Партсекретарь не решился пускать ситуацию на самотек и тотчас снарядил человека, который на общественном велосипеде помчался с докладом в село. В тот год право на пользование землей уже передали крестьянам, производственные бригады исчезли и деревни снова стали называться деревнями. То же произошло и с коммунами, которые опять же обрели наименование волостных управ. К счастью, дополнительный заработок тогда еще официально не разрешили, поэтому мужчин в деревне хватало, от желающих доложить ситуацию не было отбоя. Хорошо и то, что Шэньсяньдин располагался не слишком далеко от волостной управы, всего в каких-то пятнадцати ли, к тому же путь туда вел под горку.

Вторая сестрица рассказывала, что братец-десантник показался исключительным и симпатичным не только ей и моей старшей сестре – так считали все жители деревни.

А еще она сказала буквально следующее: «Если бы твоя старшая сестра и братец-десантник поженились, это был бы брак, заключенный на небесах, их словно создали друг для друга, а какие красивые были бы у них дети!»

Когда она произносила эти слова, ей самой уже исполнился сорок один и она вот-вот должна была стать молодой бабушкой. Пока она вспоминала тот случай, на все лады приукрашивая братца-десантника, я искренне ей сочувствовала.

Спустя два с лишним часа из волостной управы явились санитары, которые на носилках забрали братца-десантника с собой. А пока длились эти два с лишним часа, единственной, кому партсекретарь позволил общаться с десантником, была моя старшая сестра, остальным вход в комнату запретили. Сам он тоже вышел и, расположившись на пороге, попыхивал длинной, в один чи^[7], трубкой. Даже мой отец и вторая сестра сознательно покинули дом вместе с другими. Только моя мать осталась лежать в другой комнате, потому как вот-вот на свет должна была появиться я, и любое движение доставляло ей неудобство.

Никто не знал, о чем старшая сестра говорила с десантником, однако многие слышали, что она пела ему песни, среди них и наши, местные. Старшая сестра была не только красавицей, пела она тоже превосходно. Все, кто находился рядом, включая моего отца, вторую сестру и лежавшую в другой комнате мать, слышали, как десантник одобрительно хлопает в ладоши и нахваливает старшую сестрицу.

В волостной управе имелся воинский отдел, который вдогонку послал в Шэньсяньдин своего человека с военной формой. Скорее всего, в управе решили, что одежда десантника во время приземления пришла в негодность. На самом деле его одежда была в полном порядке, и все-таки он надел китель, принесенный из военного отдела, а свою куртку десантника подарил моей старшей сестре – это была черная куртка из тонкой кожи, даже на обшлагах ее рукавов блестели медные пуговицы. Вся она, где ни притронься, поражала удивительной мягкостью.

Когда парашютист махал всем на прощание, старшая сестра, Хэ Сяоцинь, стояла у окна и, глядя на удаляющиеся носилки, заливалась слезами.

Под вечер к нам зашел партсекретарь.

В это время отец готовил ужин, вторая сестра помогала разводить огонь, а старшая находилась в комнате родителей – обтирала маме лицо, мыла ей руки и ноги.

Из щели нашего старого кухонного стола торчал целый ряд бамбуковых шпажек, на каждой было нанизано нечто странное и закопченное.

Хэ Гуантай поинтересовался, что это такое.

Отец объяснил, что это лягушачьи шашлычки, принесенные Чжан Цзягуем. Чжан Цзягуй принадлежал к числу «образованной молодежи», которую в в начале «культурной революции» отправили из старшего класса школы в глухие районы заниматься крестьянским трудом. В 1982 году он по-прежнему слыл самым образованным среди всех жителей Шэньсяньдина. Когда-то он мечтал поступить в университет, его учителя и одноклассники нисколько не сомневались в том, что он туда поступит, да и сам он был полностью уверен в своих силах. Однако «культурная революция» разбила все его мечты в пух и прах. Вернувшись в свою деревню, он совсем пал духом и на личной жизни тоже поставил крест. Когда в стране возобновили госэкзамены для поступления в вузы, его мать, с которой они все это время поддерживали друг друга, разбил паралич, и она слегла. К тому времени как он, исчерпав свою сыновью любовь, проводил ее в последний путь, уже наступил 1981 год. Моя старшая сестра Хэ Сяоцинь вдруг расцвела и превратилась в грациозную девушку, прелестную, словно едва распустившийся пион. Тогда партсекретарь лично решил посватать ее Чжан Цзягую, и тот вопреки ожиданиям согласился. Жители Шэньсяньдина все как один полагали, что у него имелись три причины отказаться от мечты поступить в университет: во-первых, от его мечты, которую давно стерла жизнь, остался лишь ореол, теперь она больше походила на ржавый замок на воротах, в который пропала всякая охота совать ключ; во-вторых, его только что выбрали на должность деревенского старосты, на него возлагались слишком большие ожидания, и ему хотелось доказать, что он хоть чего-то да стоит; ну и последняя причина заключалась в том, что его свалила наповал красота моей старшей сестры.

Причем последнюю причину народ считал самой веской. По словам второй сестры, раньше Чжан Цзягуй какого-то особого внимания на нашу старшую сестру не обращал, но, положив на нее глаз, почувствовал, что вроде как ее недостоин. Ведь, по правде говоря, он был всего-навсего тридцатидвухлетним холостяком да и какой-то особой внешностью не отличался. А что касается его причастности к «образованной молодежи», так ту страницу уже давным-давно перевернула история, поэтому никакого превосходства над другими это звание больше не давало. Да к тому же в тот момент, когда шел разговор о женитьбе, старшей сестре едва исполнилось шестнадцать, в то время как ему – в два раза больше.

Ну куда такому тридцатидвухлетнему поступать в университет? Когда он закончит учиться, ему стукнет уже тридцать шесть, разве он еще сможет найти себе в жены такую красавицу, как Хэ Сяоцинь? Ведь как оно у мужиков – состоялась жизнь или нет, определяется четырьмя пунктами: удачей в деньгах, удачей в карьере, возможностью вкусно покушать и успехом у женщин. Из этих четырех пунктов на первом месте стоит успех у женщин. Тому, кто успешен в любви, позавидуют и высокий чиновник, и богач. «Да если этот великовозрастный холостяк Чжан Цзягуй сможет жениться на Хэ Сяоцинь, то лучшего и желать нельзя, надо знать меру!» – рассуждали про свадьбу моей сестры и Чжан Цзягуя деревенские мужики, особенно холостые.

А вот что думала по этому поводу старшая сестра, была ли она довольна таким раскладом или действовала по принуждению, о том я никогда вторую сестру не пытала, сама она тоже об этом не заговаривала. Расспрашивать отца мне казалось худшей идеей, сам он тоже не поднимал подобного разговора, поэтому я до сих пор остаюсь на сей счет в полном неведении. Впрочем, вот что отец как-то сказал мне: «Те, кто носит фамилию Хэ, втайне радуются, что Чжан Цзягуй не смог стать первым в нашей деревне студентом, а все потому, что фамилия у него не Хэ, а Чжан. Если бы первый студент вместо фамилии Хэ носил любую другую, то большинство жителей Шэньсяньдина с фамилией Хэ потеряли бы лицо, это у всех бы вызвало досаду. Даже Хэ Гуантай так считает, даром что партсекретарь». С одной стороны, люди не хотели, чтобы Чжан Цзягуй стал первым в истории Шэньсяньдина студентом, а с другой – все как один продвигали его в деревенские старосты и возлагали на него разного рода надежды.

Иной раз мысли у людей и правда странные, такие же странные, как те самые шашлычки на бамбуковых шпажках, что торчали из щели нашего старого кухонного стола. Глядя на закопченные кусочки, без подсказки вы бы никогда не догадались, что это такое.

Партсекретарь подошел к столу и, заложив руки за спину, нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть шашлычки.

– И что, прямо на всех лягушачье мясо? – спросил он.

– На нескольких – змеиное, – ответил отец. – Чжан Цзягуй убил длиннющую, в полтора метра, змею, запек ее и принес мне в подарок как будущему тестю.

Однако вторая сестрица мне потом пояснила, что Чжан Цзягуй доставил гостинец не ему – он хотел расположить к себе мою старшую сестру.

Партсекретарь уселся на табурет и сказал, что уж и не помнит, когда в последний раз ел мясо.

– Змеиное мясо – тоже мясо, самый настоящий деликатес, который и гурманы-то себе не часто позволяют, – заметил он.

Произнося это, он вытянул шпажку с шашлычком и принялся жевать, как ему показалось, змеиное мясо; еще и попросил вторую сестру подать ему соль, сказав, что с солью это лакомство гораздо вкуснее, а без соли и самое вкусное покажется ерундой.

Отец сказал, что соль в доме закончилась. Вообще-то в тот день он собирался за ней в сельский магазин, но никак не ожидал, что на их поле приземлится десантник, поэтому соль так и не купил. Отец попросил вторую сестру зачерпнуть в блюдечко рассола из горшка с соленьями, чтобы партсекретарь макал мясо в него.

К слову сказать, партсекретарь не был старым, ему стукнуло-то всего пятьдесят три года, но поскольку на своем посту он находился уже долгое время, то люди в обращении к нему добавляли слово «почтенный», тем самым показывая свое уважение к нему как к представителю партии.

Он пришел к нам по поводу той самой куртки десантника.

По его словам, наша семья не могла распоряжаться подобной курткой единолично. Если такую вещь, всю из натуральной кожи, увезти на продажу в город, то за нее легко можно получить полсотни юаней. Поэтому у многих возникли претензии к тому, что куртку захватила наша семья.

Услыхав такое, вторая сестра тут же вспылила. Отбросив кочергу, она выпрямилась во весь рост и, воткнув руки в боки, заявила:

– Эту вещь братец-десантник лично подарил моей сестре, о каком захвате тут может идти речь? Пусть каждый думает, что ему хочется, вам как партсекретарю не пристало приходить к нам и читать всякие непристойные проповеди!

Партсекретарь нисколько на нее не обиделся. Он понимал, что ему при его-то должности неприлично опускаться до уровня какой-то глупой малолетки.

Глядя на отца, он продолжал втолковывать свое:

– Если бы деревня Шэньсяньдин сейчас по-прежнему называлась производственной бригадой, то все, что десантник подарил кому-то одному за помощь, оказанную ему всей бригадой, следовало бы рассматривать как подарок от лица НОАК и расценивать как коллективную собственность…

Отец попробовал мягко возразить: мол, сейчас время-то уже другое, но партсекретарь, вздохнув, продолжал отстаивать свою точку зрения:

– Да, время другое. Но ты же должен признать, что больше всего этому десантнику помогли те, кто, обливаясь потом, бегал туда-сюда! Парни сделали свое дело, но ничегошеньки за это не получили. Разумеется, они будут недовольны, так уж устроены люди.

Вторая сестрица лишь открыла рот, не зная, что и ответить.

Отец на какое-то время оцепенел, после чего выдавил из себя:

– Неужели ты собираешься забрать эту куртку, продать ее и потом разделить выручку?

В этот момент из комнаты родителей с тазиком в руках вышла старшая сестра и сердито заявила:

– Когда братец-десантник подносил мне свою куртку, то совершенно ясно сказал: «Дарю тебе на память». Он не сказал: «Дарю вам», и вы, партсекретарь, это прекрасно слышали. А раз так, то никто не посмеет унести ее из нашего дома!

Партсекретарь попал в щекотливое положение.

Он принялся объяснять, что пришел вовсе не за курткой и что тем более не собирался ее продавать и распределять вырученные за нее деньги.

Не выпуская из рук шашлычок из змеиного мяса, он встал из-за стола, подошел к очагу и, присев на корточки, обратился к отцу:

– Эх, Юнван, да я же для вас свой в доску, неужто не знаешь, как я отношусь к твоей семье? Мне ничего от вас не надо, я всего лишь хотел предупредить тебя. То, что всегда найдутся недовольные, – обычное дело, так не лучше ли их просто уважить, купить, к примеру, тех же сигарет? Так уж принято. Хотя сейчас значение коллектива уже не то, да и власти у меня как таковой нет, но я все-таки в ответе за то, чтобы наш народ жил сплоченно…

Выслушав его монолог, старшая сестра не нашлась с ответом.

Он говорил разумные вещи, да и посыл был с его стороны самый что ни на есть искренний, он ведь желал добра.

Отец мельком глянул на мою старшую сестру, опустил голову, на какой-то миг задумался, после чего отчетливо произнес:

– Хорошо, партсекретарь, послушаюсь тебя и куплю сигарет, а ты потом от лица нашей семьи раздашь их кому нужно.

Сказав это, отец снова глянул на мою сестру.

Та, не проронив ни слова, вышла во двор и выплеснула там воду.

В это время отец тихонько обмолвился, что у него на данный момент напряженка с деньгами, покупать сигареты не на что, но тут же добавил, что сигареты ведь может купить Чжан Цзягуй.

Партсекретарь на это сказал, что ему без разницы, кто их купит, в конце концов, Цзягуй – тоже свой человек. Ведь в любом случае, на Праздник весны у него со старшей сестрой будет свадьба, и, переезжая, она все равно прихватит эту куртку с собой, а значит, куртка станет их общей собственностью.

Перед уходом он вытянул из столешницы еще один шашлычок со змеиным мясом и как следует с двух сторон обмакнул его в рассол. Очевидно, обмакивание еды в какую-нибудь приправу уже превратилось в его страсть.

После ужина старшая сестра надела кожаную куртку и принялась крутиться перед зеркалом с отколотым уголком. В нашем доме были всего две маленькие комнаты. В одной жили родители, в другой – мои сестры. Средних размеров зеркало с отколотым уголком стояло поверх старого сундука. Сундук входил в приданое моей матери, зеркало из-за попадавшей в него влаги уже давно пошло пятнами, поэтому в нем все отражалось как в тумане. По словам второй сестры, старшая сестра очень редко смотрелась в зеркало – она знала, что красива, смотрись не смотрись, красота все равно при ней остается. А вот вторая сестра, по ее же собственным словам, наоборот, проводила у зеркала куда больше времени, и при этом всякий раз ей хотелось его разбить. Она признавала, что одно время завидовала старшей, однако когда был решен вопрос свадьбы старшей сестры с Чжан Цзягуем, завидовать перестала. К чему тогда вообще сдалась красота, если все равно придется пропадать в Шэньсяньдине да еще и выходить замуж за самого заурядного человека?

Потом вторая сестра рассказала, что в тот вечер 13 сентября 1982 года, когда старшая при свете малюсенького огарка свечи облачилась в короткую куртку из тончайшей натуральной кожи, то заворожила своей красотой даже ее. Как сказали бы современные пользователи сети, полный отпад.

Старшую сестру ее собственная красота, похоже, тоже застала врасплох, тем не менее на ее лице не отразилось ни малейшего признака самолюбования; наоборот, оно оставалось совершенно каменным. По словам второй сестры, «она выглядела так, словно ее покинула душа».

Родители перед сном заперлись в своей спальне, что выглядело более чем странно. У них была настолько тесная комнатка, что при закрытой двери в ней сразу становилось очень душно. Дверь на ночь в ней всегда держали открытой – разве что зимой затворяли.

Такая странность в их поведении привлекла внимание второй сестры. Она словно кошка подкралась к двери и услышала, что родители о чем-то разговаривают.

Мой отец, Хэ Юнван, был единственным ребенком в семье; мой дед – тоже, то есть в каждом поколении имелось всего по одному наследнику. Родители оба носили фамилию Хэ, и, поскольку у них уже имелось две дочери, третья была бы перебором. Ведь девочки обычно уходят в другую семью.

Отец переживал это обстоятельство всем сердцем.

Мать мучилась не меньше.

В итоге они решили завести меня. И вот я пребывала в утробе матери, готовясь вот-вот появиться на свет.

В те годы политика планирования рождаемости в деревнях позволяла иметь двоих детей, иначе говоря, в отношении крестьян учитывались такие моменты, как наличие или отсутствие сына и количество в семье наследников. Как там было в других местах, я говорить не берусь, но в нашем уезде дела обстояли именно так. Однако несмотря на разрешение иметь двоих детей, если в семье так и не рождался сын, то тут уж следовало пенять на себя, политика и сочувствие – вещи несовместимые.

Отец как мог молился о ниспослании ему сына и даже выработал стратегический план. Мать считала этот план не иначе как гениальным: когда шел разговор о свадьбе старшей сестры, ей едва исполнилось шестнадцать, через год, то есть в сентябре 1982 года, ей будет семнадцать; на момент свадьбы, которая планировалась на Праздник весны, до полных восемнадцати лет ей не хватало бы всего каких-то двух с лишним месяцев. В Шэньсяньдине такая ситуация считалась нормальной: сперва разрешалось сыграть свадьбу, а спустя два с лишним месяца – уже законно оформить отношения.