепещет —
Натянула нить, бьёт органной мессой,
Прямо в небо бьёт, в дома и вещи.
 
 
И с тобой сегодня мы будем рядом —
Нас связала вместе мостом железным
Не любовь, не секс – просто встреча взглядов,
Встреча взглядов над голой бездной.
 

Бадминтон

 
Волан летит, летит волан,
Звенит в руке ракетка,
Ты девочка, я – мальчуган.
Волан застрял на ветке.
 
 
Сбивая яблоневый цвет,
Он падает к нам в рук.
А сада нет, и мира нет —
Вокруг умолкли звуки.
 
 
Волан летит, и ветра смех
Его не догоняет.
Ты прыгаешь – и юбка вверх.
А я волан роняю.
 

О любви

 
Предчувствие, предвосхищенье:
Пчела в цветке.
Легко мелькающую тень я
Дарю руке.
 
 
Так остро, живо, интересно
Возвращено,
И лесть влюблённых слышать лестно,
Как пить вино.
 
 
Река, доверенная зренью,
Вся – нагота.
Вотще дрожащее терпенье,
Цветок – мечта.
 
 
Ловлю, хватаю тонкой сетью —
Нет, не поймать.
И сонные тысячелетья
Ползут опять.
 

Мороженое. Аниме

 
На снежинку внезапно брошенный,
Обнажённый, горячий взгляд:
Ангел лакомится мороженым,
И от счастья крылья дрожат.
 
 
Вот колени, голени голые,
Сладок чувственных губ изгиб,
Чуть трепещут веки тяжёлые —
Не смотри, а не то погиб!
 
 
Улыбнётся – и разум побоку,
В голове золотая пыль.
Ангел линией, лодкой, облаком
Растворится среди толпы.
 

Час колбас

 
Час колбас и ананасов,
Стёкол лёд и струйных вин,
В блюде плачущее мясо,
Серп сыров и осетрин.
 
 
Опрокинутая люстра —
Как латунная латынь,
Сладким чавком, хрюслым хрустом
Хрусталей и сочных дынь.
 
 
В голове голодной грёзой —
Ослепляющая муть,
Бликов призрачные звёзды
Норовят в живот пырнуть.
 

Йодомарин

 
Надевает старый Пан очки,
Бродит медленно по клетке,
Где кусочек моря в баночке,
В белой маленькой таблетке.
 
 
Шевелятся крабы, блики и рачки,
В изумруде моря очумело.
Щурит Пан глаза – слепые дырочки,
Видит море он в кусочке мела.
 
 
Так сидим вдвоём – прогресс и я,
Друг за другом наблюдая.
Что ж! Осенняя депрессия
Нас обоих донимает.
 
 
Надо бы на небо формуляр внести —
Отпусти, мол, Боже, с тесной кухни.
Впрочем, завтра мы достигнем
сингулярности,
И тогда само всё это рухнет.
 

Анна

 
Анна – красное на белом.
Голос ангела извне.
Боль-блудница смуглым телом
На белой лежит простыне.
 
 
Остро-дрожащие розы,
Охваченные зимой —
На белизне пастозной
Растрёпанный ангел мой.
 
 
Выплеснув алым звуком
Белый гимн тишине,
На горечь, на злость, на муку
Даровано счастье мне.
 

У огромного Бога

 
Наших маленьких жизней – нас
у огромного Бога
так много
в ладонях… и,
по правилам грубой игры,
как бы он ни старался…
драчливых, убогих
не удержит никак:
кого-нибудь – раз —
и уронит.
А на вымершем Марсе
и вовсе гуляет сквозняк.
 

Влез лис

 
Влез лис
на леса,
снял соль
с колеса.
Лес – лаз
в небеса,
соль – слёз
голоса.
 
 
Лес – сад
ласковых лоз.
Рос свет —
кладезь полос —
плёл плоть
и угасал.
Лес лис
светом лизал.
 

Хрущёвки

 
Ничего не замечая,
Сокрушительный и ловкий,
Сильной лапой кран ломает
Рёбра тонкие «хрущёвки»,
 
 
В груде балок плесневелых
Под рукою беспощадной
Обнажая кафель белый,
Неожиданно нарядный.
 
 
Кафель белый – жизнь чужая,
Чьи-то грёзы и надежды.
Кто теперь по ним скучает?
И кому грустить о прежнем?
 
 
Опускается рука ведь,
Только сыплются дощечки,
Рушит стены, рушит память
Внутри крана – человечек.
 
 
Смотрят праздные зеваки,
Не уходят, созерцая:
Их соседние бараки
Разрушенья поджидают.
 
 
Поджидают в тёмных окнах,
В серых домиках из вафель,
Где пелёнки в кухнях сохнут,
Где поглаживают кафель.
 

В скором поезде

 
Сплошь борщевик, кусты ракиты,
И полевая россыпь трав,
На небе облака разлиты,
От образов своих устав.
 
 
Хвосты растрёпанные перьев
Перебирает высота,
И математика деревьев
На первый взгляд вполне проста.
 
 
Вперёд несётся поезд скорый,
И за окном скорей, скорей:
Повторы, вечные повторы,
И умножение дробей.
 
 
В окне меняются фрагменты,
И в них уже признать готов
По кругу пущенную ленту
Из одинаковых кусков.
 
 
Но режиссёр – неэкономный,
И точно скроены куски,
И всё мерещится огромным,
Неповторимым до тоски.
 
 
В еловых лапах тонкой вязи,
В нарядах пёстреньких берёз,
И мнимое многообразье —
Однообразный стук колёс.