* № 9 (рук. № 11).

<Женщина эта была бы красива: красивы были и невысокій, но прекрасно обрамленный черными волосами лобъ, и прямыя тонкія брови, и тонкій небольшой носъ, и изогнутыя губы съ дѣтски выдающейся верхней губой, и, въ особенности, агатовые большиіе добрые, немного косившіе глаза. Она была бы красива, если бы не вялое, унылое выраженіе одутловатаго лица.>

* № 10 (рук. № 6).

Несмотря на впечатлѣніе неловкости и стыда, оставленное присягой, усиленное еще рѣчью предсѣдателя, въ которой онъ внушалъ присяжнымъ, что если они нарушать присягу, они подвергнутся уголовному суду, точно какъ будто само собой разумѣлось, что присягѣ никто не вѣритъ и что удержать отъ клятвопреступленій можетъ только страхъ уголовной кары, несмотря на это непріятное впечатлѣніе, Нехлюдовъ находился въ самомъ серьезномъ и строгомъ къ себѣ настроеніи, собираясь съ величайшимъ вниманіемъ исполнить свою обязанность общественной совѣсти.

* № 11 (рук. № 11).

Ему немножко совѣстно было, держа въ странномъ положенiи руку, обѣщаться не лгать, какъ будто предполагалось, что онъ готовится къ этому, и непріятно обѣщаться и клясться крестомъ и евангеліемъ, когда онъ не приписывалъ никакого значенія ни кресту ни евангелію.¹⁸³ «Но чтожъ, вѣдь это пустая формальность», повторялъ онъ себѣ обычное разсужденіе людей въ такихъ случаяхъ. Дѣлать ему помогало то, что дѣлалъ не онъ одинъ, a всѣ дѣлали. Кромѣ того, въ этомъ случаѣ помогала Нехлюдову его способность видѣть комическую сторону вещей. Онъ наблюдалъ, какъ нѣкоторые повторяли иногда половинки словъ, нѣкоторые же совсѣмъ шептали или отставали отъ священника и потомъ не во время догоняли его, какъ одни крѣпко-крѣпко, какъ бы боясь, что выпустятъ, держали свою щепотку, a нѣкоторые распускали ее и опять собирали. «Неужели – думалъ онъ – старику священнику этому самому не смѣшно и не совѣстно!» Сначала, когда священникъ, ожидая подхода къ нему присяжныхъ, перебиралъ лѣвой рукой цѣпочку своего креста и ощупывалъ самый крестъ, Нехлюдову показалось, что ему совѣстно. Но когда онъ подошелъ ближе и разсмотрѣлъ опухшее лицо и въ особенности почему то пухлую руку священника с ямочками надъ костяшкой каждаго пальца, онъ убѣдился, что старичку этому нетолько не совѣстно, но что онъ не можетъ усомниться въ томъ, что дѣлаетъ очень полезное и важное дѣло.

* № 12 (рук. № 8).

Она теперь была совсѣмъ не та, какою она вошла въ залу. Она не потупляла болѣе голову, не медлила говорить и не шептала, какъ прежде, а, напротивъ, смотрѣла прямо, вызывающе и говорила рѣзко, громко и быстро.

– Признаю, что налила въ вино купцу капли, но не знала и не думала, что отъ нихъ можно умереть. А то бы ни за что не дала, а и то согласилась дать только потому, что была очень пьяна, – сказала она и улыбнулась, и улыбка эта, открывъ недостатокъ однаго передняго зуба, произвела на Нехлюдова впечатлѣніе, какъ будто онъ шелъ, шелъ и вдругъ оборвался куда то.

* № 13 (рук. № 8).

Но съ тѣхъ поръ, какъ они такъ нечаянно поцѣловались, играя въ горѣлки, они уже больше никогда не цѣловались и какъ будто оба боялись этаго.

Въ числѣ тѣхъ мечтаній, въ которыхъ жиль въ это время Нехлюдовъ, было и то – одно изъ самыхъ главныхъ мечтаній – то, что онъ встрѣтитъ ту женщину, которая предназначена ему, и, не зная и не любя никакой другой женщины, не растративъ себя, онъ отдастся всей душой этой любви, и она полюбить его, и онъ будетъ божественно счастливъ. Женщина эта будетъ имѣть всѣ совершенства. Она будетъ и хороша, и чиста, и умна, и добра и не будетъ похожа ни на одну изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ онъ видалъ. Катюша немного была похожа на эту женщину, но та будетъ совсѣмъ не то. Несмотря на такое представленіе о будущей женѣ своей, иногда все таки Нехлюдовъ думалъ и о Катюшѣ, какъ о будущей женѣ своей. Почему же не она, если я люблю ее и она любить меня? Но эти мысли только изрѣдка нечаянно приходили ему, и потому онъ ничего никогда не говорилъ объ этомъ Катюшѣ, а говорилъ съ ней только о не касающихся его и ея предметахъ.

* № 14 (рук. № 11).

Заграничное пребываніе не дало ему того, что онъ ожидалъ. Онъ не встрѣтилъ и тамъ, въ Германіи, сочувствія своимъ идеямъ. Генри Джорджа тамъ почти не знали, а если знали, то очень рѣшительно опровергали, считая его учете неосновательнымъ. Мысли его никого не удивляли и не привлекали, и всѣ намекали ему на недостаточность его знаній. Чтобы пополнить эти знанія, онъ сталь слушать лекціи политической экономіи и потомъ философіи въ нѣмецкихъ университетахъ, но государственный соціализмъ, который преподавался съ кафедръ политической экономіи, отталкивалъ его. Философія же не интересовала его въ томъ видѣ, въ которомъ она преподавалась. Ему съ первыхъ же лекцій хотѣлось возражать професору. Такъ что слушаніе лекцій скоро кончилось, и онъ поѣхалъ въ Италію, гдѣ увлекся живописью, къ которой у него были способности. Онъ нанялъ студію, сошелся съ художниками и сталъ усердно работать, мечтая о томъ, чтобы сдѣлаться знаменитымъ художникомъ. Но и это увлеченіе продолжалось не долго. Мать ѣхала въ Петербургъ и звала его ѣхать съ собой. Онъ поѣхалъ съ ней, намѣреваясь вернуться, но тутъ въ первый разъ онъ вступилъ въ Петербургское высшее свѣтское общество, въ которомъ были связи его отца и матери. Онъ былъ принятъ какъ свой и какъ желательный женихъ. По просьбѣ матери онъ согласился поступить въ дипломатическiй корпусъ и подъ вліяніемъ тщеславія, удовлетворяемаго его успѣхомъ въ свѣтѣ, такъ какъ онъ былъ красивъ и оригиналенъ, прожилъ зиму въ Петербургѣ такъ, какъ живутъ обыкновенно свѣтскіе молодые люди: ухаживалъ за замужней кузиной самымъ платоническимъ образомъ и также одновременно за пріѣзжей актрисой. Онъ не отказался отъ своихъ мыслей о несправедливости земельной собственности и даже проповѣдывалъ эти свои мысли въ свѣтѣ и тѣмъ казался очень оригинальнымъ, но самъ жилъ, проживая большія деньги, получаемыя съ земли, и обходилъ это противорѣчіе тѣмъ, что землей владѣлъ не онъ, а его мать, и она давала ему деньги. Въ эту зиму онъ началъ пить и курить, и въ эту же зиму съ нимъ случилось то, что одинъ разъ послѣ ужина, на который они съѣхались съ пріятелями, изъ театра они поѣхали къ женщинамъ, и онъ палъ самымъ пошлымъ и обыкновеннымъ образомъ. Ему это было больно, но точно также какъ въ вопросѣ о собственности, и въ вопросѣ о цѣломудріи и бракѣ онъ не отказался отъ мысли о томъ, что онъ встрѣтитъ ту совершенную и непорочно чистую женщину, которая полюбитъ его перваго и которой онъ отдастъ всю свою жизнь, но онъ только допускалъ теперь то, что полная физическая чистота будетъ только съ ея стороны.

* № 15 (рук. № 11).

Онъ и въ Петербургѣ немного писалъ и рисовалъ, намѣреваясь весной вернуться въ Римъ къ своимъ занятіямъ живописью, но случилось то, что въ это время была объявлена война, и опять желаніе выказаться, заставить говорить о себѣ, побудило его къ тому, чтобы поступить солдатомъ въ гвардейскій полкъ.

Онъ говорилъ, что онъ теперь поступилъ на военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ внѣ опасности, рисуя картинки тогда, когда зналъ бы, что люди наши русскіе идутъ на смерть за братьевъ. Но въ глубинѣ души ему только хотѣлось отличиться, хотѣлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлѣнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ тамъ. И онъ поступилъ въ полкъ, одѣлся въ мундиръ, простился съ друзьями, съ кузиной и поѣхалъ на Дунай. По дорогѣ онъ заѣхалъ къ тетушкамъ.

* № 16 (рук. № 11).

«Что же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? – спрашивалъ онъ себя и не находилъ отвѣта. – Всегда такъ, всѣ такъ», сказалъ онъ себѣ и, какъ будто успокоившись, пошелъ спать.

На другой день послѣ этой памятной ночи Шёнбокъ заѣхалъ зa Нехлюдовымъ къ тетушкамъ, и они вмѣстѣ уѣхали, такъ какъ былъ уже послѣдній срокъ для явки въ полкъ; Нехлюдову не пришлось больше видѣться съ Катюшей и наединѣ говорить съ ней. Ему, впрочемъ, и нечего было говорить съ ней и не хотѣлось этаго. Быть съ нею ночью, какъ вчера, онъ бы хотѣлъ еще разъ, но днемъ быть съ ней, говорить съ ней ему даже не хотѣлось: было совѣстно.

Въ душѣ его въ этотъ день и въ послѣдующіе, когда свѣже было воспоминаніе этой ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно мрачное – отчаяніе за то, что затоптано, осквернено, на вѣки погублено чувство любви, совершено ужасное кощунство надъ этимъ чувствомъ, и оно безвозвратно потеряно; другое – самодовольство достигнутой цѣли и жгучія чувственныя воспоминанія.

Любви, той любви, которая переноситъ человѣка въ душу любимаго существа, совсѣмъ не было.