В целом ясно, что как институт европейского ордера на арест (полностью реализованный), так и институт европейского ордера на производство следственных действий (реализованный в незначительном объеме) представляют собой отход в рамках ЕС от одного из фундаментальных уголовно-процессуальных проявлений государственного суверенитета, в соответствии с которым государство никогда автоматически (безусловно) не исполняет решения судебных и иных государственных органов другого государства. В случае с институтом европейского ордера на производство следственных действий мы имеем также дело с попыткой преодоления другого фундаментального уголовно-процессуального проявления государственного суверенитета, ни при каких условиях не допускающего применения государством на своей территории при совершении им уголовно-процессуальных действий иностранного уголовно-процессуального права, хотя здесь, как мы видим, попытка до конца не удалась, являясь скорее покушением на ограничение государственного суверенитета, поскольку большинство государств ЕС не спешат ломать устоявшиеся процессуальные подходы.

Тонкая грань, отделяющая имплементацию европейских ордеров как наднациональный региональный (европейский) проект от лишения себя полностью или частично уголовно-процессуального суверенитета, понятна всем, включая власти государств-членов ЕС. Это приводит не только к более или менее открытому противостоянию государств имплементации, например, европейского ордера на получение доказательств или чуть позднее европейского ордера на производство следственных действий, но и к другим проблемам. С одной стороны, возникают попытки найти какие-то концептуальные решения, которые позволили бы сгладить остроту противоречий или даже вовсе заявить, что никакого посягательства на государственный суверенитет здесь нет. Можно выделить два таких концептуальных решения.

Первое предлагается на национальном уровне и сводится к имплементации положений о тех или иных европейских ордерах в национальные Конституции. Дескать, никакого противоречия между европейскими ордерами и национальным конституционным порядком нет: исполняя требования европейского ордера, государство одновременно применяет свою Конституцию, причем обязательность для него иностранных судебных решений имеет место только ad hoc, т. е. в части тех конкретных институтов, которые названы в Конституции. Так, например, во Франции имплементация положений о европейском ордере на арест была осуществлена на конституционном уровне: законодатель прямо дополнил Конституцию указанием на европейский ордер на арест, порядок применения которого должен быть установлен законом (Конституционный закон № 2003-267 от 25 марта 2003 г.). Соответствующие положения содержит ст. 88-2 Конституции Франции и в действующей редакции (Конституционный закон № 2008-103 от 4 февраля 2008 г.), хотя в соответствии с ней порядок применения института европейского ордера на арест должен устанавливаться не французским законом, а «актами, принятыми органами Европейского Союза». Данный подход можно назвать формальным. Он, быть может, неплох на первом этапе, но затем быстро показывает свою слабость, свидетельством коей являются далекая от национального конституционного правопорядка отсылка к актам и органам ЕС, а также невозможность перечисления в Конституции всех ордеров, задуманных этим самым ЕС, которые к тому же постоянно реформируются.

Второе концептуальное решение предложено уже на европейском уровне – самими разработчиками механизма европейских ордеров. Они, разумеется, отказались от официального провозглашения какого-либо ограничения государственного суверенитета или прямого навязывания государствам «сверху» обязанности исполнять иностранные судебные решения, объявив другое: в основе института лежит взаимное доверие всех государств, вошедших в ЕС. Дескать, государство обязано беспрекословно исполнять европейские ордера не потому, что его к этому принуждают, а потому что оно абсолютно доверяет правовым системам других государств-членов ЕС, где a priori не может быть политического уголовного преследования, где соблюдаются все фундаментальные принципы права, уважаются права человека и тп. Зачем тогда проверять такие судебные решения, если их качество сомнений не вызывает? Как отмечает по этому поводу французский процессуалист Ж. Прадель, «дабы обеспечить принцип взаимного признания приговоров и иных национальных судебных решений, необходимо, чтобы национальные системы правосудия вызывали повышенный уровень доверия и демонстрировали соблюдение в ходе судопроизводства прав человека», в связи чем появилась, например, специальная Директива ЕС № 2016/343 от 9 марта 2016 г. об укреплении презумпции невиновности, устанавливающая для государств-членов ЕС минимальный набор стандартов в данной сфере⁵⁹.

С другой стороны, с взаимным доверием государств-членов ЕС, лежащим в основе института европейских ордеров, все получилось далеко не так гладко, как задумывалось. Во-первых, свидетельством этому стал целый ряд дел, отдельные из которых были рассмотрены даже на уровне Суда справедливости Европейского Союза (Court of Justice). Перед ним, в частности, были поставлены вопросы, «может ли исполняющее ордер на арест государство отказать в передаче лица на основании возможного нарушения права на справедливое судебное разбирательство и права на защиту»⁶⁰ в выдавшем ордер государстве (дело Radu), а также «может ли исполняющее ордер государство поставить решение вопроса о передаче лица, которое было заочно осуждено в запрашивающем государстве, в зависимость от того, будет ли дело повторно пересмотрено с его участием»⁶¹ (дело Melloni)? В обоих случаях Суд Евросоюза занял бескомпромиссную позицию в пользу обязанности государств исполнять ордер на арест, по сути, запретив им оценивать соблюдение прав человека, справедливость судебного разбирательства и т. п. в других государствах ЕС, хотя в ходе рассмотрения дела звучали и иные позиции. Ясно также, что появление Директивы ЕС от 9 марта 2016 г. о презумпции невиновности – это прямое следствие данных дел, в частности дела Melloni, т. е. европейские власти понимают шаткость аргументации Суда Евросоюза и пытаются сгладить остроту проблемы, но не через возврат классических суверенных уголовно-процессуальных прерогатив государств, а иным путем, вполне соответствующим их наднациональным устремлениям и предполагающим гармонизацию как уголовно-процессуального законодательства, так и правоприменительной практики всех стран ЕС в части соблюдения фундаментальных принципов судопроизводства.

Во-вторых, ситуация еще более обострилась, в том числе политически, когда возник знаменитый испанско-каталонский казус, связанный с уголовным преследованием испанскими властями лидера каталонских сепаратистов К. Пучдемона после известной эпопеи в октябре 2017 г. с референдумом о независимости Каталонии. Не будем приводить здесь хронологию событий. Отметим лишь, что данный референдум, поставивший под угрозу территориальную целостность Испании как классического национального государства, вполне соответствует старой идее «Европы регионов», когда общеевропейское строительство и демонтаж национальных государств должны сопровождаться их распадом на регионы (Бавария, Богемия, Бретань, Каталония, Корсика, Прованс и т. д.), что позволит убрать нынешний национальный политический фактор и сформировать подлинную европейскую федерацию. Ясно, что перевод некоторых уголовно-процессуальных полномочий на уровень Евросоюза и соответствующее самоограничение в этой сфере европейских государств (обязанность безоговорочно исполнять любые судебные решения об аресте или производстве следственных действий, в какой бы точке ЕС они не были приняты) вполне вписываются в процесс регионализации государств и общеевропейского строительства. К. Пучдемон, пользуясь немалой политической поддержкой, пусть и не всегда открытой, в кулуарах разнообразных органов и структур Евросоюза, вскоре оказался именно в Брюсселе после того, как Испания начала его уголовное преследование по обвинению в преступлениях против территориальной целостности этой страны, наличие определенных оснований для которого a priori отрицать трудно.

В ноябре 2017 г. испанский Верховный Суд выдал европейский ордер на арест К. Пучдемона и его доставление на территорию Испании, по сути, использовав для защиты государства тот правовой инструмент, который задумывался для его ослабления и ограничения государственного суверенитета. Это решение поставило бельгийские власти, которые, казалось бы, должны были беспрекословно исполнить ордер на арест, в очень сложное положение. С одной стороны, юридически отказать в исполнении европейского ордера на арест невозможно, причем как по формальным (позиция Суда справедливости ЕС), так и по сущностным основаниям, ведь для этого надо официально обвинить Испанию в политическом уголовном преследовании, отсутствии независимого суда и т. п., что ставит крест на идее взаимного доверия государств-членов ЕС и просто-напросто подрывает единое европейское правовое пространство. С другой стороны, исполнить ордер также невозможно с учетом господствующего в Европе идеологического «мейнстрима», скрытой или открытой политической поддержки К. Пучдемона Брюсселем (не как столицы Бельгии, а как столицы ЕС) и прочих факторов, в силу которых любое эффективное содействие его реальному уголовному преследованию на территории Испании политически исключено.

Далее начались дипломатические и правовые метания, связанные с попытками решить проблему «закулисными» методами, когда Испания то отзывала ордер на арест К. Пучдемона, то вновь его выдавала. Впрочем, не будем загромождать наш анализ всеми этими деталями. Для нас важно, что К. Пучдемон Испании так и не был выдан, т. е. ордер на арест, вопреки позиции Суда справедливости ЕС и концепции его разработчиков, в данном случае оказался просто-напросто проигнорирован. Это прежде всего показывает, что рассуждения о «взаимном доверии» хороши для благополучных времен: как только наступает мало-мальски серьезный политический кризис, они сразу куда-то исчезают, заставляя решать проблемы с точки зрения классического государственного суверенитета. В интересующей нас ситуации у Испании хватило суверенитета, чтобы начать уголовное преследование К. Пучдемона, но оказалось его явно недостаточно, чтобы добиться исполнения своего ордера на арест. У Бельгии, напротив, суверенитет неожиданно оказался столь крепок, что позволил заблокировать применение данного европейского института, хотя мы, конечно, понимаем, что на самом деле «крепость» бельгийского суверенитета здесь весьма обманчива и скорее связана с политической невозможностью противостоять давлению влиятельных кругов Евросоюза, чтобы выполнить свои обязательства перед Испанией. Во всяком случае, о подлинном взаимном доверии внутри Европейского Союза входящих в его состав суверенных государств данная история вовсе не свидетельствует.

Это, наконец, подводит нас к ключевой проблеме: в пользу кого европейские государства призваны ограничивать свой суверенитет, отказываясь от ряда классических уголовно-процессуальных прерогатив? Ведь если где-то убывает, то где-то должно и прибывать – суверенитет, будучи вопросом о власти, в каком-то смысле подчинен закону сохранения энергии в той же мере, в какой подчинены ему законы природы. На первый взгляд, власть принятия уголовно-процессуальных решений переходит здесь от государства, обязанного исполнить ордер, к государству, этот ордер выдавшему, т. е. речь идет о перераспределении уголовно-процессуального суверенитета между государствами, в результате чего государство, отдавая часть суверенитета (при исполнении ордера), одновременно его получает (при выдаче ордера). С таким анализом трудно спорить, формально он верен. Однако бельгийско-испанская эпопея с ордером на арест К. Пучдемона позволяет утверждать, что все не так просто. На деле сама возможность инициирования и реализации концепции европейских ордеров предполагает сильную политико-техническую власть наднациональных органов Евросоюза, без усиления которой институт европейских ордеров функционировать не будет. В связи с этим, если смотреть на вещи не формально, а реально, неизбежен вывод, что европейские государства уступают часть своего уголовно-процессуального суверенитета в пользу не столько других государств, сколько наднациональных органов Европейского Союза, чья политическая позиция позволяет то обязывать государства исполнять ордера (по общему правилу), то блокировать такое исполнение (в отдельных ситуациях), в чем мы убедились на примере взаимоотношений по конкретному делу между Испанией и Бельгией.