Без памяти

– Вася, а вот доченька твоя, Вика. Викусю помнишь? Васенька?

Мужчина смотрит в стол и качает отрицательно головой.

– Ооой, – плачет женщина, – ооой, Васенька…

– Папа, папка, – плачет девчонка с косичками, – папка, это же я, Викуся, ты чего.

– Не помню, – равнодушным голосом говорит Василий, – не помню…

Побежали?

– Ооой, – в голос заплакали женщина и девчонка, – оёёёй.

Василий сидел за столом, застегнув рубашку на все пуговицы и положив руки на колени.

– Вааась, Вася, а ну посмотри, это я, Галя, жена твоя, ну?

– Не помню, – говорит Вася, – не помню.

– Кума, кума, – в коридоре затопали, приоткрылась дверь и заглянул мужик в кепке, – кума, здорово.

– Ой, здравствуй, кум.

– Ну чего, не пришёл в себя, – шёпотом спрашивает мужчина.

Галя качает головой, зажимая рот носовым платком.

– Ой, кум, не знаю, не знаю, – мотает она головой, – не знаю… Молчит, в точку смотрит, только и талдычит одно и то же, не помню и всё…

– Я, это, Галь, – поглядывая на Василия, говорит кум, – долото у меня Василий брал, и это, вилы с тремя рожками, ага…

– Ой, бери там, – махнула Галя рукой и пошла обратно к мужу. – Вася, Васенька, а может это…?

– Я не знаю, – сказал Василий и вздохнул.

– А вот я сейчас окрошечки, ага-ага, холодненькой, на кваску, сейчас-сейчас, мой хороший. Ну что же ты? Сейчас.

Галина бегает, суетится, в дом опять заглянул кум.

– Кума, я это, дрель там у Василия свою заберу, и рубанок… и… лопату…

– Да забирай ты, не до тебя…

– Кума, и это… я бензопилу… новую, мне кум обещал отдать…

– Кто это? – поднимает глаза Василий.

– Вася, Васенька, – это же кум… Толик.

– Не помню, – и, вздохнув опять, уставился в стол.

Кум на цыпочках развернулся и пошёл…

– Стой… Женщина, которая говорит, что жена моя… Кто это?

– Да кум же, кум Толик Петров, ну…

Кум стоял, втянув голову в плечи.

– Не помню, – вздохнул Василий, – пусть положит на место…

– Что положит, Васенька?

– Всё, что взял, положит… Вдруг я не разрешал ничего… пусть положит.

– Васенька! Васенька!

– Мамка, – плачет Викуся, – а вдруг папка правду говорит, не верю я, чтобы он пилу новую разрешил брать.

– Да как же… ты, цыть, мелкая…

– Папочка, – плачет Вика…

– Положи, сказал, принеси всё, я вспомню. Если твоё – тогда заберёшь.

– Тьфу ты, не помнит ничего, а всё равно, от жлобяра. Ну зачем ему теперь всё это, а? Ну ведь не помнит ничего… Вот жук…

Василий же опять сидит и смотрит в стол.

Пришёл врач, Игорь Сергеевич.

– Ну что? Галина Павловна, есть изменения?

– Нет, – плачет Галя, – сегодня хоть заговорил.

– Заговорил? Интересненько, и что он сказал? Вспомнил, что с ним произошло?

– Нет, – и Галя рассказала про кума, инструменты и бензопилу…

– Да? Интереееесно. Так и сказал прям, что вдруг не разрешал?

– Да!

– Ну что я вам скажу, обычно при травме головы или сотрясении память должна вернутся быстро.

– Травмы нет? – спросил доктор, – Нет, – ответил сам себе. – Ну вот, будем, значит, ждать. Вернётся память, и сам всё расскажет нам Василий Михайлович.

Вечером плачущая Галя переодевала Василия, безвольно опускающего и поднимающего руки.

– А я где сплю? – спрашивает Василий.

– Как где, Вася, – Галя вдруг натыкается на умоляющий взгляд Викуси, – как где, Вася, – говорит она более бодрым голосом, – так в комнате, со мной, я же твоя жена…

На второй день Василий немного повеселел, но ещё ничего не помнил. Он ходил по двору с Викой за ручку и, показывая на некоторые вещи, спрашивал:

– А это что?

– Папочка, это же мотоцикл!

– Мо-то-цииикл, – говорит Василий, растягивая слова.

– А это?

– А это трактор, папочка…

– А это кто?

– Это Пашка, папочка, твой сын, мой старший брат.

– Здорово, бать, что, не легче?

– Сыыын.

– Ага, я сын твой, любимый, ты мне всегда бензин по пятницам давал, по пять… по десять литров… А по субботам мотоцикл свой… обещал дать…

– Не верь ему, папочка, врёт он. Ничего ты ему не давал. Ух, Пашка.

– Не помню, – говорит Василий, – ничего не помню…

Галя заметила, что полочка прибита, половица на крыльце, что поднималась всегда, вдруг оказалась приколоченной. А тут приходит, а Василий с ребятишками забор чинят.

– Галя, а почему у меня беспорядок такой во дворе?

– Не знаю, Вася… ты работал всё… Некогда было…

А теперь предыстория

– Галя, ну что ты кричишь, как сумасшедшая! Ну кто тебе опять чего наговорил?

Василий бегал по двору от разъярённой Галины, которой рассказали, что видели мужчину, подозрительно похожего на Василия, во дворе у Алки Дудкиной, которой космы уже Галина трепала, было дело.

– Галя, да я… Да что ты, милая? Я только тебя люблю, Галя!

– Мамочка, – плачет Викуся, папина любимица, последушек, – мамочка, не бей папку, он хороший!

– Хороший? Хоррроший! Заступница выискалась, вот и катись со своим папкой хорошим, – кричит рассвирепевшая Галя, – катись, к новой мамке-то, посмотрю, как с мачехой живётся, пусть она тебе косички-то и плетёт, платья шьёт.

– Мамочка, – плачет Вика, – мамочка не выгоняй меня, уууу.

– Мамка, ты чё тут устроила, – выходит из дома Пашка, – что совсем уже? Викуся, иди сюда, бать, а ты тоже хорош. Под сраку лет, а всё по… кустам бегаешь, позоришь нас.

– Что? Что ты сказал, ах ты засранец, я вот сейчас ремень…

– Сиди, ремень он возьмёт, тоже мне, Паш, забери Викусю.

Плачет Вика, ругается мамка, божится батя.

– Вика, а пойдём до бабули, – говорит Пашка.

– Не пойдуууу, уууу.

– Да отчего же?

– Пока будем ходить, мамка папку выгонит и меня заодно… Ууууу…

– Да скажешь тоже, идём, Викусь, мамка с папкой быстрее без нас помирятся. И тебя она никуда не выгонит, ты чего? Это мамка, просто, в запале сказала. Как же она без своей доцы, ты чего?

– А папку? – спрашивает Викуся, вытирая слёзы. – Папку выгонит, уууу…

– И папку не выгонит, так, погоняет для вида.

Когда дети вернулись от бабушки, дома стояла тишина.

По ограде валялись кружки, стаканы, сковородки, были разбросаны ещё какие-то вещи, дома никого не было.

Потом пришла злая мамка, спросила про того паразита.

Дети ответили, что папки не было, когда они пришли.

– Сейчас приду, – сказала мамка и ушла куда-то.

– Тётку Алку пошла бить, видно, – сказал Пашка.

– За что? – удивилась Викуся.

– Да так, вырастешь, узнаешь.

Мать вскорости пришла, а вот отца не было всю ночь, что очень на него было не похоже.

То есть совсем не похоже, никогда такого не было, кто бы что там ни говорил, ночевал Василий всегда дома, тут даже придраться не к чему. Дома, и точка!

Но эту ночь Василий ночевал где-то.

Галина с утра перед работой сбегала куда-то, потом ещё в обед, забежав домой и убедившись, что супруг не появлялся, сбегала к нему на работу, Василия нигде не было.

Галя побежала по друзьям, по кумовьям, не было. Никто не видел, как сквозь землю провалился Василий, нет нигде – и всё тут.

Галя для верности сбегала ещё раз к Алке, поговорила с ней по-хорошему, мол, если держишь моего мужика силком или же он идти боится домой, то лучше отпусти, либо пусть выходит и не боится.

Алка же слёзно клянётся, что давно уже Васю не видела, забыла даже, как он выглядит, и вообще у неё есть мужчина, чего она до нее, женщины честной и с чистыми помыслами, доколебалась со своим облезлым Василием!

– Ах, облезлым, – кричит Галина и с разбегу вцепляется в волосы разлучницы, гадины и про… йдохи, скажем так.

Завязалась небольшая потасовка. Женщины кубарем скатились в овраг, затем, помогая друг другу, вылезли оттуда.

Потом обе сидели на веранде у Алки, пили чай с мятой и ромашкой, для успокоения выпили настойки и, выбирая друг у друга репьи из волос, гадали, куда мог подеваться Василий.

– Надо к участковому идти, – говорит Алка, – это не шутки, как сквозь землю человек провалился…

– Оёёёёй, – заплакала, заголосила Галя, – оёёёй, Алка, это я виновата, я Василия под землю упекла…

– Убила? – сиплым голосом спросила Алка и закрыла рот ладошками, на всякий случай отодвигаясь подальше от гостьи.

Матушки, что же будет, Василия прикопала и к ней пришла…

Алка только пошире открыла рот, чтобы заорать, как Галя, перестав плакать, уставилась на неё.

– Алк, ты чё, дура? Ково я убила? Я курицу-то зарубать не могу, а ты…

– Я, когда ругались с ним, крикнула, чтобы он под землю провалился, и чёртом обозвала.

– И?

– Что «и»? Сама же говоришь, как сквозь землю провалился, ууууу.

– Галя, – выдохнула наконец-то Алка воздух, набранный в лёгкие, чтобы заорать «спасите, помогите», – Галя. Ну ты и дура, прости господи.

А сама думает – так давно хотела сказать ей это – дура, дура, дура. Вот тебе.

– Так, хватит сырость разводить, идём к участковому писать заявление, я свидетель.

– Ка… ка… какой свидетель?

– Такой. Скажем, что ты у меня весь вечер вчера сидела, так как многие видели, что ты бегала ко мне, я твоё это, как его, а-ли-би! Вот!

– Ууууууу.

– Не плачь. Так, давай ещё по стопочке для храбрости, и пойдём!

В это время к ограде Аллы подъехал автомобиль.

– Жорик мой приехал, – расплылась в улыбке женщина.

– Какой Жорик, Алла?

– Женииих мой. Жооора!

В калитку вошёл большой, просто-таки огромный мужчина с добродушной детской улыбкой и кудрями, с румянцем во всю щёку.

Алка повисла у него на шее, болтая ногами, она враз забыла идти писать заявление.

Поздоровавшись с Галей, Жора присел на два стула сразу и рассказал, что с ним приключилось по дороге к любимой Аллочке.

Не доезжая трёх километров до деревни Дубки, где всё это происходило, кстати.

На дорогу откуда-то из оврага выполз мужик и, покачиваясь, пошёл прямо на машину, не видя ничего.

Жора остановился, спросил мужчину, куда ему надо.

Тот был весь поцарапанный, в репьях и с отсутствующим взглядом.

– Мужик, ты откуда? – спросил Жора.

– Оттуда, – кивнул куда-то назад мужик.

– А куда тебе надо?

– Туда, – опять кивок в неизвестность.

На все вопросы мужчина отвечал «не помню» и «не знаю».

Усадил в машину и отвёз в больницу его, – говорит Жора.

– В какую?

– Да в вашу. Там его признали. А он ещё такой приметный, мужик-то. У него один глаз карий, а другой – голубой, никогда таких не видел…

– Василий, – в один голос вскрикнули женщины.

– Ага, так его врач и обозвал.

А дальше Галя привела ничего не помнящего Василия домой, всё пытаясь помочь обрести ему память.

Прошёл месяц, у Василия закончился больничный.

Он вспомнил, что работает, где работает, как работает, Галю вспомнил, что жена его любимая, детей… И так, по мелочи.

Остальное напрочь забыл.

Стал Василий спокойный, покладистый. С мужиками не пьёт, всё по дому что-то делает.

Пристроил ещё полдома, книжки читать стал, совсем другой человек…

– Вася, – спрашивает Галя, – а где ты был всё это время? Не помнишь?

– Отчего же, помню, Галя. Это я что другое не помню, а это помню…

– Ну?

– Я сквозь землю провалился, как ты мне и сказала, тысячу лет на мне рогатые ездили…

– Ой, Васенька! Как тысячу лет?

– А вот так, воду возили, дрова там…

– Да тебя не было только одну ночь…

– Ага, это, по-вашему, по-земному, одну ночь, там тысяча лет прошла.

– Ооой. Прости ты меня, Васенька, ой прости…

– Ладно, чё уж. С родственниками зато встретился…

– С какими, Вася?

– Да тёща в соседней упряжке была…

– Тьфу на тебя, мама живая.

– Ну это мне будущее показали… Швыдко так бежала, задом подкидывала, что твоя лошадь… Но черти сказали, что долго её не будут держать там, так, лет с сотню тысяч.

– А потом, Вася?

– А потом в рай, всё как положено…

– Ооой.

– Угу.

Утром к Василию подошёл Пашка.

– Бать, я вчера нечаянно слышал, как ты мамке про чертей рассказывал. Может это… в больницу съездим? – зашептал он отцу на ухо.

– Цыц, Пашка, – шепчет Василий в ответ, – цыц, я что матери скажу? Что надрался я самогонки да уснул в логу, а проснулся – понять ничё не могу, пошёл куда глаза глядят…

– Стыдно было признаться, что вот как алкоголик. Да и надоело что-то мне, Пашка, всё… Вот решил новую жизнь начать… Только смотри, Пашка… молчи…

– Ладно, бать. Но точно ко врачу не надо?..

– Иди уже, а то самому врач понадобится.

А вечером тёща прискакала, уж кругами-кругами вокруг Василия ходила, пирогами да блинами потчевала.

С Галей переглядывалась. А Василий пироги ест да газетку читает.

А потом в ноги Васе бухнулась.

– Замолви за меня там словечко, зятёк милый.

– Где? – подавился Вася пирогом.

– Ну, у своих там, не хочу воду с дровами возить, угу.

– А, не, не могу.

– Отчего же, Вася?

– Ну что заслужили, то и получите.

– Поговори.

– Неее, не могу. Ведёте себя плохо. Тестя притесняете… Меня…

– А если не буду?

– Вот тогда и поговорю…

И опять за газету взялся.

Тёща перекрестилась, отвесила зятю поклон и пошла учиться новой жизни.