На этих словах Коля вывел машину и поехал на окраины, в некоторых местах исчезнуть проще. И в момент, когда белая машина скрылась, мимо клуба проехал, едва притормозив, черный BMW, любезно одолженный другом. Томас вжался в кресло, едва увидел машины полицейских. Не могли же они так быстро его найти? Нет, не могли. Или могли? Водителю он приказал ехать дальше и увозить его к своему боссу.

Назавтра Томас узнает, что приезжали за ним. Про аварию ни слова не будет. Его кабинет перевернут с ног на голову, но, кроме пустого сейфа, картин и статуэтки африканской женщины, ничего не найдут. Он бы тут же уехал, если бы не одно но. Его помощница, Настя, которую грабители окрестили Патлатой, видела в тот вечер самого Томаса. И видела, что из его кабинета вышли четверо. Двое выносили стол, их остановили полицейские и отвели в общий зал, ко всем. Потом отпустили, раньше, чем саму Настю. Стол конфисковали. Но важно не это – еще двое, один из которых был Томасом, исчезли.

Томас просмотрел все камеры за тот вечер – съемка сохранялась на облачном хранилище, к которому полицейские доступ не добыли. Он обнаружил себя. Такой же рост, лицо, одежда, даже жесты очень похожи.

– Кажется, я начал сходить с ума, – сказал он себе.

А потом ему сказали, что сбитый им человек… не человек. Пугало из свиной туши и еще каких-то частей животных.

– Это что получается? Кто-то не дал мне приехать в клуб во время облавы… Проник в него с моим лицом… Сбежал, несмотря на полицейских. А сейф, по протоколу, пустым оказался?

Друг, который посреди ночи помог разобраться с аварией, дал машину с водителем, достал протокол и несколько дней берег у себя, сейчас вальяжно раскинулся в кресле и закурил сигару.

– Кажется, тебя кто-то спас. Или очень жестко подставил.

– Или и то и другое.

В кабинет вбежала Настя. По-детски сжатые губы, приподнятый подбородок – что-то важное. Не дав другу времени смутиться, Томас спросил, в чем дело.

– Я вспомнила того… Ну, в твоей одежде и, получается, с твоим лицом… Когда он выбегал, разглядела плохо, но потом, на камерах. Он приходил к тебе, с девчонкой. Что-то у вас там произошло, они потом не вернулись.

Друг Томаса выпустил огромное облако дыма и рассмеялся.

– Ну вот, видишь. Дело начинает обретать зацепки.

– Осталось понять, что это за хрен и кто организовал на меня облаву.

– Моя печь к твоим услугам, Том, ты же знаешь. Скажи, как его найти, и мои люди обрадуют тебя подарком.

– Если бы я знал…

Настя потупилась. Ненависть, которая исказила лицо Томаса, не сулила окружающим ничего хорошего. Даже близким и друзьям.

* * *

В ночь после того, как статуэтка, драгоценности и валюта превратились в наличные рубли, раздался звонок в дверь. Коля с Галлой немедленно проснулись.

Парень выхватил из тайника газовый пистолет. Боевой купить не хватило духа, о чем он сейчас пожалел.

В одних штанах Коля аккуратно подошел к двери. Стук почти не прекращался. В подъезде стояли несколько человек в обычной одежде, но все равно было страшно. Этот страх не лишал решимости, но и не придавал сил. Николай гнал от себя мысль, что это конец, но она пузырем надувалась внутри. Что ж, либо пан, либо пропал. Коля решился чиркнуть образной зажигалкой и спросил:

– Кто это?

– Николай Павлович? Вас беспокоят… Можете посмотреть в глазок? Он работает?

Голос у мужчины к себе располагал.

– Да.

Человек за дверью достал документ и поднес к глазку. Коля не сильно вчитывался, но увидел главное – Федеральная служба безопасности. Корочка потертая, скобы поддались ржавчине, розовая бумага удостоверения сливалась с белыми ставками: не подделка.

– Разборчиво?

– Более чем.

– Прошу заметить, что мы не с оружием, без формы и не выламываем вам дверь. Вы же, Николай Павлович, не солдат и не разбойник, а наша русская интеллигенция. Давайте просто поговорим. Вы вооружены?

– Нет, – соврал Коля.

Он отошел от двери, подозвал Галлу. Она вышла в уличной одежде. Третий этаж, через окно не сбежать, но и… Коля вновь решился и отдал девушке пистолет. Зашептал:

– Держи у себя. Если что – стреляй, он не боевой, газовый.

В дверь снова постучали. Галла ушла в комнату и, надо верить, спряталась. Коля открыл дверь.

Трое мужчин, разного роста, двое выше среднего. Непримечательная внешность, некрупное телосложение. Говоривший протянул руку для того, чтобы пожать. Легко заломит. Коля ответил на жест, и ничего не произошло.

– Чаю?

– Если он не отравлен, вполне. Вы большие выдумщики с друзьями, лучше переспросить.

– Нет, не настолько… Сегодня ночью только меня гости радуют?

– Да, за ваших друзей не беспокойтесь. По крайней мере, с нашей стороны и на данный момент. Сделка. Коля выдохнул.

– Вы попали в неприятную ситуацию. – Гости сели за большой стол и угощались чаем с пряниками. Двое из троицы так и молчали. – Страшный сон напоминает, не правда ли? Так хочется проснуться и понять, что все неправда, игра ума… Долг… Ограбление… Или вам понравилось? Коля вскинул бровь. Глаза уже привыкли к свету, и он рассмотрел, что у его собеседника не по возрасту старые руки.

– Я смотрю, вы юноша молчаливый. В соцсетях активнее себя ведете, но проявлю эмпатию. Давайте ближе к делу. Томас, он же Тимофей Алексеевич Барсукин, любит страшные сны претворять в жизнь. Прикрывается обратным, чаще воплощает приятные сны некоторых групп населения… Но тем не менее. Очень мало, во что он не вляпался. И при этом юридически чист, как слеза младенца. Сейчас нас интересует контрабанда оружия через Монголию и Корею, и тут вы можете нам помочь.

– С контрабандой?

– Хах… нет. С тем, чтобы Томас-Тимофей оказался в нужных для общества местах. Мы вам тут принесли парочку листов и папок… Все должно остаться между нами.

Подняв от документов взгляд, Коля посмотрел в глаза служителя государства. Серые, невыразительные. С толикой тепла, такого не назовешь злым человеком. Возможно, уставшим. Коля надеялся, что тот отведет взгляд, но этого не произошло. Но и парень нашел силы, чтобы не отвести свой.

Мужчина забрал не уложенные листы и сложил их в свой портфель. Папку оставил.

– Я все понял.

– Вот и славно. Доброй ночи. В конце концов, все это, возможно, просто сон. – Встав из-за стола, мужчина подмигнул.

Двое его коллег тенью скользнули за ним к выходу.

– Один оборот?

– Да.

– Как-то просто. Вы же такие… как сейчас говорят? Креативные!

Дверь закрылась, и ночь наполнила квартиру тишиной. Коля не спешил оборачиваться. Даже когда его окликнула Галла. Он ей все объяснит, обязательно все объяснит, но потом.

– Коля, что вы такого натворили?

В голосе слышались слезы, но Галла держалась. Слезы и сталь – поэтичное сочетание, которое есть только у женщин. Да, чистая поэзия – это, конечно, женщины. И про женщин.

– Тише. Все в порядке. Нам ничего не угрожает.

И скоро все изменится в лучшую сторону. Верь мне.

– Это все ваш проклятый фестиваль, да?

– Нет. Это наш проклятый город и твой проклятый гражданский муж, которому не все равно! Ты в безопасности…

– А ты? – перебила его девушка.

– Если ты со мной – в полной. Ты со мной?

Галла не ответила и ушла в комнату. На тумбочку лег пистолет. Металл ударился об дерево. Коля вздохнул. Если бы она знала, как только что повысились ставки…

Николай лег на край кровати, спиной к воздвигнутой между ними стене, но Галла пододвинулась и обняла его.

– Я с тобой.

* * *

В хороших кроссовках и жизнь хороша. Профессионал бы заметил, что у Николая походка человека, регулярно преодолевающего пешком большие расстояния. Он и сейчас шел по набережной, не зная, на сколько растянется путь. Наверное, в каждом городе есть бесконечные маршруты. В Иркутске они идут вдоль Ангары.

Девушку звали простым именем Маша. Первый курс, белые кудри, сиреневые глаза. Улыбается мило, но, стесняясь, кривовато. Она казалась еще подростком, немного нескладная в движениях, но очень приятная глазу. Полная противоположность естественной и прямой Юле.

С этим чудом славянской красоты его попросили пообщаться из одного союза писателей. Там по работе с молодежью было не очень, а тут дочь кого-то там важного, требовался деликатный наставник. Николай согласился из лучших побуждений. То, что общение предполагает еще и эстетическое удовольствие, воспринялось как кармический бонус.

– Николай. – Галантная улыбка.

– Мария. – Восхитительная улыбка.

– Пройдемся?

Коснулись темы погоды. Потом учебы, куда ж студенты без нее? Аккуратно начали говорить о стихах.

– Кого читаешь?

– В плане?

– Из поэтов. Мне сказали, ты поэт.

– Поэтесса.

– Любишь объективизировать женщин? – Коля хитро улыбнулся.

– Да-да, Ахматова требовала называть себя поэтом.

Уловка не удалась, Коля развел руками.

– Важно быть в материале и традиции. Биографии, истории, какие мнения в литературе есть. Так что читаешь?

– Ну, Серебряный век.

– Сто лет прошло. Десятки гениальных имен. Елена Шварц, Борис Рыжий, сегодня есть кого отметить.

Маша улыбнулась и чуть склонила голову.

– Ну, еще певцы. Рэперы, точнее.

– Рэп – музыкальный жанр, это близко, но не поэзия. Бродский, кстати, был против романсов на его стихи.

– Да? Я слышала несколько хороших.

– Ну, уровень Бродского позволяет быть снобом.

Оба рассмеялись. Девушка была сдержанная, но скорее из воспитания.

Маша начала читать свои стихи. Коля попросил громче, девушка на сцене явно не выступала, голос не поставлен. По всему бульвару Гагарина стояли скамейки с видом на Ангару. На одну из таких приземлились.

– Ты сам пишешь?

– Нет, дилер на товаре не сидит. – Коля пожал плечами.

– А откуда знаешь про поэзию?

– Изучал. И про музыку, и про художников. И за Станиславского с Михаилом Чеховым могу поговорить.

– Антон же…

– Антон Чехов – это наш великий писатель и драматург. У него был племянник, Михаил, уехавший в Америку и там основавший свою школу. Для них он что для нас Станиславский.

– Не знала…

– Ну, возраст пока позволяет.

В опытные руки Николая попало не только расположение девушки, но и ее стихи. Важно добиться хорошего настроя, потому что дальше ждет препарирование самого сокровенного. А это больно. Даже за цинизмом автора скрывается попытка сбежать от этой боли.

Тексты традиционно оказались искренними, но сырыми. Чистые таланты среди молодежи он за несколько лет встречал всего пару раз, может, с пяток, не больше. Когда речь – горная река, а каждое слово – камушек в единой конструкции.

– Смотри, поэзия стремится к тому, чтобы каждый звук играл. Был такой филолог, Роман Якобсон…

– Я поэта знаю Якобсона. Иркутского.

– Да, но вряд ли родственники. Так вот, он вывел формулу…

– Формулу?

– Ага. Теперь внимательно: поэтический язык есть проекция оси селекции на ось комбинации, парадигмы на синтагму.

Коля продолжал удивлять. Далее последовали объяснения. Про то, что селекция и парадигма – это содержание, мысль, которую мы выражаем теми или иными звуками и словами. А комбинация и синтагма – условия, в которых мы эти слова подбираем.

– Ну, например, ты хочешь поздравить отца с днем рождения. Пишешь лиричные стихи, очень милые и теплые. – Коля заметил, что пример девушке не понравился. – Так вот, в теплых и милых стихах мы скажем «папочка» или «родной мой папа», что-нибудь такое. Внешние условия – порадовать и поздравить – это комбинация. А выбирая конкретное слово из множества вариантов – селекция. Мы же не скажем при поздравлении «батя».

– Да, поняла.

– Супер! Помимо смысловых условий, что мы хотим сказать, есть в поэзии еще технические. Размер, например.

– Кажется, понимаю… Если пишешь в ямбе – от него уже не уйти, и выбирать слова надо так, чтобы везде был ямб…

– Бинго! Грубо говоря, есть металлические формы – ягодки, слоники, грибы, а есть разного вкуса мармелад, который в эти формы заливаем. Препарирование стихотворений прошло почти без боли, но пару раз на Колю посмотрели с отчаянием. Он с удовлетворением отметил разнообразие тем молодой поэтессы. Маша тяжело вздыхала, но слушала с интересом. Возникло чувство, что Колю изначально ей зарекомендовали как большого специалиста, и она ловила каждое его слово. Да уж, страшно не то, что мы взрослые, а то, что взрослые – это мы.

Дабы смягчить разговор, было решено угостить девушку мороженым. Сбегали в магазин, один из немногих на бульваре. Отошли от темы искусства. Вновь заговорили про учебу. Вахтеры в общаге, физруки, которые пытаются самоутвердиться за счет студентов. Общие знакомые, мероприятия профкома. Потом байки от старшекурсника. Каждый год студенчества несет в себе сотни событий, что напоминает раннее детство. Подготовительное время жизни. Говорят, потом так уже не будет, рутина, быт. Всех творческих людей это пугало, словно раскрытая над шейным позвонком пасть бойцовской собаки. Пожалуй, после раннего детства и студенчества третий период, когда жизнь несет постоянные открытия, – это рождение ребенка. Маша подумала и сказала, что еще может быть война. Заговорили про ковид.

Спустя пару часов прогулки молодые люди стояли под старым мостом. Сверху раздался грохот от проезжающего трамвая.

– А ты почему стихи пишешь?

– В смысле? – Маша стояла ближе к воде, следила за проплывающей ондатрой. Обернулась, непонимающе улыбаясь.

– У всех есть причина. Как говорят? «Дети миллионеров хороших стихов не пишут» или «не спрашивай поэта, почему он пишет».

Да, фразы звучали пафосно. Но Николай находился в позиции наставника. Надо успеть сказать все самое важное, не факт, что будет вторая встреча.

– Да нет, я ничего такого…

– Родители пьющие. Растлили в детстве. Парень вскружил голову, переспали, и больше он не звонил. Или девушка? Причина, как правило, либо в родителях, либо в любви. Часто даже в сексе, но давай остановимся на высоком, Фрейд тот еще козел. Как вариант из частых, это чья-то смерть, но, надеюсь, не твой случай.

Взгляд девушки стал холодным. Она подошла к огромному бетонному блоку, который неизвестно как здесь оказался, возможно, лежал с самой гражданской войны опорой всего города.

Маша присела на камень, расправила небесного цвета юбку. Сначала смотрела в землю, потом подняла взгляд на Колю.

– Ничего такого, все как у всех. Ну, папа военный.

– Ха, этого уже более чем достаточно.

– Ну да… Он любит меня, сейчас все хорошо.

– Переехала?

– Из Игирмы… Да откуда ты все знаешь?

– Зорко смотрю, много думаю.

– Еще молчать неплохо иногда.

Сунув руки в карманы джинсов, Коля расположился около девушки. Смотрел вперед, на монументальные своды и живое течение. Можно не продолжать разговор, скелеты в шкафу обнаружены. Нужно быть не их жертвой, а скорее актером, что дергает подвязанные к ним ниточки. Тем более что у скелетов нет опорно-двигательного аппарата и веревочки для них – единственный выход.

Кажется, он сам хотел выговориться. Маша внушала доверие. В конце концов, их пути, скорее всего, разойдутся сегодня же. Или они станут друзьями, и тогда не страшно. Вспомнились все события прошедших двух месяцев, и стало горько-плевать. Не факт, что Коля доживет до осени.

– Прости, если потревожил не те струны. Просто знай, ты не одна.

Ничего крайне особенного в пути Марии не было, здесь она права. Трагичного много, но особенного… Кто рос без маленьких трагедий, которые с точки зрения ребенка или подростка масштабом во весь мир? Потеря друзей из-за переездов, отсутствие голоса в семье. Суровые, непомерные наказания за тройки. Нежному сердцу боль наносит более глубокие раны.

– Ты специально меня привел сюда, где нет людей?

– Само как-то.

– Не верится… – Девушка смотрела в сторону.

Слова закончились. Обиды на родителей нет. – Спасибо, Коль. Ты тоже не один. Мы не знакомы толком, но мне кажется, тебя любят.

– Да, думаю, это так. Но для всех них я – старший. А мне обратиться не к кому.

– Если что, обращайся ко мне.

Девушка чуть прижалась. Коля ее поблагодарил.

– Игирма… Слышал, на севере области части – за определенную сумму хоть танк тебе подгонят.

– Ну, танк не танк, но БТР точно. А что?

– Да так… на всякий случай.

* * *

Раскумаренные, они сидели за накрытым столом. Томас вышел к бассейну и окунул голову в воду. Мир вибрировал, цвета играли, но крылья за спиной вдруг стали тяжелы. Настолько, что Томас подался вперед и упал в бассейн весь. Выплыл и вернулся к столу.

– Хороший ты парень, Томас. – Семен Германович погрузил в рот устрицу, прожевал и, улыбаясь, сказал: – Но в баню я бы с тобой не пошел!

– Не пошел бы? – Томас тоже заулыбался.

Собеседник рассмеялся и закачал головой. Остальные отдыхающие тоже засмеялись.

– Нет, не пошел бы, Томас!

– Нет, да? – Томас вдруг перестал улыбаться. – Нет, да?!

Бутылка со стола сама собой оказалась в его руке и вроде бы сама опустилась с размаху на голову Семену. Назвать его по имени-отчеству уже никак не получалось. Человек, лежащий на полу, полуголый, с окровавленной головой, терял отчество. Томас вскочил, не зная, что сделает в следующий момент, но уверенный, что делать что-то надо. Бутылка полетела на край стола, но разбилась слишком сильно, под самую ладонь, розочка не вышла. Чертыхнувшись, Том пнул лежачее тело, потом еще раз, а потом его взгляд уперся в потолок. Крылья стали еще тяжелее. Настолько, что он не мог шевелить ни руками, ни ногами, хотя их становилось вокруг него все больше. Вот и головы. Совсем на него непохожие, какие-то нервные. Интересно, из конечностей только руки-ноги-головы прибавились? Вдруг окружающий мир, судя по тактильным ощущениям, превратился в змей и крепко оплел его тело.

В себя он пришел только под вечер следующего дня. Голова звенела, сушняк, под боком никого.

Приехал в офис. Узнал, что сорвал сделку. Семен Германович не оценил ласковые поглаживания бутылкой и выставил счет за моральный ущерб. Гребаный москвич. Надо было его завалить вчера. Его и всю шушеру.

Томас мстить умел. Надел джинсы, черную водолазку, на шею намотал балаклаву. Позвонил своим ребятам. И поехал к московскому гостю в номер.

– Ты свихнулся! – кричал Семен. Он опять потерял отчество.

– Ты открыл дверь человеку, который вчера тебя чуть не убил. И кто из нас псих? А надо-то было всего лишь сказать кодовое «я тебе денег принес». Деньги-деньги-деньги! Мани-мани-мани!

В углу всхлипывала девчонка. Либо проститутка, либо дура из бара. По сути, та же проститутка. Решила скоротать вечер, провести с кем-нибудь ночь. А тут москвич, деньгами сорит. Не сильно старый… Ну, его мальчики ей устроят незабываемый вечер. Уже на «су-е-фа» решали, кто в соседней комнате будет первым впечатления дарить. Томас привел с собой семерых помощников – двоих девушка не интересовала. А вот голый, беспомощный, связанный Семен – возможно.

– Ты с кого деньги решил требовать?

– Том… Том, давай договоримся.

Девчонку поволокли за волосы, та заорала. Семен начал паниковать еще больше.

– Договоримся? Ты меня оскорбил. Меня, в моем же городе!

– Томас, сейчас не девяностые. Сейчас уже так нельзя. Мы в отеле…

– Пасть закрой! – Томас наотмашь ударил тыльной стороной ладони.

Пленник попытался вырваться, но тщетно. Томас отошел за своим чемоданчиком с инструментами, принес его и открыл перед Семеном. Тот застонал.

– Ногти… Да, пожалуй, вначале ногти.

– Томас, не надо. У меня… Ты же ценитель искусства, да? У меня есть кое-что для тебя. Во имя мира. Для примирения. – Голос Семена дрожал. Кадык, слегка заросший щетиной, некрасивый, будто из куриной кожи, бегал вверх-вниз.

Москвич кивнул на шкаф. Он окончательно растерял дух и чуть не плакал. Помощники принесли ящик, тот казался монолитным. Семен объяснил, куда нажать, чтобы стенки отъехали.

– Ты охренел? – Томас задал вопрос без агрессии, искренне удивленный.

Перед ним стояла его статуэтка из Лиссабона. Подарок его дорогого, горячо любимого наставника, который умер пять лет назад.

Томас с размаху ударил Семена плоскогубцами по лицу.

– Ч-что? Что не так?!

– Это моя статуэтка! Моя! Ее у меня украли!

– Твоя? Я не знал! Искал ее два года и…

– Что ж. Ночь будет долгой и веселой. Можешь спросить у своей подружки за стеной.