Глава 3.2
Толедо. Благородный идальго

 
Излиться дайте муке бессловесной —
Так долго скорбь моя была нема!
О дайте, дайте мне сойти с ума:
Любовь с рассудком здравым несовместны.
 

Франсиско де Кеведо

В моей жизни всё чего-то стоит: времени, денег, сил. Я постоянно ловлю себя на мысли, что за что-то плачу, причём не просто плачу, а расплачиваюсь. И вместо того чтобы приобретать, с каждым годом только теряю. Быть может, это простой скепсис человека, плавно приближающегося к возрасту Христа, а может, устоявшийся взгляд на мир, отравленный смесью городского смога и телевизионных волн, заполонивших окружающее меня пространство. Даже выходя на балкон восьмого этажа, я стал вместо красочных рассветов видеть только копоть пыльных улиц и унылый ворох домов, измазанных едкой ночной тьмой, словно дёгтем. Я и сам не заметил, как это произошло, словно наркоман, который, после многочисленных доз «закинувшись» в очередной раз, понял, что давно уже попал. Всё вокруг меня измеряется деньгами. И я в том числе. Я чего-то стою, я продаюсь, как и всё. Я отдаю своё время за бесценок – просто мне больше нечего предложить в обмен на заманчивый шелест расписных бумажек, по сговору миллионов людей объявленных универсальным товаром. И эта цветная макулатура, словно в издевательство над нами, – единственное, что сделано красочным в нашем сером мире.

Задумывались вы когда-нибудь, сколько весит одна банкнота? Чуть более грамма. Как-то раз я посчитал, сколько бы убралось таких купюр в моей небольшой квартире, если бы её удалось забить под завязку свежими пачками с деньгами. Да, воображение человека сильно сужается, отравленное жаждой денежных знаков. Говорят, люди гибнут за металл… Нет, это давно не так. Металл слишком дорог, его проще заменять бумагой, которую легче получить. Бумагой, которая давно мертва: ещё с того мгновенья, как лесоруб прошёлся по жилам дерева резвыми зубьями своей бензопилы.

Нет, я не сноб, я простой горожанин, который давно согласился на правила чужой игры. Когда-то мне было за это стыдно, но со временем я понял, что в этом нет слабости, как нет отваги в выстреле снайпера, поджидающего, не выглянет ли жертва из окопа. Я просто один из толпы. Без отличительных признаков, без незаурядных способностей и уже без надежд. Вся моя уникальность спрятана только в двенадцатизначной цифре ИНН, и только за эту цифру я действительно могу быть горд, поскольку она неповторима. Она, словно калейдоскоп алкогольного коктейля, сложенного из знаков зодиака, месяцев года и имён учеников Божьего сына, сформировала меня, одного из миллионов. Мне давно хватило смелости признаться себе в этом, я знаю свою ступень в иерархии людей, я знаю свою цену на рынке труда, и, наверное, не так уж это мало.

Сначала мне казалось, что я чего-то достоин, но со временем люди объяснили мне, что я собой представляю. Я не верил этому, но с каждым следующим разом мои сомнения исчезали, и всё вставало на свои места. Мне удалось занять свою небольшую ячейку в этом муравейнике пищевых цепей, где люди поедают друг друга, оставляя в конце одиноких стариков. Лишь те, кому везёт, не успевают состариться. Я обречён бежать за призрачной выгодой, переводя минуты своего свободного времени в упущенный доход. Это принцип моей жизни, это моя карма, это моя страсть, это моя зависимость. Мне уже не сложно перевести свою жизнь в рубли, доллары, евро. Я могу подстроиться под любой курс. Могу посостязаться с вами, кто больше стоит. Могу заранее представить, на какой машине буду ездить через десять лет, в каком доме буду жить через двадцать и в каком гробу меня похоронят через тридцать. В моей жизни нет места сюрпризам: здесь всё уже составлено и расписано до мелочей. Мне надо зарабатывать больше, чтобы тратить, тратить, тратить. Ведь разве не в этом смысл нашего существования – спустить как можно больше наличности?..

Я просыпаюсь, резко отпрянув от стекла автобуса, и вижу, что мы стоим в терминале. Нет, это уже не Россия, не тот мир, в котором я жил последние тридцать лет. Это дверь, в которую я случайно заглянул из любопытства – и моя жизнь сделала невероятный кульбит, разрушив, к счастью, все мои планы на дальнейшее бытие. Это Испания, Толедо.

Я стою на мостовой вечного города, где до меня ходили миллионы людей, а после меня пройдёт ещё большее количество. У них тоже свои мучения и проблемы, своя борьба с неустроенностью, свои тайные надежды на что-то. Этот город видел сонмы тел, копошащихся, подобно червям, в прахе мёртвого хищника. Они прогрызали в нём входы в дома, возводили свои башни, прокладывали дороги. В нём они управляли и подчинялись, предавались страсти и отчаянию, созидали и изнывали от безделья. Они переделывали его на свой лад, даже не понимая, что город был их большим домом. И не он был обязан им, а они ему.

Их всех уже нет. Нет лязга повозок, толп праздных гуляк, шума площадей. Люди стали прахом, прах уже много раз подряд – новой жизнью, а город стоит, как прежде. Город, где творили Эль Греко, Сервантес, Хуан де Мена и скульптор Филипе Бигарни. Город, воспетый в произведениях Лопе де Веги и Франсиско де Кеведо. Город, который создавался тремя культурами и от того приобрёл восхитительный колорит и пронзительную душевность. Мусульмане, христиане и иудеи пестовали здесь каждую деталь зданий, каждый проулок, каждую балюстраду, отчего Толедо стал завершённым, фундаментальным и целостным городом, знающим свою истинную цену.

От арабов толедцам досталось искусство керамики: они переняли у них красочность, волшебную вязь и необычный для глазури керамический блеск. Изделия широко распространились за пределы страны. Толедские шёлковые ткани, отличающиеся живописностью рисунка и высоким качеством, можно было встретить во многих королевских домах Европы того времени. Благодаря мавританскому влиянию зодчество приобрело в Толедо особую нарядность и воздушность, учитывая изящество, пришедшее от арабов, и геометрию и размах – от романского стиля. Соединив в себе разные школы, архитектура здесь воплотилась в своём собственном стиле – мудехар.

Толедо нерушим. Он, словно каменный колосс, расставивший свои кряжистые ноги, обосновался на скалах реки Тахо. А за эти две тысячи лет его монолит по пояс врос в земную твердь. И кажется, ни одна сила на свете уже не способна вырвать его из этого уступа. Он выглядит вечным и может, не конфузясь, стоять в такой плеяде человеческих исполинов, как Иерусалим, Рим или Константинополь. Но он не старик. Сеть морщин, покрывающая его каменистое лицо, образовалась совсем не от лет, а от того колоссального опыта, что накопился за всё время, когда поколения людей стирали сандалии об его мостовые и проливали на его улицах пот, слёзы и кровь. Бурная молодость ушла. Теперь он спокоен, но не сонлив. Складки стен обточил ветер, острые башни зарубцевались от времени. Это уже не юнец, а муж. Шрамы успели покрыть его тело крепостными стенами и сгладиться виноградниками на соседних склонах. Толедо не музей и не памятник – Толедо был и остаётся воином, хоть и находится уже на заслуженном покое.

Он успел побыть приграничным форпостом и чеканным двором, столицей и резиденцией епископата, авангардом Реконкисты и провинциальным городком, всё же чтящим свои традиции и не забывающим своих прославленных предков. Долгое время Толедо придерживался принципа веротерпимости, что помогало ему в развитии торговли, искусства и наук. Последние особенно вошли в расцвет в двенадцатом веке благодаря архиепископу дону Раймунду, основавшему в городе «Школу толедских переводчиков». Благодаря ей западный мир пополнился не только арабскими учёными трудами, но и вновь обрёл книги, утраченные после эпохи античности и сохранённые только в витиеватой письменности востока.

От автобусного терминала до исторической части города мы шли сквозь плотную застройку минут десять – и оказались около Ворот Солнца (Puerta del sol). Направо – через живописную арку – витиеватой змейкой в гору карабкались средневековые улочки. Мы же, боясь заблудиться, свернули влево на широкий бульвар, плавно перетекающий в улицу Армас (Сalle Armas) и упирающийся в площадь Сокодовер (Plaza de Zocodover). Здесь при Альфонсе Мудром трубадуры устраивали музыкальные и поэтические турниры, а при Филиппе II, в век инквизиции, палачи соревновались величиной и яркостью костров. В шестнадцатом веке вместо неё хотели возвести Пласа Майор (Plaza Mayor), но «соригинальничали»: католическая церковь наложила своё вето. И Толедо стал чуть ли не единственным историческим городом, который пошёл вопреки этой испанской градостроительной аксиоме.

За площадью уже был виден толедский замок. Доминантой всего города является Алькасар (Alcázar) – средневековая мавританская крепость, построенная на руинах римского форта. Его выгодно выделяют не только общие габариты и высота, но и широкое открытое пространство, окольцевавшее променадом стены дворца. Долгое время здесь была главная резиденция испанских королей, пока Филипп II не принял странного для многих решения о переносе официального двора к северу, в небольшой тогда городок Мадрид.

Мы застали дворец в строительных лесах, словно больного, перевязанного лентами бинтов с проступающими пятнами зелёнки. Его реконструировали в очередной раз, но после осады в 1936 году во время Гражданской войны от него и так практически ничего не осталось, так что все дальнейшие работы можно было бы причислять скорее к перестройке, чем к реставрации.

В тесноте толедских улочек зачастую теряются истинные масштабы сооружений. Так это произошло с Кафедральным собором Толедо. Его невероятные размеры не ощущаются, когда ты стоишь рядом с ним, и только оказавшись внутри, ты осознаёшь неимоверные габариты этого христианского святилища. Проходя через Портал Львов (Puerto de los Leones), попадаешь в сумрак, но глаза быстро привыкают, и в скором времени невероятный объём внутренних сводов приводит в благоговение и восторг. Потрясение от масштабности собора растворяет в крови адреналин, смешанный с эндорфинами, если, конечно, их сочетание возможно. Но трепет, истинный трепет, коего и хотели добиться зодчие средневековья, охватывает даже таких скептиков, как мы, люди двадцать первого века.

Собор был заложен в 1227 году по повелению Фердинанда Святого на месте мечети. Эталоном для проекта были выбраны готические образцы северной Франции. Но строительство продолжалось более двухсот лет; за это время стили готики, Ренессанса и мудехара сплелись в нечто единое, что и стало основой целостного художественного стиля Кафедрального собора, соединившего в себе масштабность европейской культуры и живописность Ближнего Востока. Не знаю, является ли он самым большим собором в мире, но по роскоши и деталировке интерьера, уверен, превосходит все остальные.