22.

Хихикая над воспоминаниями о том, с каким страдальческим видом Джанки ковырял лангуста, не сразу замечаю, что Син разглядывает меня.

– Что?

– Насколько я понял, четыре года назад ты переехала не только в эту квартиру, но и в эту часть города. А раньше жила в Золотом? Но если это район для элиты, почему ты выглядишь как местная – одежда, короткая стрижка… Парикмахер принял тебя за домработницу.

– Потому что он придурок! – выпаливаю, даже не думая. Хотя бы так отомстить этой высокомерной шварыде!

– Твоя квартира тоже небольшая и, кажется, не роскошная.

– Действительно, что же бахатая мисса делает в энтой собачьей конуре? Скажем так, отдыхаю от всех самодовольных мудаков Золотого района и их требований. Достали тупые одноклассницы, мерзкие соседи, шпионящие друг за другом из-за дизайнерских занавесок… Квартира так себе, зато моя. И никто не лезет. В Городе большинство – работяги из медных, у них не так много свободного времени, чтобы тратить его на сплетни. Вокруг много людей, но тебя никто не замечает. Это здорово. Правда, поначалу мой внешний вид всё же привлекал внимание: жаль было отказываться от качественной одежды и отрезать волосы, надеялась, что и так сойдёт.

– Я помню, что два года назад они были длиннее. И кудрявые.

– О, это… – я морщусь. – Ну, типа, на свидание. Тогда было модно. Но в итоге получилось уродство, так что я психанула и всё срезала. Думала, отращу, но… Как-то лень. С такими проще.

– Можно ещё один личный вопрос?

Закурив – для смелости и успокоения, – я будто бросаюсь в холодную воду.

– Давай.

– В армии у многих на видных местах были фотографии, часто семейные. Почему у тебя нет подобного?

О, чёрт… Я-то надеялась, что «личный вопрос» будет более приятный. Может, даже комплимент. Однако нет.

Опускаю глаза на тлеющий кончик сигареты, кривлю угол рта в подобии улыбки. Пытаюсь придумать формулировку, которую он поймёт.

– У меня своеобразная семья. У отца тоже нет моих фотографий. А мать я даже не помню, она рано умерла. Зато оставила мне наследство, так что это не так плохо.

– Но фотографии есть? Можно посмотреть?

– Зачем?

– Мне кажется, это помогло бы лучше понять тебя.

Поднимаюсь и ухожу в спальню, бурча под нос: «Было бы что понимать». Фотоальбом лежит в глубине гардероба, в самом тёмном углу.

Вернувшись, отдаю альбом Сину, и он подвигается, освобождая мне место на диване. Ну блин, мне ещё и комментировать?

Листает. Рассматривает.

– Ты очень похожа на мать.

– Не знаю, где ты это увидел. – Как и всегда в разговорах про семью, мой тон становится раздражённым. – Она была гораздо красивее. Нос совсем не такой. Скулы точёные. Вообще не как у меня.

– Я бы сказал, что скулы изменены. И нос, скорее всего. А в твоей медкарте не указаны пластические операции.

– Я хотела, но… Не знаю, не могу выбрать. Может, позже сделаю.

Аж в жар бросает от того, как этот бесцеремонный робот разглядывает мой профиль. Хватит пялиться!

– И ты не пользуешься косметикой. А она почти везде с макияжем.

Голос-в-голове фыркает: Он намекает, что ты выглядишь неряшливо – нужно было хоть синяки под глазами замазать, а может, прыщ где-нибудь вскочил. Впрочем, у тебя никогда не получалось быть опрятной. Помнишь, как ты зацепилась колготками за портфель мужика, который пришёл к отцу? Помнишь, как он смотрел на тебя, пока ты дёргала эти чёртовы колготки? Как на слабоумную.

– Я крашусь, когда выхожу на улицу, – мой голос звучит с агрессивным напором. – Ну, куда-то в приличное место. А дома, извини, не вижу смысла.

Син вновь смотрит на фото, сравнивая, и уверенно говорит:

– Ты очень похожа на неё. Глаза другого оттенка, губы более узкие… Но сходство очевидно.

– Отец бы с тобой не согласился. Он всегда говорил, что она была красавицей, а я… Не особо удалась.

Робот некоторое время наблюдает, как я курю, затем возвращается к альбому.

– Кто из них дал тебе имя? Я раньше такого не слышал.

– Неудивительно, потому что это вообще не имя. Просто слово. Отец выпендрился. Он обожает античность, боготворит Александра Македонского. Ну, понимаешь, как «Александэр». У него в кабинете – огромная карта походов Македонского, в детстве я часами её рассматривала. Какой город чем торговал, где какие животные… Отец говорил, если бы не ранняя смерть, Македонский изменил бы историю, не было бы Римской империи… Ты понимаешь, о чём я?

– Я знаю, кто такой Александр Македонский.

– Хорошо. Да. А имя… Это что-то философское. Вроде как «Истина». «Несокрытое», – я взмахиваю руками, изображая магические пасы, и завываю: – Всё тайное становится явным, и скрытая сущность каждой вещи в итоге являет себя. В общем, хрен пойми что.

– По-моему, «Алетейя» звучит красиво. Почему тебе не нравится?

И тут же в голове раздаётся тихое, чеканящее: «Иди к себе, Алетейя. Ты очень меня разочаровала». Обидно, что я почти не помню приятные моменты, а этот ледяной голос так и стоит в ушах, годы ничего не меняют.

– Просто не нравится и всё. «Лета» звучит лучше. Короткое. Отца бесил этот вариант, – я не могу удержаться от улыбки. – Он говорил, это прямо противоположно по смыслу. Что-то скрытое.

– Символично.

– Ты о чём?

– О твоей системе контроля эмоций.

– А-а-а… Ну да, я не против скрыть некоторые вещи. Ещё это значит «забытое». Помнишь, у них была река, воды которой стирают память? Классная штука, должно быть. Вот бы такой коктейль замешать.

Тем временем Син переворачивает следующую страницу. Мама в галерее, на фоне своих картин – как обычно. Улыбается, обнимаясь с каким-то красавчиком, – как обычно. Вряд ли он художник, совсем не выглядит богемой. Классические чёрные брюки, водолазка. Художественный критик или журналист.

Именно этот образ художественного критика с фото предпочитает Голос-в-голове. Также его любимая чёрная водолазка – отсылка к гардеробу самой Леты: «В Порт я всегда надеваю чёрное. Этот цвет мне откровенно не идёт» (гл. 35) Лепестки сакуры на белом фоне – это обои в гостиной Леты.

Следующая страница. Мама в студии, смотрит на холст, будто прозревая там очередной шедевр. Вся осиянная идеально поставленным светом, сама как произведение искусства. Она знала, что красива, и не стеснялась этого. Иногда меня это раздражает.

– Твоя мать рисовала?

– Да, однако её способности я не унаследовала, – улыбаюсь. – Впрочем, как и таланты отца. В детстве я думала, может, меня подменили.

После того, как лет в шесть я прочитала сборник сказок об эльфах, которые воровали человеческих детей, а вместо них оставляли несуразных уродцев, я решила, что со мной именно это и произошло. Наверняка настоящую Алетейю – розовощёкую пригожую девочку – похитили из колыбели, а меня оставили на замену. Возможно, на самом деле я – деревянное полено, которое только благодаря колдовству похоже на человека. Несколько недель я постоянно прислушивалась к себе – не превращаюсь ли я обратно? – и воображала, как испугается гувернантка, когда утром обнаружит в моей постели деревяшку. Мне не хотелось, чтобы из-за меня у неё были неприятности.

– Вряд ли. На отца ты тоже похожа.

– Значит, мне просто не повезло.

Робот переворачивает очередную страницу. Перед монументальным зданием, в окружении рукоплещущих граждан, отец торжественно принимает регалии от прежнего судьи – седовласого мужчины, опирающегося на трость.

– А он, судя по всему, занимается юриспруденцией.

– Городской судья вот уже девять лет.

– Выглядит молодо для такой серьёзной должности. Это вызывает уважение.

– Да, «вызывает уважение» – это определённо про него.

Следующее фото.

– Они с твоей матерью выглядят счастливыми.

– Они очень любили друг друга. Пока не появилась я и не испортила… всё.

Робот поднимает на меня вопрошающий взгляд.

– Она умерла из-за родов. Начались какие-то проблемы… Или она заболела… Точно не знаю, мы не поднимали эту тему.

– Ты не знаешь причину смерти твоей матери? – Син выглядит удивлённым.

– Понимаешь… В приличном обществе не принято обсуждать болезни и тому подобное. Говорить о проблемах. Это дурной тон. В любом случае суть в том, что она умерла из-за меня.

Я листаю далеко вперёд, в середину альбома. Есть только две фотографии нашей семьи втроём. И по-моему, вполне понятно, почему я не хочу вешать их на стену. На первой – типичные счастливые молодые родители со свёртком в руках, меня там и не видно, только рюшечки. На второй – серьёзный отец, утомлённая мать и глупо улыбающийся ребёнок восьми месяцев от роду.

Син приближает лицо ко второму снимку.

– Здесь у неё другой оттенок радужки.

– Покажи. Мм… Может, это свет так падает? Секунду.

Перелистываю несколько страниц. Есть ещё один, последний, снимок: она одна крупным планом. Лицо снова уставшее или, может, недовольное.

– Здесь такой же. Я не замечала. Должно быть, глюк при обработке.

– Может, и не глюк. Нигде больше нарушения цветопередачи нет. И ещё, видишь? Пятна на коже.

Полностью закрытая одежда и кружевные перчатки. Открыто только лицо, на котором заметна россыпь тёмных пятнышек. Даже макияж не скрывает их полностью.

– Может, веснушки?

Он листает фотографии назад. Снимок крупным планом, сделанный за три года до этого, на пикнике в парке. Мать стоит боком к камере и улыбается отцу, который протягивает ей тарелку с салатом. Её щека ярко освещена солнцем.

– Здесь веснушек нет. Зато есть вот это, – Син указывает на заметное сквозь косметику большое светлое пятно.

– Ну, это родимое пятно. У меня тоже такие есть, на спине и на ноге. И что?

– Не хочу тебя пугать, но это может быть связано с причиной её смерти. Новообразования, изменение цвета кожи, радужки. И это может быть наследственным. Думаю, тебе стоит выяснить точный диагноз.

Я равнодушно пожимаю плечами и прикуриваю очередную сигарету. Замечаю, что Син разглядывает меня, привычно наклонив голову. Вопросительно поднимаю брови.

– Мне казалось, люди обычно беспокоятся о подобных вещах.

– Жаль тебя разочаровывать, но мне всё равно.

– Ты не чувствуешь страха при мысли о болезни? О смерти?

– Я вообще мало что чувствую, – растягиваю губы в псевдо-улыбке. – Иногда это очень удобно. И смерти я точно не боюсь.

Да уж, чего там бояться? Моё существование куда хуже. К тому же всё это кажется таким далёким – болезни, симптомы… Где я и где рак? Прямо сейчас я ничего не чувствую, так что нет смысла об этом думать.

Син ещё несколько секунд изучает моё лицо, затем возвращается к фотографиям. Мои занимают лишь четверть альбома: дни рождения, школьные праздники, вручение диплома. И везде у меня скованная осанка и вымученная улыбка, хотя я честно старалась изобразить веселье.

– Такое ощущение, что ты бывала только на официальных мероприятиях.

– Не люблю фотографироваться.

– Потому что считаешь себя не такой привлекательной, как твоя мать?

Аж задохнувшись от возмущения, я выхватываю альбом и вскакиваю с дивана по направлению к спальне.

– Я понимаю, что ты, типа, робот, но это было нетактично.

Он говорит мне вслед:

– Извини.

– Надеюсь, тема родственников закрыта, – я останавливаюсь в дверном проёме, но не оборачиваюсь, чтобы не показывать эмоций. Мышцы лица подрагивают, пытаясь сложиться в плаксивую гримасу, но нет, я не буду плакать.

– Как скажешь.

Хотела просто закрыть дверь, но рука дрогнула, и получился громкий «хлоп», недовольный. Но извиняться было бы странно, да? Вообще-то это мой дом, хочу и хлопаю!

Запихнув альбом обратно в темноту гардероба, беру с полки бутылку вина. Удобно иметь заначки по всей квартире.

Включаю компьютер, первый попавшийся боевик. Не буду больше с ним разговаривать. Нет, я понимаю, что глупо сердиться, робот не виноват в том, что я разочаровала собственных родителей. Однако настроение всё равно паршивое.

И Голос-в-голове подливает масла в огонь: Такую хрень и люди не поймут, а он тем более. Зачем ты объясняла? Рассчитывала на сопереживание? Ну, вот и получила – позор и больше ничего. Он лишний раз убедился, что у тебя не все дома. Наверняка пожалел твоих родителей, такая истеричка им досталась. Он не понимает тебя. И не умеет чувствовать. Но зато может трахнуть, если прикажешь. Что думаешь о таком варианте?

Я нажимаю паузу – актёры застывают на экране – и подвисаю, не видя того, на что смотрю.

Нет, так не хочу. Чем это лучше вибратора? Отвратительно-механическое движение туда-сюда. От такого и удовольствие должно быть так себе. Ведь если партнёр тебе нравится, у вас есть взаимопонимание, забота друг о друга, что-то… что-то большее, чем голая физиология, – тогда и наслаждение должно быть на порядок выше. По крайней мере, мне так кажется.

Голос-в-голове фыркает: Выдумки. Другие пользуются шансами, которые даёт жизнь, а ты всё усложняешь. Роскошное тело, сам согласился на секс… И болтать не будет. Да любая была бы рада! Одна ты выдумываешь про любовь. Не отнекивайся, я-то знаю: мечтаешь втихаря про предначертанные друг другу родственные души и прочую туфту из бульварных романчиков. Это же фантазии для школьниц, в жизни такого не бывает. Люди трахаются и всё. А ты, пока будешь тянуть, так и помрёшь никому не нужной девственницей, даже не поцелуешься ни с кем.

Я кусаю губы и разглядываю дверь в гостиную. Тихо там. Что он делает?

Но в итоге наполняю бокал и снова включаю фильм.