Глава 2

– Офигеть! – На следующий день по дороге в школу Гвин накинул на голову капюшон, как будто это могло сделать его невидимым. – Здесь копов как собачьего дерьма. Они повсюду.

Он был прав. За каждым углом, на каждой улице стоял полицейский, внимательно следя за всеми, кто проходил мимо, как будто ожидал, что убийца набросится на следующую жертву прямо напротив кафе Бренды или около школы. Средь бела дня.

Чем ближе к школе, тем хуже. Копы у ворот, копы на автобусной остановке, копы, кольцом окружившие фотографов и репортеров, которые сгрудились на тротуаре, подобно разъяренной толпе. В те дни, сразу после смерти Греты, каждый входивший в школу оказывался в центре внимания.

– Как-то, блин, поздновато для всего этого, – сказал Гвин, кутаясь в стеганую адидасовскую куртку, словно мог таким образом спрятаться от камер.

И он снова был прав. Не припомню, когда последний раз видел полицейского на улицах Бетесды до того, как убили Грету. Копы выглядели несколько потрясенными, как будто их привезли из другой страны и они понятия не имеют, где что находится и кто здесь живет. Раньше они показывались, только чтобы унять драку или утихомирить народ на вечеринке в парке, которая стала слишком уж шумной.

– Делают вид, что теперь они на нашей стороне, – ответил я, протискиваясь через толпу.

Обычно полицейские посматривали на нас с брезгливым выражением, положив руки на пояс, из последних сил сдерживаясь, чтобы не потянуться за тазером^[1]. Они ненавидели нас вплоть до последнего уик-энда, а теперь явились, чтобы защитить от алчных затворов фотокамер.

Мы словно прославились на весь мир. Повсюду сновали репортеры, пряча лицо за черными прицелами длиннофокусных объективов. Народ в школе стал одеваться опрятнее, использовать больше косметики, сбавлять шаг у ворот в надежде быть замеченным.

Конечно, и в школе полицейских тоже хватало. Но эти по большей части были в штатском – мужчины в строгих костюмах, женщины – в одежде скучных, глухих тонов: черных, серых, коричневых. Сразу было понятно, кто у них за главного. Она обратилась к нам на общем собрании в конце первого дня. Чрезвычайно важно, чтобы мы поделились любой информацией о Грете.

– Даже если вам кажется, что это не имеет к делу никакого отношения, – вещала старший детектив-инспектор Карен Дэвис. – Мы должны выяснить о Грете как можно больше, чтобы узнать, что с ней случилось.

Честно говоря, я не понял, какой в этом смысл. Никто из нас не смог бы объяснить, почему Грете вышибли мозги. Предположим, полиция узнает, что она плохо себя вела в школе или продавала наркотики… Разве это поможет? А что, если Грета была обыкновенной девчонкой – не умной, красивой, ангельски невинной принцессой с первых страниц газет, а просто… нормальной?

Детектив Дэвис была невысокого роста. На собрании она попросила называть ее Карен, сопроводив свои слова дружелюбным кивком и грустной улыбкой. Однако она имела вид человека, которого даже родители называют «миссис Дэвис». Все в ней было воплощением идеального порядка: костюм, короткие черные волосы, даже походка – небольшие уверенные шаги, которыми она пересекала школьные коридоры. Я часто пытался вообразить ее в домашней обстановке – мне было интересно, как она любит расслабляться. Однако я и представить себе не мог, что подхожу к ней, чтобы поговорить о Грете. «А вы знали, что…» или «Не уверен, что вы в курсе, но…». Она выглядела как детектив из телесериала. Как будто в нашей школе снимали паршивую криминальную драму и Грета играла трагическую роль исчезнувшей звезды.

* * *

Вы должны кое-что знать о таких, как я.

Мы – невидимки.

Скорее всего, вы не поймете. Наверняка вы другой, один из тех, кто имеет значение. Живете в большом симпатичном доме, купленным мамой и папой. Ваш дом не принадлежит другим людям, и вы не снимаете его за плату, которую на самом деле не можете себе позволить. У вас своя комната без плесени на стенах. Наверно, ваши родители живут с вами, а если нет – у них точно кто-то есть. Каждый из них в кого-то влюблен или предпочитает порхать между любовниками – это не важно. Они сделали свой выбор, поскольку уверены, что всегда будут желанны и кому-то нужны. Они ходят на работу. Иногда отправляются вместе с вами на отдых.

Вы добились успеха хоть в чем-то. Возможно, у вас проблемы с математикой или физкультурой, но есть нечто, в чем вы хороши. У вас есть талант, а значит, и надежда. Летом вы устраиваете барбекю, а на Рождество каждый член семьи получает новую пижаму, чтобы мамочка могла запостить милую фотку на «Фейсбуке». Ваша мама наверняка нравится вашим друзьям, ведь она красива, поскольку у нее на это есть деньги.

Гвин и Элла были такими. И Грета тоже.

Но не мы.

Не Дион и не я. И даже не Кира.

Таких, как мы, не замечают; мы существуем лишь для того, чтобы в классе (или футбольной команде) набралось достаточное количество учеников (или игроков). В чем-то мы даже похожи на вас: так же общаемся, вместе ходим гулять; поэтому иногда кажется, что мы одинаковы, что люди на земле созданы равными. Но если мы вдруг исчезнем, никто не заметит, всем будет наплевать. «Какой еще Шейн? – спросят люди, а потом: – О боже, точно, ШЕЙН! Совсем о нем забыл! Сто лет его не видел!» Через несколько месяцев они напрочь забудут мое лицо.

Удручает? Иногда. Но все не так уж и плохо. Поскольку, как я сказал, мы – невидимки.

Обычно мы предпочитаем проводить время вместе, Дион и я – парочка подростков в джоггерах и толстовках. Мы ошиваемся в конце вашей улицы, сидим на задворках аллеи или гуляем между «Теско»^[2], закусочной и парком.

Возможно, я не совсем правильно выразился… Мы не то чтобы невидимки, ведь нас все же видно, правда? Однако вы не отдаете себе в этом отчета. Мы недостаточно важны для того, чтобы ваши мозги зафиксировали наше присутствие.

Поэтому…

Мы точно знаем, в какое время и куда вы направляетесь, когда проезжаете мимо нас на машине.

Когда ваша мамочка покупает одну бутылку вина в «Спаре», вторую – в «Теско», а потом еще одну – в магазинчике на углу, мы это замечаем.

Когда ваш папочка останавливает машину на придорожной парковке, после того как сказал вам, что задержится на работе, мы слоняемся неподалеку с сигаретами в зубах и прекрасно слышим, как он говорит кому-то по телефону, что она очень сексуальна и ослепительна и он не может дождаться момента, когда наконец доберется языком до ее тела.

Вот что я имею в виду: люди не понимают. Если бы старший детектив-инспектор Дэвис была хорошим сыщиком, она бы искала таких, как я. Тех, кто знает намного больше, чем им положено.

* * *

Во время перемены шел мелкий дождь (под таким хорошо играть в футбол), но нам все равно полагалось находиться на улице. Однако последним уроком был английский, и, когда прозвенел звонок, мисс Эйнион сказала:

– Если хотите, можете остаться в классе.

В прежние времена мисс Эйнион была не слишком добра – обычно всем своим видом она показывала, что не любит людей, особенно молодых.

Большинство учеников вышли: кому-то хотелось покурить, кто-то отправился к друзьям из других классов. Мэри, которая предпочитала проводить время в одиночестве, явно не хотела никуда идти, но, заметив, что в классе осталась лишь наша компания, посмотрела на нас большими глазами диснеевского животного, собрала рюкзак и ушла. Бедная Мэри. Кажется, она еще больше замкнулась в себе, хотя и не дружила с Гретой. Ссутулилась сильнее прежнего, словно норовила сжаться в комок, спрятавшись внутри своего тела.

– У мисс Эйнион случится нервный срыв еще до середины четверти, – сказала Элла, кивнув на дверь, после того как учительница покинула класс, чтобы выпить чашечку кофе.

– Успокойся, – ответил Гвин.

– Она чуть не плакала на уроке! Разве ты не заметил?

– Все сейчас чуть не плачут на уроках. У людей шок…

Дион вытащил из рюкзака большой пакет чипсов, открыл и бросил на середину стола. Обычно мы не делились едой, но с недавних пор каждый пытался быть чуть добрее и оказывать другим незамысловатые знаки внимания. Я взял одну чипсину. Сладкий перец. Мой любимый вкус.

– Интересно, где она сейчас? – вдруг спросила Элла.

Я терпеть не мог эту ее манеру есть чипсы. Сначала она тщательно слизывала с них всю соль и кусочки перца, потом клала на язык и принималась обсасывать. Все парни обожали Эллу за пышные формы и прямые черные волосы, за сходство, весьма далекое, с девушками из музыкальных клипов. Только не я. Ее лицо вечно было покрыто толстым слоем косметики – я представлял себе, как вся эта гадость меня запачкает, если я ее поцелую. И потом, я считал, что такая, как она, и близко не подойдет к такому, как я. Нет смысла тратить время на девушек, для которых ты никогда не будешь достаточно хорош. Она немного задавалась.

– Ты о ком? – спросил Гвин.

– А ты как думаешь? О Грете!

Мы замолчали. Элла обвела нас тревожным взглядом. Думаю, она с самого начала догадывалась, что всем будет неловко после ее слов.

– В смысле, она сейчас в больнице? В похоронном бюро? А может, в полицейском участке? Откуда мне знать!

– Скорее всего, она в одном из тех громадных холодных шкафов, которые показывают в «Месте преступления»^[3], – тихо ответил Дион, вытаращив глаза. – В мешке на молнии.

Я почти слышал скрип их мозгов, пока они пытались себе это представить. Усилие так явно отразилось на лицах, что я опустил взгляд на пол, как обычно делал во время школьных собраний, притворяясь, что читаю молитву. Мы воображали Грету в темном ящике бангорской больницы, неподвижную и холодную. Возможно, кожа ее стала синей, как у трупов в телике. Лицо обезображено, разбитая голова по-прежнему покрыта кровью. Красные сгустки застыли в светлых волосах, блестящих и липких.

Когда я поднял взгляд, Дион смотрел на меня. Его лицо ничего не выражало, как будто ему было все равно. Пугающе безразличное лицо.

Кира положила руку на соседний стул. Стул Греты. Она не плакала, но лишь потому, что ей было слишком грустно. Думаю, Кира переживала смерть Греты сильнее всех. Раньше я не знал, что горе может быть настолько тяжелым. Таким, что даже заплакать не дает.

Я пытался вспомнить, когда сам плакал в последний раз. Как следует, по-настоящему, а не для того, чтобы не выглядеть бесчувственным. Но это было давно, очень-очень давно.

* * *

Той ночью я не спал – сидел в телефоне и читал, что пишут о Грете.

Мне нравилась моя комната, маленькая и тесная. Больше похожая на гнездо, чем на спальню. Я никогда не приглашал друзей к себе домой. Обычно мы тусили на улице, а в дождь – на автобусных остановках, поэтому я мог не переживать о том, чтó они подумают о моей комнате. На узкой кровати лежали несколько пушистых одеял и целых четыре подушки. Одежда запихана в шкаф и прикрыта еще одним одеялом. На полке в изножье кровати примостился телевизор и игровая приставка, так чтобы я мог играть и смотреть ящик, не вставая. Стены окрашены в бледно-кремовый цвет, который со временем стал выглядеть грязным. Почти вся поверхность оклеена постерами с видами неизвестных городов и суперкарами, которых мне не суждено узреть в реальной жизни.

Раньше на стенах висели постеры с футболистами, но из-за них мне снились кошмары. Все эти лица, смотрящие на меня, пока я сплю… Я был тогда совсем ребенком.

Вместо того чтобы ровно лежать под одеялом, как это делают другие, я устраивал в постели некое подобие норы и забирался в нее, укрывшись самым мягким из одеял – с изображением волка, воющего на луну. В этой позе я обычно и спал, сквозь сон прислушиваясь к далекому гулу машин на шоссе в нескольких улицах от нашего дома. Но так было до смерти Греты. А потом, сколько бы я ни сворачивался калачиком, сколько бы ни закрывал глаза, пытаясь сосредоточиться на звуках окружающего меня города, мыслями я неизбежно возвращался к ее телу. Думая о том, как ей, должно быть, холодно и неудобно в мешке для трупов или в гробу. Я понимал, что это глупо. Конечно, ей не могло быть холодно или неудобно – она была мертва. И все же меня не оставляло чувство, что с моей стороны как-то странно и даже немного жестоко лежать, свернувшись в своей кровати, живым и теплым.

Поэтому я смотрел в телефон и надеялся, что это меня усыпит.

Все там было вполне ожидаемо: большинство людей выражали сочувствие, некоторые писали, что Грета была слишком юной, чтобы гулять так поздно одной, что Бетесда – скверное место и страшные события случаются здесь постоянно. Правда, никто не мог вспомнить, когда последний раз здесь кого-то убили. Никто из ныне живущих в Бетесде этого не застал. И тем не менее всем хотелось верить, что наш город – жестокое и печальное место.

Я лежал в кровати, и свет экрана падал мне на лицо. Я слышал бормотание телика, который мама смотрела в своей спальне. Она наконец переключилась с новостного канала на своих «Настоящих домохозяек»^[4]. Мама часто включала их перед сном – говорила, что ей нравится засыпать под чьи-нибудь голоса.

Я зашел на сайт одной из самых популярных газет и в третий раз прочитал статью про Грету. Под статьей люди со всего мира оставили сотни комментариев.

Спи спокойно, прекрасный ангел – Маргарет, Милтон-Кинс

Вот почему Британии нужно оружие. Убийца должен быть найден и уничтожен. – Кевин М., Канзас-Сити

Покойся с миром, Грета. Сочувствуем скорбящей семье. Грустно видеть такую красивую юную девушку, ушедшую так рано. – Мишель и Перт, Австралия

Я прочел каждый. От начала до конца. В половине второго ночи положил телефон на тумбочку, поставил на зарядку и закрыл глаза. Но сон все не шел. Я думал о том, как странно все эти люди отзывались о Грете.

Темноту пронзал яркий, резкий свет телефона.

Почти каждый обращал внимание на внешность.

Красавица. Похожа на ангела. Блондинка. Голубые глаза. Восхитительная. Симпатичная. Восхитительная юная девушка. Невинная красота. Они считают случившееся более драматичным, а утрату более невосполнимой только потому, что Грета была красивой блондинкой с голубыми глазами.

За всем этим скрывалась какая-то пронзительная и неприятная истина, но я решил не ломать над ней голову. Я очень устал. Со смерти Греты прошло слишком мало времени, чтобы углубляться в размышления. Я мог лишь собраться с силами и двигаться дальше, от одного дня к другому – и этого было довольно.