Ворота открылись, и Ганзаки убедился в своей правоте: особняк не просто был довоенной постройкой – он наверняка застал ещё эпоху Мэйдзи⁴⁸. Каменное здание в стиле тэйкан-дзукури⁴⁹, отделанное побуревшим от времени кирпичом, сочетало в себе европейскую практичность и классическую японскую монументальность того времени. В стороны от крыльца расходились крылья-галереи, а по центру возвышалась трёхэтажная башня с черепичной острой крышей. Когда-то Ганзаки грезил, что у него будет такой же дом – мощный, торжественный, напоминающий о великих полководцах прошлого. Но реальность оказалась сурова: на зарплату инспектора полиции он смог позволить себе лишь небольшую квартирку в одном из жилых комплексов недалеко от работы, в то время как в доме его мечты жил босс преступной группировки.

Машина остановилась точно напротив выступающего вперёд крыльца с колоннами. Возле ступенек ждал мужчина в таком же дорогом костюме, как у Ито. Ему было лет сорок на вид – возможно, это и был тот самый отец мальчишки-водителя.

– Спасибо, что подвёз, – сказал Ганзаки, не торопясь выходить из салона.

Ито бросил на него очередной пристальный взгляд и кивнул.

– Постарайтесь не разозлить босса, иначе обратно вам придётся ехать на другой машине. Не такой комфортабельной.

– Каков шутник, – пробормотал Ганзаки, прекрасно поняв его намёк, и выбрался наружу.

Раскидистые ветки старого красного дуба создавали приятную тень. Май в этом году выдался жарким, но здесь, вдали от дорожных магистралей и стеклянных офисных зданий, словно умножающих солнечный свет, было свежо и тихо. Как будто они не в центре старого Токио, а где-то за городом, в одной из тех небольших деревенек, откуда так старательно бежит молодёжь.

– Инспектор Ганзаки? – вежливо осведомился ожидавший у крыльца мужчина, и сразу стало ясно, что именно с ним Ганзаки разговаривал по телефону.

– Да. А вы?..

Мужчина улыбнулся.

– Ито Ёсимацу, старший советник господина Огино-сама. Это я вам звонил.

Ганзаки, не удержавшись, вопросительно поднял бровь и оглянулся на машину. Старший Ито кашлянул:

– Значит, он вам всё-таки представился… Да, вы верно поняли – это мой сын. – А когда Ганзаки повернулся к нему, добавил с извиняющейся улыбкой: – Приёмный. Мальчик – сирота, попал в банду совсем юным и хорошо проявил себя, поэтому с разрешения Огино-сама я его усыновил.

Ганзаки невольно отметил про себя, что угадал и ошибся одновременно. А ещё удивился, с чего вдруг старший советник Ито перед ним отчитывается, почему за рулём машины был его сын. Жест доброй воли? Попытка установить доверительные отношения? Или таков характер Ито Ёсимацу, правой руки Огино? Не всем же в якудзе быть беспринципными ублюдками.

– Хороший парень, – зачем-то сказал Ганзаки, за что удостоился благодарной улыбки.

– Благодарю. Пройдёмте, Огино-сама вас уже ожидает.

Внутри особняк соответствовал тому, как выглядел снаружи. Аляповатая лепнина на потолке и простота выбеленных стен грамотно уравновешивалась деталями из традиционных материалов: шёлковыми ширмами, лакированными деревянными панелями и свитками-какэмоно⁵⁰. Ганзаки с трудом подавил раздражение, вызванное банальной завистью, – этот дом был слишком хорош, почти идеален. За исключением того, что принадлежал преступнику.

Вслед за Ито Ганзаки поднялся по вычурной мраморной лестнице на второй этаж центральной башни и оказался, к своему удивлению, не в рабочем кабинете, а в богато обставленной гостиной. Обитые тёмной тканью стены, дорогие кресла, камин и мини-бар у дальней стены настраивали совсем не на деловой лад.

Ито без слов указал рукой на одно из кресел и, пропустив Ганзаки вперёд, отступил. Но не ушёл – шороха двери не последовало.

Огино Ёсиро сидел в кресле около камина, положив руки на подлокотники. Ганзаки впервые видел его вживую, и, хотя он тщательно изучил фотоархив департамента, посвящённый Мацуба-кай, ни одна фотография не передавала в полной мере ауру власти и уверенности, исходящую от босса клана. Это был крупный широкоплечий мужчина, которому можно было дать и тридцать пять лет, и все пятьдесят: его волосы были черны без намёка на седину, но на лице отпечаталась вся его непростая бандитская жизнь. Вдоль левой скулы тянулся бугристый шрам, другой, больше напоминающий родимое пятно, был на правом виске. Мощный подбородок казался посыпанным перцем из-за едва-едва пробившейся щетины. И лишь глаза, глубоко посаженные, похожие на тёмные омуты, больше подходили древнему старику, чем мужчине на тринадцать лет старше Ганзаки.

Как и все встреченные сегодня мафиози, Огино был в баснословно дорогом деловом костюме. Из-под расстёгнутого пиджака выглядывала натянутая на мышцах груди жилетка и выглаженная рубашка, на аккуратно поддёрнутых штанинах красовались настолько идеальные стрелки, что казались выстроченными. На фоне собеседника Ганзаки в своём мятом сером костюме и рубашке не первой свежести казался нищим, ночевавшим сегодня на улице. Впрочем, это было не так далеко от правды: ночевать ему действительно пришлось вне дома, в машине, но не будешь же это объяснять боссу якудзы?

– Добрый день, инспектор Ганзаки. Говорят, вы крайне настойчиво искали возможности встретиться со мной, – первым нарушил тишину Огино, и его глубокий хрипловатый голос завершил образ стереотипного мафиози.

Ганзаки приветственно склонил голову и ответил:

– Здравствуйте, Огино-сан. Да, я действительно долго пытался с вами увидеться. Рад, что моя настойчивость дала плоды.

Начался самый нелюбимый Ганзаки этап переговоров: собеседники должны были вежливо улыбаться, говорить на отвлечённые темы, окольными путями и полунамёками медленно и неторопливо подбираясь к сути дела. И чем лучше ты скрываешь свою заинтересованность и истинные намерения, тем больше шансов добиться успеха. Но для Ганзаки эти словесные игры всегда были мучением – он считал это тратой времени и предпочитал действовать в лоб. В школьные годы Ицки постоянно закатывал глаза и говорил, что для питчера смерти подобно быть настолько прямолинейным.

«Питчинг – это игра умов, – говорил он. – А если у тебя на роже написано, что ты собираешься обыграть бэттера подачей в центр, то каким бы быстрым ни был твой фастбол, он будет отбит».

С годами Ганзаки научился сдерживаться и не лезть на рожон, но по-прежнему считал, что мир стал бы гораздо проще и понятнее, если бы люди говорили что думают, а не прятали правду за красивыми метафорами и поэтичными сравнениями.

– Я слышал, что дело Отаро-кай планируют передать в суд уже осенью, – заметил Огино, неожиданно для Ганзаки перескочив через словесные реверансы о долгожданности их встречи.

– Да, следователь Ватасе почти закончил собирать доказательства.

Огино кивнул и потёр пальцами шрам на виске.

– Это хорошо. Наконец-то в Токио станет спокойнее.

Язык чесался спросить, почему Мацуба-кай позволила Оте и его людям так долго действовать безнаказанно, но тогда переговоры точно провалятся. Поэтому приходилось держать себя в руках.

– Но ведь вы позвали меня не для того, чтобы уточнить эту информацию, верно? – заметил Ганзаки.

За спиной раздался тихий смешок. Взгляд Огино на секунду метнулся к Ито, а затем опять вернулся к Ганзаки. О да, от этого взгляда определённо становилось не по себе. Когда на тебя так смотрит один из боссов якудзы, хочется либо забиться в какую-нибудь щель и молиться, чтобы о тебе забыли, либо выстрелить ему в лицо, навсегда избавившись от ощущения, что тебя свежуют заживо.

Ганзаки выдержал этот взгляд, не дрогнув. Не потому, что был уверен в собственной неприкосновенности, нет. Просто почувствовал, что, если даст слабину, не видать ему помощи, в которой он сейчас так нуждался. А благодаря бейсболу и бесконечным придиркам Ицки держать лицо, даже если всё внутри сковал ужас перед сильным противником, он научился.

– В своих запросах вы упоминали, что под вашим присмотром находится девочка, – медленно, словно пытаясь продавить его не только взглядом, но и голосом, произнёс Огино.

– Кихира Юми, – кивнул Ганзаки, внутренне ликуя. Пока что всё складывалось даже лучше, чем он рассчитывал.

Огино наконец-то прикрыл глаза и задумчиво пожевал губу, как будто пытался нащупать ускользающее воспоминание.

– Кихира… Кихира…

– Её отец, Кихира Тору, был нашим партнёром, – подсказал Ито, опережая Ганзаки, хотя тот не сомневался: Огино притворяется, что не помнит это имя.

– Точно! Малыш Тору, высокий такой, с наивными глазёнками… Эх, хороший парень был. И жена всем на зависть.

Ганзаки промолчал. Рано он радовался, что разговор свернул в нужное русло, миновав омуты пустых рассуждений. Похоже, все словесные кружева Огино приберёг для той темы, что действительно интересна им обоим.

– Получается, вы его дочку опекаете? Помню, видел её совсем крохой. Вся в красавицу-мать: уже тогда была как прехорошенькая фарфоровая куколка, зато характер такой, что чуть не по её – сразу в драку, и плевать, что противник больше и сильнее…

Огино мечтательно улыбнулся. Ганзаки вынужден был признать – его слова идеально описывали Кихиру Юми. Красивая, как кукла, и драчливая, как дикая кошка. И даже выпавшие на её долю испытания не сломили дух девочки, а лишь закалили подобно стали меча.

– Её семья стала жертвами Отаро-кай, – сказал Ганзаки. – Ота лично убил их на глазах Юми, сама девочка чудом осталась жива. Хотя, уверен, вы и так это знаете.

Улыбка Огино из мечтательной превратилась в хищную. Он знал. И даже больше: в том, что случилось с семьёй Кихира, отчасти была его вина. Ведь глава семейства отказался предавать Мацуба-кай и отмывать деньги для Оты. А Огино ничего не сделал, чтобы защитить своего партнёра. И Ганзаки очень рассчитывал, что у этого человека найдётся хоть капля раскаяния, чтобы попытаться загладить вину перед девочкой, лишившейся семьи по его вине.

– Ах, бедняжка Юми, никому не пожелаешь такой горькой участи. Вот только… —протянул Огино, – я знаю и о том, что после смерти своей семьи она больше года жила в доме Оты и что Ота собирался её удочерить.

– Тогда вы должны знать и о том, что именно её заявление на суде об удочерении стало причиной инициации расследования в отношении Оты, – парировал Ганзаки. – Мне напомнить, что сказала Юми в тот день?

Вместо ответа Огино посмотрел на Ито, и тот процитировал:

– Я не хочу быть дочерью убийцы моей семьи.

Несколько томительных секунд в комнате было тихо. Ганзаки, сохраняя внешнюю невозмутимость, судорожно пытался продумать следующий шаг. Что говорить? Какой аргумент использовать следующим? Что приберечь до решающего момента? И стоит ли раскрывать все карты?

Наконец Огино шумно выдохнул и, откинувшись в кресле, побарабанил пальцами по подлокотнику.

– Да, следует признать смелость и дерзость юной Кихиры. Решиться сказать такое в лицо человеку вроде Оты… Неудивительно, что теперь Отаро-кай пытается её убить. – Но не успел Ганзаки воспрянуть и подхватить рассуждение, как Огино подался вперёд и вкрадчиво понизил голос: – Вот только слабо верится, что целый год она спокойно прожила с убийцей под одной крышей и лишь на суде вспомнила, кто он такой… Подозрительно, не находите, инспектор Ганзаки?

– Он мог её запугать, – вполне резонно заметил тот, хотя прекрасно знал, что дело не в этом.

– Он должен был её убить. В тот день, когда убил остальных Кихира. Такие люди, как Ота, не оставляют свидетелей. Но он оставил её в живых и более того – захотел сделать своей дочерью. Зачем? Зачем ему эта девочка, которую якобы так хочет устранить Отаро-кай, но уже третий год не может это сделать? И почему полиция использует эту девочку как предлог для встречи со мной?

Воздух в комнате сгустился от напряжения. На виске Огино вздулась, забилась жилка, подчёркивая и без того довольно заметный шрам. Ганзаки не понимал, что именно так взбесило босса якудзы, поэтому не мог придумать достойный ответ. Пока он молчал, в разговор вмешался Ито:

– Инспектор Ганзаки, поймите нас правильно: мы не утверждаем, что полиция находится в сговоре с Отаро-кай и использует Кихиру Юми для того, чтобы навредить Огино-сама и Мацуба-кай. Я лично изучил ваше дело и уверен, что вы действительно хотите защитить девочку. Однако… вы должны признать: это выглядит подозрительным стечением обстоятельств, что Ота оставляет живой дочь одного из близких друзей Огино-сама, год заботится о ней, как образцовый опекун, готов принять её в свою семью, а потом позволяет ей сделать настолько вопиющее заявление и раз за разом инициирует неудачные попытки покушения. А потом мы получаем запрос от департамента полиции о встрече и возможности взять Кихиру Юми под свою защиту.

– Я не просил о защите Кихиры… – вскинулся Ганзаки, обернувшись к Ито.

– Вы не единственный, кто подавал запросы по этому делу, – мягко ответил тот. – Поэтому Мацуба-кай всё это время отказывалась от любого сотрудничества с полицией по делу Оты. Вы далеки от внутренней политики якудзы, но, думаю, поймёте наши опасения: девочка слишком много времени провела с человеком, настолько жадным до власти, что он решился бросить вызов не только Мацуба-кай, но и всем кланам в Токио. Да, Кихира всего лишь ребёнок, но Ота достаточно ненормален, чтобы использовать её для убийства Огино-сама.

Ганзаки едва не рассмеялся, получив исчерпывающее объяснение от Ито. Так вот в чём дело… Босс якудзы боится, что всё это спланировано ради того, чтобы Кихира могла подобраться к нему и убить. И хотя это звучит как полный бред, в одном Ито был прав – Ота ненормальный. Даже не так: Ота был диагностированным социопатом, поэтому всё, что обычному человеку казалось нормой, для него было пустым звуком. Так что да, он вполне мог использовать ребёнка для убийства конкурента. И даже подставить себя под удар правосудия, лишь бы добиться желаемого. Никто не знает, что на уме у этого психа, поэтому от него можно ожидать чего угодно – особенно того, что больше похоже на бред сумасшедшего.

– Да, вы правы, – выдохнул Ганзаки, когда почувствовал, что истерический смех отступил. – Во многом правы. И я понимаю ваши опасения. Ота – псих, и лучше бояться его выходок, чем недооценивать. Но есть один нюанс, который, возможно, поможет вам взглянуть на эту ситуацию с другой стороны.

– Какой же? – спросил Огино, вынуждая Ганзаки повернуться к нему лицом.