2

Путь от Шэньсяньдина до волостной управы составлял около четырнадцати ли по горному серпантину, и все это под уклон. Поскольку дорога пролегала вокруг горы, то уклон был пологим. В тот год управа находилась аккурат на том месте, где прежде располагалось управление коммуны. Прямо за канцелярией в несколько рядов выстроились общежития, в которых проживали кадровики и работники. Канцелярия, равно как и общежития, находилась в серой кирпичной одноэтажке с красной крышей. Местным не нравилось строить здания из красного кирпича, для них это считалось плохой приметой. На самом деле народные обычаи ничего подобного не говорили, просто люди к такому не привыкли. Если бы дома целиком были серыми, это выглядело бы слишком монотонно, вот и решили все как один класть красную черепицу. «Культурная революция» уже завершилась, написанные известью на стенах лозунги исчезли за ненадобностью, стены отштукатурили, и теперь они снова стали сплошь серыми и выглядели как новенькие. В здании волостной управы разместились парикмахерская, общественная баня, медпункт и даже книжная лавка. Соответственно, рядом появились стоянка, небольшой садик и несколько цветочных клумб. В 1982 году на стоянке еще не было ни автомобилей, ни грузовиков, зато там уже имелись ручные тракторы-культиваторы. Через каждые три дня в поселке проводились ярмарки, и тогда стоянка заполнялась велосипедами, трехколесными тачками, ослиными упряжками, иногда здесь появлялись телеги, запряженные волами; на всем этом транспорте в поселок стекались крестьяне из близлежащих деревень. В местных деревнях лошадей практически не держали: поскольку они располагались в горной местности, то гораздо удобнее было перемещаться на ослах или волах.

По сравнению с деревней Шэньсяньдин волостной поселок выглядел красивым и людным.

Поскольку Чжан Цзягуй являлся человеком образованным, то в некоторых вопросах намного переплюнул деревенских мужиков. Когда-то он купил старый велосипед, затем подкопил деньжат, поменял велосипед сперва на один, потом на другой и наконец собственноручно собрал трехколесную тачку. И хотя она была самодельной, но отличалась прочностью и легким ходом.

Когда отец решил одолжить у Чжан Цзягуя его велотачку, тот расценил это не иначе как большую честь и с превеликой радостью как следует накачал все три колеса.

Помогая отцу усаживать мою мать, а точнее – мою мать и меня, сестры хранили молчание. Конечно же, они знали, зачем родителям вдруг срочно понадобилось в город. Поскольку все прекрасно понимали друг друга без слов, к чему было что-то говорить? К чему сыпать соль на рану? Прицеп заблаговременно застелили матрасом, а чтобы маме было еще комфортнее, вторая сестра подложила ей под поясницу две подушки. Разумеется, мне эти подушки пригодились тоже. В этом смысле мне повезло случайно, потому как обо мне уж точно не беспокоились.

Сестры стояли на пороге, провожая тачку взглядом.

– Надеюсь, будет мальчик, – сама себе сказала вторая сестра.

– Мне все равно скоро съезжать, так что без разницы, – равнодушно заметила старшая.

Вторая сестра, раскрыв рот, повернулась к старшей. Не находя слов, она глядела на нее так, словно видела впервые.

Отец аккуратно нажимал на тормоза, а накачанные колеса по инерции катили тачку вперед. Ширина дороги составляла три метра, с одной стороны ее защищал горный массив, а с другой она обрывалась глубоким ущельем; поверхность была отсыпана щебнем. Эту дорогу на добровольных началах построили члены народной коммуны, когда деревня находилась в статусе производственной бригады. По тем временам эта горная дорога считалась очень даже неплохой.

Когда тачка отдалилась от деревни всего на какую-то половину ли и скрылась за поворотом, со склона посыпались мелкие камешки. Отец обладал сильным инстинктом самосохранения и к тому же был сметлив, поэтому тут же затормозил. Задрав голову, он заметил на вершине человека – одной рукой тот обнимал кривой ствол дерева, а другой пытался что-то поддеть ломом. Это был не кто иной, как его будущий зять Чжан Цзягуй.

– Цзягуй! – закричал отец. – Как ты тут нарисовался? Какой леший тебя туда занес? Смерти моей захотел?

Чжан Цзягуй крикнул, что собрался убрать валун. В селе ему пообещали несколько саженцев плодовых деревьев, он подыскивал для них место и вот наконец нашел. Если ему удастся убрать валун, то на его месте можно будет пристроить саженцы. Еще он добавил, что тем самым заботится о моей старшей сестре, а заодно и о будущих детях, которые смогут лакомиться фруктами. Он прекрасно ладил с людьми, в каждой из деревень у него имелись друзья, готовые с радостью оказать ему помощь по первому зову.

– Это все замечательно, но надо быть аккуратнее! – гаркнул отец. – Будет большая беда, если упадешь сам или придавишь других. Не думаю, что детям так уж необходимы фрукты, а вот если сможешь обеспечить их рисом, я как дед буду рад.

– Не беспокойтесь, это не проблема! Времена нынче другие, теперь и у нас, крестьян, жизнь постепенно наладится. Вы главное никому не говорите, я ведь только что стал деревенским старостой, если народ узнает, что я вытворяю, так тут же на смех поднимет.

Перекинувшись таким разговором с Чжан Цзягуем, отец продолжил путь.

В тот день ярмарки в поселке не было, поэтому кругом царила тишина. До дня образования КНР оставалась половинка с лишним месяца, после «культурной революции» ассортимент товаров на ярмарках год от года становился все богаче, да и народу на них заметно прибавилось. В 1982 году крестьяне ждали этот праздник как никогда. Ведь земля теперь перешла к крестьянам, и народ наконец-то получил долгожданную свободу на частный труд. Что касается торговли сельхозпродукцией, то ее уже не душили как прежде, разрешалось даже устраивать распродажи зерна. Поэтому накануне дня образования КНР крестьяне попросили проводить ярмарки не один раз, а два раза в три дня. Другими словами, завтра и послезавтра намечались ярмарочные дни; само собой разумеется, в это время родители мелькать там не хотели.

Хотя ярмарки в тот день и не было, отец все равно постарался поставить тачку подальше от чужих глаз; как ни говори, светиться они не желали. Отец сходил в туалет, выкурил дешевую сигаретку, передохнул и снова сел за руль. От поселка до города дорога шла по равнине и не требовала столько усилий, как наполовину проделанный путь. С самого утра моя мать ничего не пила и не ела. Выпятив большой живот, она старалась особо не шевелиться, переживая, как бы не доставить отцу хлопот прямо в дороге.

В конце концов, не я ли доставляла им все эти хлопоты? В преддверии моего скорого появления на свет в родителях бродили смешанные чувства. Если бы я оказалась мальчиком, то и я, и они сделались бы безмерно счастливы. А что, если я окажусь девочкой? Ведь тогда на меня ляжет слишком большая вина. Но мало того что сами они не знали, кто именно у них родится, мне это тоже было неизвестно!

Отцу явно приходилось по вкусу то обстоятельство, что моя старшая сестра должна выйти замуж за Чжан Цзягуя. Хотя некоторым жителям Шэньсяньдина такая перспектива отнюдь не казалась радужной (в основном это касалось тех, кто мою сестру жалел), отец на полном серьезе полагал, что этот вопрос он, как человек прозорливый, продумал всесторонне. Во всем Шэньсяньдине, какую бы фамилию кто ни носил, среди неженатых мужчин Чжан Цзягуй в плане культурного уровня стоял выше всех. Обладая высокой образованностью, он и мыслил шире, и с людьми ладил гораздо лучше, чем парни помоложе. А то, что он был на целый календарный цикл старше, так и в том отец видел плюс – ведь благодаря этому Чжан Цзягуй будет любить его дочь еще сильнее. То, что Чжан Цзягуя избрали в деревенские старосты, тоже подтверждало прозорливость отца в отношении будущего зятя. Но больше всего его радовало, что фамилия у того Чжан, а не Хэ. Ведь в семьях, где оба супруга носили фамилию Хэ, рождались дети, которые по умственным способностям уступали сверстникам с любой другой фамилией, то же касалось и внешних данных. В Шэньсяньдине такое положение дел заметили лишь двое: мой отец и партсекретарь. Но хоть они и заметили это, говорить о своем открытии во всеуслышание не осмеливались, потому как опасались всеобщего гнева. Правда, можно сказать, что об этом знали не два человека, а два с половиной – половину составляла моя старшая сестра.

Вторая сестра как-то обмолвилась, что старшая сказала по этому поводу буквально следующее: «Лучше остаться незамужней, чем выйти замуж за однофамильца». Доказывает ли эта фраза, что она тоже что-то просекла? Учитывая, какой умной она была, думаю, так оно и было. Стало быть, саму ее будущий брак также вполне устраивал.

Крутить педали, передвигаясь по равнине, было гораздо тяжелее, чем съезжать с горы. Оставшиеся десять с лишним ли мой отец ехал, обливаясь потом. Добравшись до города, он едва переводил дух. Как-никак, ему тогда уже было под пятьдесят, и состояние его здоровья оставляло желать лучшего.

В это время на небольшой площади уездного города как раз проводилось открытое судебное разбирательство. Куда бы вы ни направлялись, вам в любом случае приходилось огибать эту площадь. Обстановка здесь стояла накаленная, повсюду мелькали представители народной вооруженной полиции. Через громкоговоритель мощным потоком лилась обвинительная речь, несколько раз в ней прозвучало выражение «так называемые прорицатели». В 1982 году в канун праздника образования КНР по всей стране развернулось движение по искоренению феодальных суеверий и установлению нового стиля общества.

У моего отца мурашки побежали по коже, он притормозил, чтобы узнать, кого именно тут судят. Прохожий, заметив в тачке полулежащую женщину на сносях, тут же обо всем догадался и с самыми добрыми намерениями принялся объяснять:

– А вы никак к прорицателю Ма? Так вон он стоит теперь перед всеми! За последние два года обманом заполучил больше тыщи юаней и стал причиной трагедий сразу в нескольких семьях, таких-то карать надо по всей строгости! Уезжайте и больше никогда не доверяйтесь этому шарлатану!

Не сворачивая, отец быстро направил свою тачку подальше от этого места: он думал только о том, как бы не навлечь на себя неприятности.

Моя мать тоже слышала все это. Она насмерть перепугалась, словно их с отцом неожиданно настиг раскат грома. Но оставим ее в стороне и поговорим об отце, который по своей натуре был удивительно противоречивой личностью. Как можно было преклоняться перед культурой и в то же время верить каким-то «прорицателям»? Неужели мастерство всяких бродячих шарлатанов он тоже относил к категории культуры? Спустя двадцать шесть лет я по-прежнему недоумевала на сей счет, но за расспросами к отцу так и не обратилась.

Едва отец миновал две улицы, как в тачке заголосила мать. Она собиралась родить меня прямо здесь. Отец растерялся и, не зная, что делать, заголосил:

– Кто-нибудь, помогите, жена рожает!

Тачку тут же окружили, какая-то женщина велела отцу следовать за ней, чтобы поскорее разместиться у нее дома. Отец весь обмяк, он больше не в силах был крутить педали, но нашелся мужчина, который ему помог. Оказалось, все остальные ту женщину знали и понимали, что в сложившейся ситуации роженице могла помочь только она.

С помощью добрых людей мою мать определили в дом той женщины.

Благодаря богатому опыту последней мать родила меня прямо у нее на кровати, испачкав кровью чужие простыни.

Когда женщина вышла на улицу и объявила отцу, что у него родилась дочь, тот спиною прилип к стене. Сказать точнее, он сполз по стене на землю. Большими черными руками с узловатыми пальцами крепко-накрепко закрыл он худое лицо и разрыдался.

Та женщина и все, кто стоял рядом, решили, что это плач долгожданного облегчения, что мой отец плачет от радости.

– Земляк, мать и дитя в безопасности, принимайте поздравления! Сегодня переночуете у меня. Я попрошу соседку позаботиться о вас, если что-то понадобится, обращайтесь к ней. А я сегодня на дежурстве, с вами остаться не могу. Не переживайте, если что, соседка сразу меня позовет.

С этими словами она быстренько заварила кашу из чумизы, добавила в нее пару яиц и бурый сахар, выложила на тарелочку сдобренные кунжутным маслом соленья, а еще попросила соседку сходить за кунжутными лепешками и паровыми пирожками.

На следующий день, когда женщина вернулась с дежурства, моих родителей она уже не застала. В доме осталась лишь бабушка-соседка, на руках которой сладко спала я.

– В жизни не видела таких людей! – принялась объяснять она. – Ранним утром наспех проглотили пару ложек и ни слова не говоря, словно немые, ушли! Но будь они даже немыми, могли хотя бы жестами выразить благодарность. Я было выскочила следом, да на кровати осталось же дитя. Где уж мне на моих маленьких ножках^[8] угнаться за трехколесной тачкой?

Оторопев, женщина приняла меня из рук соседки и, пристально посмотрев, произнесла:

– Бедное дитя, то есть твои родители тебя бросили.

Да, мои родители меня бросили.

Спустя двадцать шесть лет, то есть в 2008 году, у меня наконец-то появилась возможность задать отцу кое-какие вопросы.

– Папа, на обратном пути в Шэньсяньдин моя мама плакала?

Это то, что мне хотелось узнать больше всего.

Для меня это значило очень много.

Отец сказал, что, когда они выехали из города, на небе собрались тучи, вот-вот должен был полить дождь. Единственное, о чем он тогда думал, так это как бы побыстрее добраться до дома. Не оборачиваясь, он безостановочно крутил педали, поэтому и не знал, плакала моя мама или нет.

В общем, для себя я так поняла, что не плакала.

А вот я готова была разрыдаться в любую секунду.

– Может, пока она ехала, то и плакала, – продолжил отец, – ведь порой на душе так тошно, что человек ни звука не издает, а слезы сами собой льются. Ты же все-таки ее кровиночка, она старалась, вынашивала тебя, а в итоге даже подержать на руках не пришлось – разве не горько?

– А тебе было не горько? – спросила я.

– Нет, – нисколько не колеблясь, ответил отец.

Я даже оторопела.

А отец важно продолжил:

– Мы оставили тебя в городской семье. По одной только обстановке видно было, что та женщина – важная птица. Так что, на наш взгляд, мы поступили очень правильно и никакой вины у нас перед тобой нет, верно же говорю?

Верно. Родители и правда оставили меня у важной птицы. Такой расклад был гораздо лучше, чем если бы меня отдали кому-то за два мешка батата или тридцать – сорок плиток черепицы, не говоря уж о том, если бы меня привезли обратно в Шэньсяньдин, после чего в нашей семье вместо двух девок стало бы три, а в деревне прибавилась бы еще одна крестьянка с фамилией Хэ.

Лично для меня оказаться брошенным ребенком счастьем никак не назовешь, однако, разумеется, мне следовало благодарить родителей за их мудрость и решимость.

Размышляя об этом, я не могла не признать, что дело обстоит именно так.

Поэтому, чтобы больше не попадать в дурацкое положение, задавать подобные вопросы я перестала.

По рассказу отца, едва они миновал поселок, вдруг полился дождь, да не абы какой, а настоящий ливень. Между тем они уже заехали на гору, дорога все время вела вверх, прятаться от дождя было негде. Они с матерью промокли до нитки, отец от усталости ехать никуда не желал.

Когда они уже подъезжали к Шэньсяньдину, то натолкнулись на заглохшую полицейскую машину. Промокший, как и они, полицейский попросил отца подтолкнуть машину – под ее колесами почва просела, чего в прежние годы практически не случалось. Без лишних слов отец принялся помогать, иначе его тачке все равно было бы не проехать. Машина свое уже отработала, у нее даже заднего стекла не было. Пока отец толкал ее, сквозь ряд железных прутьев вдруг увидел полное отчаяния и безысходности лицо Чжан Цзягуя. Не дожидаясь, пока отец спросит, что случилось, Чжан Цзягуй заговорил сам:

– Дядюшка, прости, не стать мне теперь твоим зятем. Пусть Сяоцинь забудет меня и найдет другого. Я человек конченый, на мне можно поставить крест…

Когда полицейская машина выбралась из ямы, отец плюхнулся в лужу.

Чжан Цзягую все-таки удалось выкорчевать лежавший на вершине валун. Образовавшаяся на его месте лунка и в самом деле прекрасно подходила под посадку фруктового дерева или нескольких кукурузных зерен. Однако сбыться его мечтам было не суждено.

Скатившийся с горы валун попал в быка, тот свалился в ущелье и разбился насмерть. Когда в их бригаде распределяли общественное имущество, то с этим быком возникла загвоздка: кому следовало его отдать, было непонятно, а забить, чтобы распределить мясо и шкуру, деревенские не решились. Поскольку бык так и остался общей собственностью, кормили его по очереди, соответственно, по очереди использовали и для тяжелых работ.

На тот момент он был в самом расцвете сил…