Через месяц директор школы в шутку говорил: «Если вы увидите галдящую толпу учеников из 10 „в“, то знайте, что в самом центре обнаружите Амбруаза Михайлыча».
И это было именно так. Нам повезло больше других. АМ оказался еще и нашим классным руководителем. За несколько недель новенький превратился во всеобщего кумира, хотя мы по-прежнему получали минусовые отметки по русскому. Все девчонки были в него влюблены. Да и мальчишки в своей увлеченности от них не отставали. Если он рекомендовал прочесть ту или иную книжку, на следующий день она появлялась в руках у половины класса. Мы все уши прожужжали нашим родителям: «Ах, какой у нас учитель! Ах, какой „классный“ классный. Не учитель, а мечта! Можно сказать, старший брат».
Родители хоть и подивились странным именам новых учителей, но тоже были в восторге – наконец, их чадам в школе стало интересно. И, главное, они начали читать. Причем читают не чепуху какую-нибудь, а действительно хорошие книги. Кстати, АМ, как классный руководитель, вскоре познакомился со всеми нашими родителями. И, конечно, всех обаял.
***
На первый субботний факультатив АМ заглянуло человек десять. Но уже на третий или четвертый стала приходить чуть ли вся школа. Постоянно бывали ребята из параллельных классов, а иногда даже появлялись его бывшие ученики, ныне уже студенты.
АМ обычно читал вслух какой-нибудь короткий рассказ, а потом мы его обсуждали. Если же текст был слишком длинным, АМ предлагал прочесть его самостоятельно, а после обменяться впечатлениями. На том первом факультативе он познакомил нас со своим любимым Бабелем. Это был рассказ «История одной лошади». Своей яркостью он всех ослепил. Мы тут же бросились на поиски этого Бабеля. Кто раздобыл его в родительском шкафу, а кто и просто в интернете. Уже через несколько дней мы щеголяли самыми смешными и, разумеется, самыми затасканными цитатами из него. Например, «Беня говорит мало, но он говорит смачно» или «Холоднокровней, Маня, вы не на работе».
Потом был удивительно смешной (и безумно грустный, как заметил АМ, хотя этой грусти мы тогда не уловили) рассказ Зощенко. На первых порах мы робели и отмалчивались, боясь сморозить глупость, но АМ сумел создать такую поощрительную атмосферу, что постепенно мы раскрепостились и стали тянуть руки, желая вставить свои две копейки. Хотя солировали все-таки мальчишки из числа записных краснобаев, любившие выпендриться. Особенно блистал Лешка Круглов, выступавший на каждом факультативе со своим «особым мнением» раз по пять. Девчонки по своему обыкновению предпочитали помалкивать. Все, кроме Ленки Павловой. Я даже ощутила укол зависти, слушая, как складно и умно она говорит.
На третьем факультативе мы должны были обсуждать рассказ Владимира Набокова «Весна в Фиальте». Я этого писателя не читала, хотя имя слышала, конечно. И пришла в восторг. Впрочем, сказать, что я была восхищена, значит – ничего не сказать. Этот короткий рассказ вызвал в моей неразвитой, но гибкой душе целое море совсем новых и необычных чувств. Я перечитала его несколько раз и запомнила чуть ли не наизусть. А когда в самом начале обсуждения Лешка Круглов презрительно заявил, что «рассказ ни о чем», я почувствовала, будто мне нанесли личную обиду.
Тут я не выдержала и выкрикнула: «Как ты не понимаешь? Там же важно не что, а как!» И увидела, что АМ одобрительно на меня посмотрел. Не скрою, при этом его взгляде я ощутила прилив гордости. А АМ подхватил:
– Вот именно. Абсолютно точная формула. У Набокова «как» всегда важнее, чем «что». В этом он непревзойденный мастер. Там ведь ничего, собственно, не говорится прямо ни об отношениях, ни о самой героине – только словечки, сказанные скороговоркой, только жесты, мгновенно сменяющиеся гримаски. И это все. Но она вдруг становится такой живой и зримой, что никакими прямыми описаниями этого добиться невозможно. Вообще, ребятки, обращайте внимание на то, как сделано. Ибо в этом-то и состоит самая суть и тайна искусства. Больше полагайтесь не на мозги, а на чувства. И тогда вам предстоит множество открытий чудных, как говаривал «Наше Всё». И это касается не только Набокова, но и, вообще, большой литературы.
Обсуждение шло бурно и вскоре соскользнуло на личность и биографию самого Набокова. И тут неизбежно всплыло название «Лолита».
– А что «Лолита»? Обыкновенная порнуха, – сказал кто-то.
– Именно так писали о «Лолите» возмущенные критики и читатели—ханжи, когда роман только появился, – невозмутимо возразил АМ. – Кстати, по этой причине его отказались печатать в США и в Англии. Лишь задрипанное французское издательство решилось на публикацию. Разразился громкий скандал. На автора даже подавали в суд. Можете не сомневаться, его бы непременно упекли. Но, на его счастье, на следующий день после выхода «Лолиты» он проснулся знаменитым. А «Лолита» стала главным бестселлером года, если не десятилетия. Но за Набоковым с тех пор тянулся скандальный шлейф. Поэтому-то он так и не получил Нобелевку. Да и до сих пор многие читатели все еще числят этот роман по разряду порнографических. А роман, безусловно, великий, хотя и… э-э, соблазнительный… для неокрепших душ. Так что я уподоблюсь тем самым ханжам и ответственно заявлю вам, судари мои и, особливо, сударыни, что читать его вам рано. Годика через два-три. Никак не раньше. И учтите, что это вовсе не рекомендация, а приказ. А то меня еще с работы выгонят за пропаганду порнографии. Так что намотайте это себе на ус, а дамы – на локоны.
***
Нетрудно догадаться, как я поступила после этих слов АМ. Конечно же, бросилась читать эту книгу, отыскав ее в родительском книжном шкафу. Перед приходом родителей я поставила книжку на место. Они не должны были видеть, что читает их дочь. Я бы, наверное, умерла со стыда. Нет, лучше отыщу ее в интернете – подальше от греха.
На следующий день я прилипла к компьютеру и глотала за страницей страницу. Я, конечно, кое-что про это уже читала. Не без любопытства, но и не без отвращения. Помню, что довольно сильное впечатление на меня произвели «Опасные связи» Шадерло де Лакло. И некоторые страницы в «Отце Сергии».
Да, еще за несколько месяцев до этого одна из одноклассниц, подперев дверь шваброй, чтобы мальчишки ненароком не вошли и не увидели, чем мы тут занимаемся, зачитывала вслух грязный рассказ про баню, чьим автором вроде был Алексей Толстой. Девчонки, слушая чтицу, нервно хихикали и потели. Их лица при этом пылали. Я же через пару страниц демонстративно ушла, презрительно фыркнув, настолько мне претила эта порнография. И точно так же я отказывалась смотреть на фотографии, которые порой приносили мальчишки и показывали их из-под полы краснеющим и прыскающим девчонкам. Кстати, и в интернете я никогда до той поры не искала «специальных» сайтов. Хотите – верьте, хотите – нет!
Но и сейчас, спустя 11 лет, когда мой культурный багаж сильно расширился, могу смело сказать, что ни один текст и, так сказать, видеоряд про это не заводили меня так сильно, как «Лолита». В тот день пришлось спешно закрыть компьютер из-за появления родителей. Но я так была возбуждена, что долго не могла заснуть и все представляла себе первую ночь Гумберта и Лолиты в гостиничном номере. И даже стала трогать себя в тех местах, где у нормальных женщин, говорят, расположены самые чувствительные точки. При этом воображала, что это не я себя трогаю, а, стыдно сказать, ни кто иной, как АМ. Я испытывала приятные ощущения – что-то вроде истомы, и одновременно презирала себя за свою неспособность совладать с «животными инстинктами». Разумеется, это не привело ни к чему, да я и не знала, каким это что-то должно быть.
Но в ту же ночь мне приснился первый в моей жизни эротический сон. И в этом сне было всё. Я проснулась потрясенная и еще с четверть часа не могла понять – было ли то во сне или наяву. Но самым большим потрясением оказались вовсе не испытанные мною и ранее неведомые ощущения, а тот, кто столь сокрушительно (и упоительно, чего уж там) овладел мною в этом сне. И, как ни странно, это был вовсе не АМ. Нет, еще страшнее и желаннее. Это был мой отец, мой дорогой папа, которого во сне я вожделела, как женщина. Ну, не ужас ли?
После «Лолиты» я все время задавала себе этот вопрос. Мне почему-то очень хотелось ею быть. Но так ли это? У моих родителей в спальне в рамочке висел фотопортрет любимой дочери в полный рост. Мне было тогда чуть больше одиннадцати лет. Я долго и придирчиво всматривалась в него, надеясь обнаружить сходство с нимфетками, которых так проникновенно воспевал педофил Набоков. Да, довольно ладненькая и по-мальчишески еще угловатая фигурка. Узкие бедра тесно обтянуты закатанными до колен потрепанными джинсами. Под просторной клетчатой рубашкой никаких вздутий в области груди не просматривается (хотя они уже были, и я помню, как стеснялась, что папа их увидит). Из-под тоже закатанных рукавов торчат загорелые руки («изящной лепки», как выражались в старомодных романах), нежно прижимающие к животу моего любимого мишку. Он тоже будто позирует, вглядываясь своими черными бусинками в объектив.
Сходство с мальчишкой подчеркивалось короткой стрижкой. Шея – предмет моей особой гордости: «Смотри, мама, какая у меня лебединая шея!». На лице выражение наивно-восторженного любопытства, мол, что там будет дальше, через несколько лет? Какое невероятное счастье меня поджидает? Ничего, кроме пока еще туманного, но полного счастья я себе и не мыслила. Вот это предчувствие озаряло мое тогдашнее лицо. И, конечно же, внимание на фото притягивали глаза. Их уголки были чуть приподняты и создавали впечатление едва уловимой раскосинки, как у японок. Но сами глаза, опушенные нарядными ресницами, большие и широко распахнутые. В точности, как у мамы. Только у нее они были ярко-зелеными, а не карими, как у меня, что всегда в детстве вызывало мою острую зависть. Волосы на фото выглядели темными, но на самом деле чуть отливали в медь.
Родители очень любили эту фотографию и не случайно именно ее поместили в рамочку. «Смотри, отец, какая девка растет!» – говорила мама, когда думала, что я не слышу. – «Да уж, – как бы ворчливо, но с явной гордостью в голосе, отвечал папа. И добавлял: – Просто вылитая ты! Говорю же – за ней нужен глаз да глаз, хм-м…»
Словом, если верить Набокову, то на фото я выглядела, как мечта педофила. Что ж, очень даже похоже, что была, а, может, и остаюсь нимфеткой. Хотя 16 годков – это для Лолиты уже преклонный возраст.
***
Я и вправду похожа на мать – те же тонкие черты лица, те же темные изогнутые брови, тот же небольшой и слегка вздернутый носик, который придает лицу веселую задорность. Только, увы, по всем параметрам ей уступаю. Да, все похоже, но чуть поплоше. Меньше изящества, грации, да и аристократизма тоже. Не говоря уж о цвете глаз – «любовь моя, цвет зеленый!». Когда я впервые прочла Лорку, то была уверена, – это о глазах мамы. Своими сомнениями и опасениями по поводу моей заурядной внешности я делилась с ней. Она обнимала меня и говорила: «Ну что за глупышка! Ты уже сейчас в сто раз красивее меня. А когда подрастешь – будешь в тысячу раз лучше!» Я так хотела ей верить. Потому что в жизни не встречала более красивой, правильнее сказать, прекрасной женщины, чем моя мама. А ведь она казалась мне почти старухой. Разве что «со следами былой красоты». Как-никак, ей было аж 38 лет. Но теперь-то, в свои нынешние 27, я понимаю, что и тогда она была ослепительна. Ни один мужчина, полагаю, пройти мимо нее равнодушно не мог. А уж о том, какой она была до моего рождения, – и говорить нечего.
Моя мама – наполовину армянка, и до своих 17 лет, то есть, до института, жила в Ереване. И воспитана была в строгости, как подобает «восточной женщине». Никаких тебе романов со сверстниками, ни, тем более, танцев-обжиманцев не было и в помине. Не чаявший в ней души отец ревновал ее и свирепствовал почище любого армянина, даром, что сам был русским. Когда дочка Жанна (так звали маму) решила поступать на биофак МГУ, дом буквально сотрясли скандалы. «Только через мой труп!» – кричал отец. Он смирился и уступил не раньше, чем получил сотню раз повторенные клятвенные заверения от своего брата из Москвы, что «Жанночка будет жить у нас, как родная дочь. И никаких тебе общежитий. И пригляд за ней будет соответствующий. Если, конечно, поступит, а это еще бабушка надвое сказала. Так что зря ты, Слава, заранее бесишься».
Но Жанночка поступила, произведя форменный фурор среди мужской части факультета. За ней увивались, как со смехом рассказывал папа, чуть ли не все мало-мальски стоящие ребята с биофака. И студенты, и доценты. Даже один знаменитый профессор оказывал ей явные знаки внимания. Но восточное воспитание сказывалось, да и «пригляд» со стороны дяди был настолько пристальным (он почти каждый день после занятий заезжал за ней на собственном автомобиле и увозил домой, проталкиваясь сквозь стайку поклонников, чуть не бросавшихся под колеса), что ни о каких романах и речи быть не могло.
Только на 3-м курсе ей каким-то чудом сумел вскружить голову подающий надежды аспирант Александр Семенович, мой будущий отец. Но и тогда они чуть не целый год ходили исключительно «за ручку». И только потом, после очередных страшных скандалов, устроенных ее отцом и моим дедом, который приезжал в Москву, чтобы «убить этого мерзавца», он все-таки вынужден был смириться и устроил свадьбу, на которой гуляло пол-Еревана.
О проекте
О подписке