«Для того чтобы объяснить, кто я есть на самом деле и оправдаться в глазах тех, кто, прочитав случайно мой дневник, вероятно, посчитает меня преступницей, – как бы отвечая на немой вопрос комиссара Вилара, продолжала графиня, – мне следует начать повествование с рассказа о себе и о тех страшных для меня и для многих людей временах. Сейчас некоторые говорят: «Ах, если бы можно было вернуться в прошлое, вновь почувствовать его сладость». Я не люблю общаться с эмигрантами. И не потому, что я не хочу поддерживать связь с Россией. Нет! Моя многострадальная родина всегда будет жить в моем сердце. Тоска по прежним временам снедает меня с каждым днем все сильнее и сильнее. Но, увы, они прошли безвозвратно. Мы не смогли защитить свою Россию, не смогли спасти от гражданской войны, когда брат шел на брата, а отец поднимал руку на сыновей и дочерей. Повсюду кровь, голод, ужасы и страдания. Мечтая о свободе, о братстве, о равноправии, люди не чаяли взамен царского гнета получить того монстра, который появился в образе Красного Дьявола во время русской революции. Это страшно! Господи! Сколько пострадало людей, скольких убили или сослали в Сибирь, а скольким еще предстоит сложить головы ради чьих-то амбиций!

Но я отвлеклась… Я не могла общаться с эмигрантами, которые чаще всего погибали на чужбине либо от голода и безденежья, либо от распутства и пьянства. Бывшие военные – штабс-капитаны, хорунжие, майоры, урядники, полковники, генералы… Сколько в них было спеси, сколько надменности, когда они утверждали, что в состоянии защитить Россию от горстки разношерстной толпы под предводительством большевиков! А извечная борьба за власть Керенского и Корнилова… И где они сейчас? Одни побираются на турецких рынках, другие пьяно разглагольствуют о своем величии и о желании восстановить в разоренной России монархию. Но это только слова, одни пустые слова. Именно поэтому, когда я волею судьбы оказалась в Париже, я не искала встреч с теми, кто пропил и продал Россию. Вы скажете, а где была я? В 1917 году мне исполнилось только семнадцать лет. Что бы я могла сделать в столь юном возрасте? Я работала в госпиталях, помогая облегчить боль и страдания раненым, поступавшим на лечение сотнями с никому не нужного фронта… Это все, что я могла тогда сделать для несчастной любимой России.

Я родилась в прекрасное время: в Германии тогда осуществили первый испытательный полёт дирижабля, Джакомо Пуччини представил широкой публике новую оперу «Тоска» в Teatro Costanzi в Риме, в журнале «Русская мысль» была опубликована пьеса Чехова «Три сестры», стремительно развивались наука и техника. Мой отец через два года после моего рождения оставил судейскую практику в Санкт-Петербурге и, купив на доставшееся ему наследство несколько домов в Москве, стал домовладельцем. Когда я подросла, меня оправили учиться в Смольный. Не могу сказать, что учеба доставляла мне большое удовольствие, хотя меня считали талантливой и прилежной ученицей, у которой впереди большое будущее. Мое существование в институте скрашивали любимые книги по криминалистике. Это были не только детективные произведения Эдгара По, Уилки Коллинза и Агаты Кристи. Я любила читать и работы австрийского судебного следователя Ганса Гросса²⁰, Гершеля²¹, Гальтона²² и многих других. Моя подруга Сонечка Заварская всегда удивлялась, как я могу читать такую белиберду, и старалась приучить меня к французским любовным романам. Ах, милая Соня! Где ты сейчас? Что проклятая революция сделала с тобой? Во время моего последнего визита в Москву я так и не смогла найти тебя, чтобы отблагодарить за помощь и поддержку в трудное для меня время.

Моя жизнь покатилась под откос в тот день, когда я получила письмо из дома. Прошло уже столько лет, а я помню его наизусть.

«Моя дорогая дочка, мое сокровище, моя гордость, – так оно начиналось. – Мне очень жаль огорчать тебя, но, к сожалению, я вынуждена это сделать. Мы долгое время скрывали от тебя правду: твой отец смертельно болен. Врачи, увы, ничем не могут ему помочь. Бóльшая часть состояния ушла на процедуры и лекарства, однако улучшение так и не наступило. Нам пришлось даже продать дома, оставив только тот, в котором мы живем. Твоему отцу с каждым днем становится все хуже и хуже. Серж просил не беспокоить тебя, убеждая меня, что все пройдет, и он обязательно поправится, но я-то вижу, что дни его сочтены. Поэтому я прошу тебя вернуться домой как можно скорее. Любящая тебя мама».

Трудно описать словами, что я почувствовала, прочитав письмо матери. Это было как гром среди ясного неба. Я не могла поверить: как такое возможно? Отец? Болен? Это не могло быть правдой! Нет-нет-нет! В моей памяти papa всегда был сильным, смелым, основательным человекам, немного суровым (профессия накладывала свой отпечаток), но никак не больным. Представить его немощным, прикованным к кровати, я не могла.

– Моя дорогая, – услышала я голос одной из учительниц, – идем, тебя ждут. Надо поскорее собрать твои вещи.

– Кто? – недоуменно посмотрев на нее, спросила я. – Кто ждет меня?

– Вера Васильевна²³ поручила Леопольде Карловне проводить тебя на вокзал и посадить в самый первый поезд, идущий на Москву.

– Я… я не понимаю, – потупив взор, пробормотала я.

– Милая девочка, – обнимая меня за плечи, со слезами на глазах проговорила учительница математики, – увы, нам все уже известно. Мне так жаль… Но ты должна быть мужественной! Крепись, и Господь да поможет тебе!

Прощание со Смольным, в котором я уже не могла продолжать обучение из-за финансовых проблем семьи, прошло тихо, без эмоций. Я видела сочувствующие взгляды, слышала перешёптывание девочек за моей спиной, охи и ахи учительниц, всхлипывание подруги Сонечки. Но я не нуждалась в их сострадании. Сказать по правде, мне вообще ничего не нужно было в ту минуту. Я хотела лишь одного: чтобы мой обожаемый отец поправился. Я молилась всю дорогу от Санкт-Петербурга до Москвы, трясясь в вагоне второго класса. Однако… чуда не произошло. Он скончался за час до моего приезда. Мне так и не удалось ни поговорить с ним, ни проститься…

После похорон начались трудные времена. Оставшихся денег хватало лишь на то, чтобы еле-еле сводить концы с концами. Жильцы съехали, и квартиры пустовали. Наши друзья помогали, чем могли. В ту пору мы стали особенно близки с семьей Сонечки Заварской. Наши родители знали друг друга долгие годы, беда же сблизила их еще теснее. Благодаря связям Сергея Константиновича я и попала на новогодний бал, где произошла та судьбоносная встреча, которая, как позже выяснилось, и положила начало концу.

Глава 6

Tout commence par un choix²⁴.

– Кэти! Кэти! – услышала я звонкий голос подруги однажды вечером. – Посмотри, что papa достал для нас!

В комнату с шумом ворвалась моя подруга Соня, приехавшая из Санкт-Петербурга на Рождество и Новый год к родителям. На ее покрасневшем от мороза жизнерадостном лице изумрудные глаза сияли от восторга.

– Ты не представляешь, куда мы пойдем завтра! – затараторила она, бросаясь мне на шею.

Сонечка, в отличие от меня, отличалась живым задорным характером. Изящная блондиночка среднего роста с курносым носиком была полной моей противоположностью. Может быть, именно поэтому мы с детства легко находили общий язык и стали не разлей вода.

– Софи, дорогая! – вскричала я, обрадовавшись приходу подруги, которую не видела уже больше двух месяцев. – Как же я рада видеть тебя!

– Ах, если бы ты знала, сколько всего мне надо рассказать тебе! – восторженно затараторила она, присаживаясь на кровать. – Ты не представляешь… Мари Яковлева нагрубила Карловне, и ее вызывали к начальнице. Посадили даже на хлеб на неделю… А Нати сломала ногу, готовясь к балу… Но его вообще может не быть из-за войны… Елку ставить запретили, так жалко! А я так люблю искать подарки под елкой.

Я наблюдала за любимой подругой с улыбкой. Каким же она была, в сущности, еще ребенком. Из-за смерти отца, лишений и недостатка средств, вынудивших меня пойти работать в госпиталь, я быстро повзрослела. Мама была настолько больна, что нуждалась в хорошем уходе и питании. Фамильные драгоценности я берегла на самый крайний случай, который мог наступить не сегодня-завтра. Все заботы о матери, о доме, о тех немногочисленных жильцах, которые еще остались проживать у нас скорее из сострадания, легли на мои хрупкие плечи. Для шестнадцатилетней девушки ноша оказалась весьма трудной. Но я смогла выстоять тогда. Невзгоды только закалили мой и без того бескомпромиссный, твердый характер.

– Почему ты улыбаешься? – вдруг спросила меня подруга. – Я слишком много болтаю? Ох, ну прости меня, дорогая! Просто я так рада видеть тебя! Как же мне не хватало нашего общения. После твоего отъезда все стало серым, скучным, неинтересным… Ты не поверишь, но институт уже не тот без тебя… Ах, ну вот! Я все говорю да говорю, а о самом главном так и не сказала! Какая же я бестолковая!

Она вскочила с кровати и закружилась в вальсе, напевая при этом популярную в то непростое время мелодию, которую сочинил капельмейстер Джигиль²⁵.

– Софи, – засмеялась я, глядя на детскую непосредственность подруги, – сядь уже, наконец, и расскажи обо все. Я сгораю от нетерпения!

Сделав еще несколько па, девушка плюхнулась на кровать и залилась звонким заразительным смехом.

– Прости, прости, прости! – немного отдышавшись, промолвила она. – Радость переполняет меня!.. Итак, ты ни за что не догадаешься, куда мы завтра пойдем с тобой…

– Дорогая, перестань говорить загадками, – перебила я ее. – Говори уже скорей!

– Мы приглашены на новогодний бал, – выпалила она. – На самом деле, я предполагаю, что он будет мало похож на те великосветские балы, какими славился Петербург в начале века, да и война сейчас идет, из-за этого Святейший Синод запретил рождественскую елку как вражескую затею, но тем не менее в городском собрании организуют настоящий праздник. И мы приглашены туда!

Заметив на моем уставшем лице грустную улыбку, она замолчала и вопросительно посмотрела на меня.

– Ты разве не рада? – удивилась она. – Странно, но мне казалось, что ты будешь счастлива, узнав о новости… я сказала что-то не то?

– Нет-нет, дорогая, – поспешила заверить я подругу, – однако…

– Что «однако»? – не понимая причины моего странного поведения, переспросила Соня.

– Понимаешь… я… – По правде говоря, мне было очень горько от того, о чем я собиралась поведать подруге. – Боюсь, тебе придется пойти без меня, Софи… Только не обижайся, дорогая. Я очень ценю твою заботу и доброе расположение вашей семьи. Тем не менее…

– Я не понимаю тебя! – Соня надула губки. – Papa с таким трудом достал билеты… мы так давно не виделись и не танцевали. Нет, в моей голове это не укладывается.

– Хорошо, – спустя какое-то время продолжила я. – И хотя говорить об этом мне очень больно, но постараюсь объяснить тебе. Я отказываюсь пойти по одной простой причине: мне просто не в чем пойти на бал. Мы едва сводим концы с концами. Посмотри на мои руки! Они похожи на руки той Катрин, которую ты знала в институте? Нет?.. Я работаю в госпитале, чтобы иметь возможность ухаживать за матерью и обеспечивать ей нормальную жизнь, к которой она привыкла: я веду ведомости, готовлю еду, убираю комнаты. Бесспорно, нам помогают друзья, в частности, твои родители. Но лечение мамы, врачи, лекарства и многое другое стоит больших денег… Не сердись, Софи. Поверь, я не хотела тебя огорчить.

– Ох, я уже думала, что случилось что-то серьезное, – беспечно заявила подруга, в силу возраста и отсутствия денежных проблем так и не сумевшая вникнуть до конца в смысл моих слов.

Ее семья никогда не бедствовала, поэтому Соня не знала лишений (даже в Смольный постоянно приезжал слуга Тимофей и привозил из дома разные сладости, фрукты и пряности), а ее руки не знали тяжелой работы.

– Не стоит волноваться, душечка! – защебетала она. – Я уже обо всем позаботилась. В гостиной ты найдешь все, что понадобится для бала…

– О, только не сердись! – увидев, как мои брови сомкнулись на переносице от гнева, она умоляюще сложила руки.

Я никогда ни у кого ничего не просила, так как мне претила роль «бедной родственницы», поэтому слова Сони я восприняла враждебно.

– Душечка, это все papa. Это он сделал подарок. Также в гостиной есть сюрприз и для твоей maman. Пойдем, – вскочив с кровати, быстро заговорила подруга и, схватив меня за руку, потянула к двери.

В ярко освещенной гостиной, посреди которой стоял стол, уставленный коробками, уже находились моя мама и нянька Прасковья. Они рассматривали привезенные Соней подарки, то и дело ахая от восхищения.

– Regarde ma chérie! – вытаскивая из коробки бальное платье, проговорила мама. – C'est très beau, n'est-ce pas²⁶?

– Да, матушка, – отозвалась я безжизненным голосом.

– Тебе не нравится? – спросила она, удивленная моей реакцией.

– Нет, ну что вы, – натянуто улыбнулась я. – Оно великолепно.

– Ах, я всегда говорила, что у Надежды Кирилловны отличный вкус… Милочка, – обратилась она к Сонечке, – поблагодари от меня и моей дочери свою maman et papa. Мы будем молиться за них!

– Непременно, Наталья Николаевна, – сделав книксен, отозвалась подруга.

Затем Соня обернулась ко мне и сказала:

– Прости, душечка, но мне уже необходимо бежать. Родители заждались. Я ведь с поезда прямо к тебе поехала…

Мы обнялись и распрощались, договорившись, что завтра она заедет за мной перед началом бала. Я скрепя сердце согласилась. С одной стороны, мне страстно хотелось развлечься и окунуться хотя бы на несколько часов в беззаботную атмосферу, но с другой стороны, гордость не позволяла мне принимать милости от подруги и ее семьи. Но юношеская потребность в празднике пересилила, и я все же отправилась на бал.

Несмотря на то что шла война и Россия остро нуждалась в деньгах, бал, устроенный в канун Нового года, был великолепен. Устроители не пожалели ни сил, ни денег. Несомненно, он отличался от знаменитых балов, которые устраивались в Зимнем и Николаевском дворцах. Не было такой роскоши, да и столы не ломились от изысканных яств, шампанское не лилось рекой. Тем не менее дамы, одетые по последней парижской моде, блистали драгоценностями в свете искусственных огней, а благородные кавалеры в строгих смокингах и вестонах были галантны и учтивы. Звучала музыка, повсюду слышались смех и веселый гомон. Пары не только кружились в вальсе, но и танцевали венгерку, краковяк, падепатинер, падекатр. Царила сказочная непринужденная обстановка. Ничто не напоминало об ужасах войны. Но, несмотря на видимое спокойствие и безмятежность, легкость общения, все же чувствовалась напряженность, которую присутствующие старались не демонстрировать.

– Душечка, не правда ли, тут великолепно? – с восторгом во взоре спрашивала меня подруга. – Ах, как здорово! Сколько людей!.. Какие все красивые, нарядные! А какие мужчины… ты не находишь?.. Ах, как жаль, что твоя maman не смогла пойти с нами.

– Да, в самом деле жаль, – согласилась я с ней. – Праздник пошел бы ей на пользу. Но она очень упряма. Не хотела быть обузой для нас.

– Что за глупость! – передернула плечами Сонечка. – Мы все любим ее… Твоя maman такая чудесная!.. Ой, смотри, papa зовет нас. Побежали?.. Ах, нет. Барышням не следует вести себя как глупеньким девочкам.

С этими словами подруга быстро, но грациозно прошла вдоль ряда сидевших пожилых женщин, склоняясь в изящном поклоне перед ними. Я уже хотела последовать ее примеру, но тут мною овладело такое чувство безысходности, навалилась такая тоска, что стало не по себе. Неожиданно я почувствовала, что присутствую на бале в последний раз. В голове стучало: «В последний раз… в последний раз… больше никогда не повторится! Я никогда больше этого не увижу».

– Вам плохо, сударыня? – услышала я за спиной мужской голос.

– Что, простите? – я резко обернулась и увидела возле себя молодого человека, одетого в черный смокинг фрачного покроя с белым пикейным жилетом.

– Прошу извинить меня, если напугал вас, но вы покачнулись, и мне показалось, что вы внезапно почувствовали себя дурно. Рад буду услышать, что я ошибаюсь.

– В-все в порядке… Слегка закружилась голова… душно, очень много народа, видимо, поэтому… Простите, мне надобно идти!

Сделав реверанс, я отошла от него, сгорая от стыда из-за того, что не смогла сдержать чувств при посторонних.

– Душечка, ну где ты? – возмущенно произнесла подруга. – Papa хочет нас познакомить кое с кем… Пойдем! Нас уже ждут.

Мы прошли в соседнюю гостиную, и увидели родителей Сони, рядом с которыми стоял весьма импозантный мужчина лет тридцати пяти, крепкого телосложения и с уверенным взглядом.

– Александр Федорович, разрешите представить вам мою дочь, Софию, и ее подругу Екатерину Сергееву.

– Весьма рад знакомству, – несколько наигранным тоном проговорил мужчина, галантно склоняясь перед нами. – Очарован!

– Александр Федорович Керенский, блестящий адвокат, самый известный оратор Думы, генеральный секретарь Верховного совета «Великого востока народов России», – представил его нам отец Сони. – Попомните мои слова, дорогие, – этот человек станет гордостью России, великим человеком, который будет воплощать в себе милосердие, гуманизм, свободу и демократию. Уверен, что за ним пойдут сотни, тысячи, миллионы людей. Вы даже представить себе не можете, что произошло на собрании в Госдуме. О! Это было незабываемо! Александр Федорович! Какое выступление! Признаться, я был сражен наповал. Более смелой, я бы даже сказал, более радикальной речи, обличающей бездействие правительства, в нашем болоте не звучало никогда. Да, настало время проснуться нашей многострадальной родине… Между прочим, императрица была в ярости. Она даже посоветовала нашему Императору повесить вас.

– Сергей Константинович, – усмехнулся Александр Федорович, – позвольте заметить, что мы не в собрании, а на балу, поэтому неуместно вести подобные беседы, особенно в присутствии столь очаровательных прелестниц… Кстати, хочу представить вам кое-кого… Николай, подойдите сюда. Вот, знакомьтесь, – Николай Николаевич Аничков. Мой друг и помощник. Рекомендую.

Я подняла глаза и остолбенела: предо мной, улыбаясь, стоял тот самый молодой человек, с которым я разговаривала всего несколько минут назад. Густо покраснев, я опустила глаза.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он, целуя мне руку.

– Вы уже знакомы? – удивленно уставившись на нас, поинтересовалась Софи. – Вот так тихоня!

– Нет, дорогая, – смеясь, заметила я, – мы не знакомы. Случайно столкнулись в зале некоторое время назад.

– Так как вы себя чувствуете? Хотите что-нибудь выпить? Или немного потанцуем?

– Я думаю, что лучше мы потанцуем, – смущенно ответила я. – Простите, мне так неловко.

– Ну что вы, – благодушно улыбнулся он. – Я всегда к вашим услугам.

Я не буду писать о том, как прошел тот незабываемый вечер и все последующие дни. Меня захлестнула всепоглощающая волна влюбленности. Да-да, любовь с первого взгляда, о которой я не раз читала в романах, часто подсовываемых мне Сонечкой. Но наши чувства расцвели наяву, а не на книжных страницах. Матушка благосклонно отнеслась к моему избраннику. Николай понравился ей сразу. Да разве мог кому-то не понравиться воспитанный, внимательный, мужественный человек, обладающий только положительными качествами. Кто-то может заметить, что таких людей не бывает на свете, а влюбленные барышни просто парят в мечтах, пребывают в мире грез, а потому их избранники – небожители. Да, для меня Николя был именно таким. Мы часто виделись, гуляли, посещали театр, катались на коньках, обменивались письмами и признаниями в вечной любви. Видя, как тяжело мне приходится, он взял часть забот на себя, в том числе и оплату счетов за лечение мамы… Ах, как давно это было! Было…

Но вот наступил февраль 1917 года, положивший конец беспечным дням, беззаботной суете. Старый режим, а с ним и старая жизнь, унеслись в небытие. Пришло новое суровое настоящее, которое полностью изменило не только ход истории России, но и самих людей…

Глава 7