Туманность Андромеды

Я читал «Туманность Андромеды»,
В тот момент, когда меня нашли.
Продолжались разума победы,
К звёздам отправлялись корабли.

Лето. Сосны. Пионерский лагерь.
Флаги. Конкурс песни строевой.
Вечером, по испареньям влаги,
Все на танцы двинулись гурьбой.

В книжке мир так хорошо устроен,
Все народы – дружная семья…
Чтоб меня оставили в покое —
Это всё, к чему стремился я.

Вспоминаю полную печали
Музыку, звучащую вдали.
Звёзды равнодушно наблюдали,
Как меня лупить поволокли.

Ахматова

Как будто в сон, проваливаюсь в книжку,
Где девы смуглые, не знавшие любви,
Где васильковоглазая малышка,
И где возводят зданья на крови.

Лиловый зимний город остро пахнет
Холодных мандаринов кожурой,
И нет тоски, и горечи в слезах нет.
Всё собрано в кристалле темнотой.

Те павшие – расстрелы, как медаль им,
Им дым отечества, не сладкий – горький дым.
Но всё это становится хрустальным,
Изысканным, желанным, неземным.

И сыплется расстрелянное счастье,
Пронизывая опустевший век,
Как лёгкие будёновские части,
Летит за взводом взвод, за снегом – снег.

И всё уже сливается в метели,
Всё кружится – поди, останови!
Там смуглая играет на свирели,
И девушки, не знавшие любви…

В вечном городе

В вечном городе пляшущие монашки,
Листья оливы, скрученные жарой,
В твоей памяти, как будто в чужой рубашке,
По потрескавшейся мостовой.

Светло-серые зеркальца двери
В глубину забирают мой взгляд.
На колоннах мраморных звери
Стерегут соловьиный сад.

Точно пьяный христовой кровью,
Я чужое мерцанье пью.
Сон, склонившийся к изголовью,
Караулит добычу свою.

Не включая свет

Сижу я, не включая свет,
И сумерки встречаю,
И думаю, что смерти нет,
Как дна у чашки с чаем,
И вся дневная копотня,
Ловушки и препоны —
Всё просто повод для меня
Смотреть в проём оконный,
Где собирается гроза,
Где липа жмётся к раме,
И спит фантазий бирюза
В разворошённом хламе.
Так с темнотой растёт мой храм:
Диван, компьютер, телик,
И божество теперь я сам —
Застрявший в этом теле.

Я

«Когда-нибудь меня разоблачат…»

Эвелина Ракитская

Я не тот, кто способен объять и понять,
Как грохочет лавина в раскатистых «эл»,
Как ласкают грома изумрудную рать
Облаков, заполняющих грозный предел.

Я могу притворяться то тем, то другим,
Опасаясь, что миг – и меня обличат,
Но я сам для себя – ускользающий дым —
Вихрь желаний и пламя утрат.

Ускользает в воронку живая вода,
Ниткой смерча – внутри водяная спираль.
Я – никто, и уйду, не оставив следа,
В никуда или в хрупкую эту печаль.

Ни представить, ни сбыться, а только предстать —
Водяная качается тонкая нить.
Кто я? Тот, кто не может понять…
Не понять, а в немом изумленьи застыть.

Реквием

Молитва

Я пытаюсь молиться, молиться
О тех, кто так дорог мне,
И вижу – горят их лица
Во времени, как в огне.

Жертвой какой и данью
Этот унять огонь?
Всю жизнь мою, все желанья
Возьми, только их не тронь!

Последним усилием веры
В Доброе Божество,
От чёрной катящейся сферы
Кого спасу? Никого?

Но если кого-то выбрать,
Центром моей мольбы…
Выбор такой хуже дыбы
И тяжелее судьбы…

Господи, дай мне силы
Верить в Твою правоту!
Тени родных и милых —
Скользят в пустоту.

В сиреневой чаще тьмы

В сиреневой чаще тьмы холодные пальцы веток,
Касаются нас, касаются нас.
Уходим от зноя мы,
Но мы позабудем этак
Всё то, что касается нас,
То есть, касалось нас.

В прохладную тень уйти
От дикой сжигающей боли,
От ненависти к себе, ненависти к себе.
А ветер вверху летит,
Ему позволено, что ли, —
Шуршать здесь и там в ворожбе,
В воздушной своей ворожбе.

А те, кто нас будут звать —
Не все, дескать, песни спеты,
Что, дескать, рано, так рано мы собрались сюда,
Не могут пока понять
Связь между тенью и светом,
Из рощи сиреневой этой
Нам не уйти никуда,
Не уйти никуда.

Я люблю вспоминать

Я люблю вспоминать о весёлой пирушке,
О смешливых друзьях и хорошем вине,
Вспоминать о прелестной чудной хохотушке,
Что когда-то доверилась мне.

Как искрились огни в наших пенных бокалах,
Отражая «изысканный» стол.
Как кружилась она, как она танцевала,
Как я к ней подошёл.

Хорошо вспоминать свежесть утра у моря,
Плески стаи дельфинов вдали,
Просто за руки взяться, смеяться и спорить,
Почему так легки облака-корабли.

Вспоминать в темноте, под романсы метели:
Это было ли? Нет ли? Уснуть.
Бьётся вьюга в окно, холод рвётся сквозь щели,
И уже ничего не вернуть.

Настоящая жизнь

«Настоящая жизнь»
Обняла меня крепко и страстно,
Подарила мне смерть,
Отдала ни за грош мою плоть…
Я, как рыба в сетях, понимаю, что битва напрасна —
Мне себя не простить,
Мне вины своей не побороть…

Где ты, Солнце мое?
Небо серо и крыши под снегом,
И кричит вороньё
Над случайным ночлегом.
О, какие шершавые руки
У этой любви,
О, какие красивые зубы у этой разлуки,
Эти зубы в крови.

Гомозигота

Всего-то —
Гомозигота!
Электрический кабель,
Ноутбук пополам. Погибла работа,
На хрена тебе песня, ма бель!

Кушай доча, кушай свои какашки,
Наверное, вкусные – почти что молочная смесь,
А если мешают маленькие бумажки,
Так это папины, в этом он весь…

Ну а диван мы завтра отмоем,
Главное, доча, ты не кричи,
Не порть настроение перед отбоем,
Усну с тобою
в пустой ночи.

Где твоя мама? – В прятки играет,
Холодные руки к ней тянет Джек…
Давай притворимся, что мы не знаем
И погуляем
под плёнками век.

Готический сонет

Вся жизнь моя проходит на краю,
Висит над пропастью зловещей.
Сегодня я кляну судьбу мою,
А завтра стану бесполезной вещью.

Запущен дом, и окна в нём грязны,
Во всех углах и сор, и паутина.
В нём сны всегда страшны, цветы больны,
Зачем их поливать, раз тоже сгинут?!

Весь праздник мой – пустая суета,
Что было важным, лишь казалось важным,
Сокровища не стоят ни черта,
И чёрный рот земли зияет влажно.

Смотрю в альбом испуганным животным,
На фото – ты смеёшься беззаботно.

Ушла

Ушла. Осиротел любимый медвежонок,
Нахохлившись, сидит один в своем углу,
А месяц за окном невыносимо тонок,
И лунный свет, как шрам, прорезан на полу.

Никто, никто теперь игрушку не обнимет,
И не уложит рядышком в кровать.
Холодный лунный блик в глазах слезами стынет,
Он никогда не спал, он не умеет спать.

И он лежал во тьме, сердцебиенье слушал,
Твой плюшевый вассал, мохнатый визави,
И лился шёпот твой в игрушечные уши,
О том, как жизнь страшна, как много в ней любви.

Испачканный живот, отпоротая лапа…
Зачем так много ног вчера пришли сюда?
Но нет, не плачет он, он не умеет плакать.
И повторять себе, что больше никогда…

Дочка

Всё стало как-то по-другому…
Она качает головой,
Вдруг заявляет: «Мы не дома»,
И говорит: «Хочу домой».

И объясняет мне: «Там мама,
А этот дом – совсем не дом».
И снова хмурится упрямо:
«Ну, папа, мы не там живём».

И я отлично понимаю,
Куда она меня зовёт:
Туда, где ты еще живая,
И время солнечно течёт.

Туда, где ты роняешь блюдце
На счастье – несомненный знак.
Не знает дочка, что вернуться
Нельзя во времени никак.