* № 17 (рук. № 7).

«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, – думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. – Вѣдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ домѣ 2 года тому назадъ. Гдѣ же былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поцѣловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поцѣлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сдѣлалось, что вдругъ забылось все это, и на мѣсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій звѣрь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»

Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юношѣ тогда эгоизмъ его, благодаря той средѣ, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной болѣзни. Онъ видѣлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <Кромѣ того, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было поспѣвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія дѣла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>.¹⁸⁴ Для того же чтобы не видѣть значеніе своего поступка, ему надо было только не думать самому о немъ, a оцѣнивать его такъ, какъ его оцѣнивали люди его среды. Онъ зналъ, что у отца его былъ незаконный сынъ Мишенька, почтальонъ, происшедшiй отъ такой же случайной интриги.

^* № 18 (рук. № 7).

Допросъ свидѣтелей продолжался. Розанова вывели и ввели сначала прикащика, потомъ¹⁸⁵ горничную изъ номеровъ, стали спрашивать эксперта врача о признакахъ отравленія. Изъ показаній подсудимыхъ и свидѣтелей, не смотря на всю путаницу, внесенную въ дѣло рѣчами прокурора и предсѣдателя, перекрестными допросами свидѣтелей, присягой и всей мертвой закоснѣлой обстановкой суда, дѣло было совершенно ясно: Маслова, посланная купцомъ за деньгами, взяла только то, что ей велѣно было, Симонъ же и Бочкова, очевидно воспользовались этимъ случаемъ, взяли деньги, надѣясь свалить вину на Маслову. Возвращеніе же Масловой съ купцомъ спутало ихъ планы, и они рѣшили отравить купца и для этого подговорили Маслову. Сколько бы не путали адвокаты и суды, дѣло было ясно, и присяжные, слѣдившіе за дѣломъ, уже составили себѣ мнѣніе и скучали, слушая ненужные допросы и рѣчи.

* № 19 (рук. № 8).

«Вѣдь въ самомъ дѣлѣ, что же тутъ дѣлается, о чемъ идетъ рѣчь? По описанію протокола возникъ этотъ ужасный трупъ этого заплывшаго жиромъ великана купца, погибшаго почти юношей. Какъ онъ жилъ, что сдѣлалось съ его душой? Неужели только это и было? И только осталась эта гніющая вонючая масса. И тутъ же сидѣло оскверненное, изуродованное, когда то прелестное, полное жизни существо. Погибло ли оно? Есть ли для него спасеніе или тоже, что для купца? Только гніющая пища для червей и больше ничего». Все это невольно думалъ Нехлюдовъ, а тутъ передъ нимъ, надъ этимъ самымъ трупомъ, надъ этими двумя трупами шла такая же безсмысленная игра, гримасничали и ломались всѣ эти разряженные въ мундиры паясы, думая, что та обстановка: портрета человѣка въ странной одеждѣ съ орденами, называемаго государемъ, и пирамидки съ орломъ, стоящей передъ ними, и высокихъ спинокъ креселъ и участія священника со своими доспѣхами и возгласовъ: судъ идетъ – внушитъ къ нимъ уваженіе.>

^* № 20 (рук. № 11).

И вотъ теперь дошло дѣло до того, что, увидавъ ту женщину, которую онъ любилъ, которая его любила и которую онъ безжалостно погубилъ и бросилъ, онъ не сразу понялъ свое преступленіе передъ ней.

Первое и главное чувство, овладѣвшее имъ теперь, было страхъ позора, если бы она узнала и указала его, и страхъ того, что это дойдетъ до Кармалиныхъ, и его предполагаемая женитьба разстроится.

Теперь, когда встрѣтилась эта возможность препятствія его женитьбѣ, его сомнѣнія о томъ, сдѣлать или не сдѣлать предложеніе, прекратились, и онъ только боялся того, что его поступокъ съ Катюшей узнается всѣми и въ особенности чистой, благородной Мисси. Теперь его занимала больше всего мысль, какъ бы скрыть свое прежнее отношеніе къ Катюшѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ сколько возможно помочь ей. «Оправдать ее или смягчить наказаніе и потомъ отъ неизвѣстнаго послать ей денегъ»… думалъ онъ.

Правда, было еще въ глубинѣ души его чувство, не то что раскаянія, но отвращенія къ себѣ, гадливости передъ собой, но чувство это такое маленькое, не слышное, а чувство страха, стыда было такое большое, что это чувство недовольства собой было почти незамѣтно.

* № 21 (рук. № 11).

<А между тѣмъ отвѣтъ этотъ находился при дѣлѣ, зашнурованномъ на стр. 154. Отвѣтъ этотъ находился въ отношеніи Губернскаго правленія къ слѣдователю о выдачѣ фармацевту Блоку 19 р. 78 к. за реагенціи, употребленные имъ для изслѣдованія внутренностей купца Смѣлькова. Изслѣдованіе этихъ внутренностей стоило фармацевту не болѣе 80 копѣекъ, а онъ требовалъ и получилъ 19 р. 78 к., и потому понятно было, для чего онъ такъ старательно описывалъ результаты изслѣдованія. Точно тоже соображеніе относилось и къ городскому врачу, писавшему протоколъ; точно тоже относилось и къ секретарю, и прокурору, и предсѣдателю, и членамъ судебной палаты, и составителямъ законовъ, по которымъ все это дѣлалось, получающимъ свои десятки, сотни и тысячи каждое 20 число.>¹⁸⁶

* № 22 (рук. № 11).

«Какъ она расширѣла, – думалъ онъ, – откуда взялись эти широкія, одутловатыя щеки, эта подпухлость подъ глазами? Складъ губъ тотъ же, но какъ измѣнилось ихъ выраженіе. То было дѣтское, невинное, радостное, а теперь чувственное и мрачное. А главное – глаза. Нетолько нѣтъ того прежняго ласковаго, радостнаго и стыдливаго выраженія, а, напротивъ, что то остановившееся, наглое, безстыдное и скорѣе сердитое. И косины стало больше. А шея? Этотъ ужасный голый, бѣлый столбъ шеи, который она выставила, очевидно нарочно откинувъ воротникъ халата. И выпущенныя изъ подъ арестантской косынки пряди черныхъ волосъ. Это – это другая. Другая? Но кто же эта другая? Вѣдь женщина эта несомнѣнно та самая Катюша, которая въ Свѣтлое Христово Воскресенье у паперти церкви христосовалась тогда такъ невинно съ нищимъ, и потомъ снизу вверхъ смотрѣла на него, любимаго ея человѣка, своими влюбленными, смѣющимися глазами.

И какъ это сдѣлалось? Не я же одинъ виною этаго? Разумѣется, жестоко было то, что я тогда уѣхалъ, – главное эти ужасныя деньги. – Онъ всегда краснѣлъ, когда вспоминалъ, какъ онъ ей сунулъ ихъ. – Не я же одинъ. Развѣ не всѣ дѣлаютъ такъ? Только этотъ странный случай, что я попалъ въ присяжные въ это дѣло. Но все таки это ужасно, ужасно! И чѣмъ это кончится? Поскорѣй бы уйти и забыть»…

* № 23 (рук. № 7).

Тотчасъ же послѣ этаго судьи встали, встали и присяжные, и подсудимыхъ вывели. Всѣ, кромѣ подсудимыхъ и Нехлюдова, испытывали радостное чувство, точно послѣ длинной съ молебномъ и водосвятіемъ обѣдни. Предсѣдатель объявилъ присяжным, что они могутъ итти по домамъ, съ тѣмъ чтобы явиться завтра къ 10 часамъ, и всѣ тронулись вонъ изъ залы по коридору къ сѣнямъ и швейцарской.

Все, что продѣлывалось на этомъ судѣ, и самый судъ и результатъ его – приговоръ – представлялось теперь Нехлюдову до такой степени нелѣпымъ, что онъ, выходя изъ суда и обгоняя выходившихъ тоже судей и членовъ, удивлялся, какъ имъ не совѣстно все это дѣлать, какъ они могутъ не смѣясь смотрѣть въ глаза другъ другу и какъ могутъ эти старики сторожа и швейцары такъ почтительно вытягиваться, отвѣчать, подавать пальто и палки. Вѣдь во всемъ, что тутъ дѣлалось во имя справедливости и разума, очевидно, не было ни подобія того и другого, не было даже приличія. Справедливости не было и подобія потому, что очевидно было, что если кто нибудь виноватъ въ томъ, что случилось, то, очевидно, виноваты въ этомъ прежде всего тѣ Розановы, которые держали такіе дома, тѣ купцы, которые ѣздили въ нихъ, тѣ чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и тѣ люди, которые, какъ секретарь, прокуроръ, членъ суда въ золотыхъ очкахъ и самъ танцоръ предсѣдатель, которые ѣздили въ эти дома, и, главное, тѣ люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виноватыхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тѣхъ несчастныхъ, которые въ данныхъ условіяхъ не могли поступить иначе.

Разума же не было потому, что не было никакой разумной цѣли всего того, что дѣлалось. Возмездія не было потому, что за смерть возмѣщалось не смертью, a содержаніемъ въ тюрьмѣ и ссылкой, пресѣченія возможности преступленія не было потому, что приговоренные могли продолжать совершать преступления въ тюрьмѣ, на каторгѣ, въ Сибири, объ исправленiи не могло быть и рѣчи потому, что содержаніе людей на готовой пищѣ и большей частью въ праздности и сообществѣ такихъ же заблудшихъ людей могло только ухудшить, но никакъ не исправить. И не смотря на то, все это продѣлывалось съ величайшей серьезностью и подъ видомъ самаго важнаго служенія обществу. Вѣдь всѣ знали, что тутъ не было никакого служенія обществу, а была одна пустая комедія, и всѣ притворялись, что они вѣрятъ въ важность этого дѣла. Въ этомъ было ужасное лицемѣріе, лицемѣріе, откинувшее заботу о приличіи. Тотъ самый адвокатъ, который нынче распинался за оправданіе, переходилъ завтра въ прокуроры и распинался за осужденіе. Юноша прокуроръ, озабоченный только жалованьемъ и карьерой, смѣло говорилъ, что онъ озабоченъ состояніемъ общества, основы котораго подрываетъ проституція, та самая, безъ которой онъ, товарищъ прокурора, не могъ бы жить, и осуждаетъ воровъ за то, что они польстились на деньги богатаго купца, тогда какъ онъ польстился деньгами, собираемыми съ народа и платимыми ему за то, что онъ мучаетъ его.