Она садилась верхом на меня, я брал руками ее грудь, она растягивалась на мне, чтобы я мог достать ртом ее соски. Она почти теряла сознание, таким острым было ее наслаждение. Потом я отнес ее на кровать. Какое наслаждение – утонуть в матрасе! Я искал ее, приручал ее нетерпеливость, вытягивался на ней, проникал в нее, принуждал к неподвижности. Она страдала от ожидания, потом, вцепившись друг в друга, мы переворачивались. Я впивался в нее. Силы наши иссякли, и, лежа бок к боку, мы отдыхали в тишине. Я готов был уснуть, когда она, облокотившись на меня, сказала:

– Мы не останемся в Лонг-Айленде. Я что-нибудь придумаю для мамы, тогда и поедем. Вы и я…

– Я не плейбой и не собачка, а служащий в парижской конторе. Отмечаю свой приход на работу…

– Что это значит?

– Что я юридический служащий. Я могу взять несколько дней без оплаты, но если после этого я не выйду на работу, увольнение мне обеспечено. У меня впереди нет отпуска, подружка. У меня своя жизнь, зависимая, но она есть, если удовлетворяю своего работодателя.

Эти материальные вопросы ее совсем не интересовали.

– Хотите покинуть меня…

– Вы не можете перевернуть вверх дном мою жизнь.

– Я ее переворачиваю, – сказала она, обхватывая мою кожу губами и языком.

От нее исходила бесконечная чувственность.

– У вас такой аппетит, Дженни…

– Потому что это вы.

Она лгала, но какое наслаждение поддаваться такой бесстыжей лести… Хотелось бы мне когда-нибудь узнать ее причину. А пока надо ею воспользоваться. Ненасытные, мы катались в простынях, взмокших от пота. Одна подушка упала с кровати, Дженни наклонилась и стала искать ее на ощупь. Я ее ухватил, стал ее брать, она мне помогала. Мы соскользнули на пол. Это уже не был акт любви, а совокупление. До полусмерти. Потом мы вернулись на кровать с перепутанными ногами, с надеждой заснуть. От ее веса правая рука моя стала болеть. Я слегка пошевелил ею. Тотчас:

– Вы уходите?

– Нет, Дженни.

Я оставил руку в заложниках. Наследница испытывала мои сухожилия. В тридцать три года у меня накопился немалый опыт в женских делах. Опыт научил меня отличать все лучше и лучше притворное и подлинное поведение, настоящий и мнимый оргазм. По всей вероятности, Дженнифер не притворялась. Если так будет продолжаться, наша поездка превратится в серию безумных совокуплений, в сексуальное неистовство… Я погрузился в глубокий сон. Какие-то крики проникли в мое подсознание. Я очнулся, попытался понять, где я. Ощупал кровать, рука моя коснулась голого тела Дженни. Я сел и прислушался. Дженни проснулась.

– Кто-то кричит. Что случилось? – спросила она.

Торопливые шаги, хлопающие двери, крики.

Дженни взяла свой халатик.

– Побегу в мою комнату, чтобы одеться. Встретимся в коридоре.

Она вышла из комнаты.

Я успел застегнуть мою рубашку, вытащенную из саквояжа, и ширинку джинсов. Замок наполнился разными шумами. Подъезжающие машины, скрип колес на гравии, крики женщины… Голос ее прокатывался: величественные лестницы, стены без конца, украшенные потолки – все это повторяло звуки и эхо, вызывавшие галлюцинации.

Один призыв присоединялся к крикам.

– Мари-Софи… Мари-Софи…

Я кинулся в коридор. Дженни выкатилась из своей комнаты. Мы понеслись по ступеням. В холле группа мужчин – много их было или только трое? – разговаривали с графом, он был в халате. Лицо фон Гагена было мокрым от слез. Он облокотился об одного слугу, а тот поддерживал его, а сам плакал.

Валерия стояла возле них с суровым видом. Она произносила непонятные слова. Дженнифер подходила к разным людям, цеплялась за них:

– Что происходит? Ну скажите же…

– …Мари-Софи… Мари-Софи…

– Что? – крикнула Дженнифер.

– Мертва…

А один из мужчин из странной группы произнес:

– Несчастный случай. Машина…

Жена графа рыдала в объятиях служанки. Валерия скандировала все громче и громче:

– Мари-Софи… Мари-Софи…

Дженнифер перебегала от одних к другим. Встряхивала их:

– Что случилось? Говорите…

Фон Гаген отошел от слуги и открыл объятия дочери. Жест был нежным, а фраза жуткая:

– Ты одолжила ей эту проклятую машину…

Дженнифер, заикаясь, спросила:

– Моя машина?.. Ты говоришь о моей машине? Несчастный случай…

– С твоей машиной. Но почему?

Дженни покачала головой и подняла руку, словно хотела защитить лицо.

– Ты говоришь, что несчастный случай…

– Она умерла в твоей машине…

Дженни застыла неподвижно с открытым ртом. Она готова была умереть на месте, жизнь покидала ее. Я не осмеливался подойти, любой нежный жест с моей стороны был бы неприличен.

Гарри пришел в старом шелковом халате, в домашних тапочках. Он подошел к графу и к Дженнифер:

– Я слышал… говорят… машина?..

Потом он заплакал.

– Милые мои, очень, очень дорогие, ужасная весть… Этот «порше». Никогда себе не прощу.

Он продолжал, рыдая:

– Я в вашем распоряжении, друзья дорогие. Все, что я могу сделать, чтобы вас пощадить, я сделаю…

– Гарри, – сказал граф, весь превратившись в скрюченного от горя страдальца, – вы знаете нашу жизнь, наше горе, вы с нами в этот трагический день…

Он плакал.

– Я знаю, что вы нас не покинете.

Гарри обернулся к тем, кто сообщил об этой трагедии:

– Когда это случилось, господа? И кто вы?

Один из них взял слово:

– Примерно полтора часа назад их нашли. Мы представляем коммунальную службу, никто не решался один прийти и сообщить эту новость.

Гарри пожимал руки.

– Меня зовут Гарри Болтон, я адвокат этой семьи… и я к вашим услугам. Я берусь выполнить формальности. Надо избавить от них семью.

Один из мужчин прошептал:

– Надо провести опознание тел в больнице…

И он назвал ближайший город.

– Машина подвела, – сказал один из членов делегации, – Однако «порше»…

Гарри поднял голову.

– Как, машина «порше» подвела?..

– По-видимому, управление машиной было испорчено. Машину подвергнут экспертизе.

С отсутствующим взглядом Дженнифер сказала:

– Она так настаивала.

Выдвинулась вперед Валерия и схватила ее за руку:

– Ты никогда не должна была делать этого… Никогда…

Дженнифер вышла и обернулась к делегации от мэрии:

– А молодой человек, который был с ней… Фредерик…

– Несколько травм. У вашей сестры вся грудная клетка проломлена: руль. И без ремня…

Валерия отвесила Дженнифер пощечину с размаху:

– Гнусная девчонка, безголовая!

Я хотел вмешаться:

– Не делайте этого…

– А вы, – сказала Валерия, – вы не имеете отношения к этой семье. Вы меньше чем никто.

Дженнифер с пылающей щекой смотрела на нее уничтожающим взглядом.

– Грегори – мой друг. А тебя, сволочь, я как-нибудь вытащу из постели моего отца.

– Твоего отца? – крикнула Валерия.

Гарри перебил ее:

– Замолчите вы, или…

– …или что, ну? – спросила Валерия. – Вы еще полагаете…

Гарри отвел ее в сторону и что-то сказал. Она умолкла.

* * *

На рассвете нам подали на кухне кофе. Это было колоссально. Огромный стол занимал середину комнаты. Начинался долгий день, встречи следовали одна за другой.

Больше всего мне хотелось бежать из этого дома, но покинуть Дженнифер в таком несчастье было бы крайним неприличием. Я позвонил в контору в Париже, секретарь начальника выслушала мои объяснения. Да, она передаст их. Я обменял билет и время вылета и предоставил себя в распоряжение тех, кто во мне будет нуждаться. Членов семьи и служащих опросили одного за другим. Присутствовал мэр деревни, а также региональные представители фирмы «порше». Машина уже подверглась первому осмотру. По их осторожным намекам мы поняли, что, по-видимому, имел место акт саботажа. Одна из лучших в мире машин была сознательно испорчена знатоком.

Дженнифер также подверглась допросу. По ее просьбе я оставался возле нее.

– Мой друг, – говорила она тем, кто спрашивал.

Вопросы были деликатными, но точными. Помощник мэра выступил несколько раз.

– Мадемуазель фон Гаген, ваша сестра была слишком молода, чтобы…

Дженни прервала его:

– Она получила права на вождение полгода тому назад. Я хотела доставить ей удовольствие. Обычно она была благоразумна… когда была за рулем своей машины…

– Ваша машина уже была перепроверена?

– Проверка на тысячу километров.

– Сколько времени тому назад?

– Дней десять. Я очень любила мою машину. Каждый раз, когда можно было, я ездила в ней. Никогда себе не прощу, что одолжила ее.

Все эти мужчины, официальные лица или любопытные из деревни, пришедшие под тем или иным предлогом, шептали друг другу, выбирая при этом самые безобидные выражения, чтобы выразить предположения: «Ведение машины было нарушено…», «Гайки расслаблены».

Дженнифер стояла бледная.

– Меня хотели…

– Мадемуазель фон Гаген, если подтвердится факт вредительства, это будет доказывать, что оно было направлено против вас.

Она была подавлена этой встречей.

Я всюду ее сопровождал. В голубом салоне, где через остекленную дверь, казалось, пейзаж приближался, она мне сказала:

– Грегори… погибнуть должна была я, а не Мари-Софи…

Что ответить?

– Пожалуйста, не оставляйте меня, – добавила она.

* * *

Дженнифер поднялась в свою комнату отдохнуть. В салонах было много посетителей, пришедших, чтобы оплакать вместе с семьей, слуги болтались без дела. Я узнал, что Гарри потребовал, чтобы семейный врач сделал ему укол успокоительного, и теперь спал. Во время моих блужданий по лестницам и коридорам я несколько раз встречал Валерию. Случайно ли? У меня было впечатление, что, вся в слезах, со сжатыми от гнева зубами, она не упускала случая, чтобы не присвоить себе территории и зоны, которые до несчастья ей были запрещены. Мадам фон Гаген рыдала, Валерия захватывала рычаги управления. Она следила за всем и за всеми, она диктовала кухарке меню. Я поднимался по лестнице, она спускалась. Я шел по коридору, она двигалась навстречу. Я заходил в пустой салон и заставал ее, облокотившуюся на рояль, разглядывавшую портрет Мари-Софи. Каждый раз я приветствовал ее, она шептала с одним и тем же горестным выражением: «Какое несчастье!» Почему взгляд ее глаз меня тревожил? Почему у меня сложилось неприятное впечатление, что она знала обо мне нечто, мне неизвестное? Я искал в моих воспоминаниях, рылся во всех уголках моей памяти. При каких обстоятельствах наши жизненные пути могли столкнуться?

После третьей встречи я сказал ей:

– Задам абсурдный вопрос: мы с вами уже виделись?

– Быть может, в прошлой жизни, если вы верите в перевоплощение…

Я чувствовал себя неловким и в чем-то виноватым. Эта женщина вызывала и чувство беспокойства, и влечение. Мне хотелось поговорить с ней, я настаивал на этом.

– Мадам Фонтэн, я уверен, что мы уже встречались…

– Вы ошибаетесь, мистер Уолстер… Я много бродила по свету, но не обязательно в ваших краях. Я покинула Париж в семнадцать лет, затем жила в Германии и, наконец, у фон Гагенов.

– В Австрии никогда не жили?

– Одна из лучших школ ухода за малолетними детьми находится в Вене… Я была ее ученицей. Хотела вам сказать, что Гарри вас ищет… Вы можете позвать его отсюда.

Телефон был рядом со мной, на столике. Я взял трубку.

– Гарри?

– О, Григори, – сказал адвокат на одном дыхании, – я заболел. Хотел бы, чтобы вы заняли мое место, если им понадобится юридический совет. Я выбываю на несколько дней из игры.

– Я их не знаю, Гарри.

– Надо и мне помочь и воспользоваться случаем приучить их к вам. Не покидайте нас, Грегори, похороны состоятся завтра во второй половине дня. А сегодня вечером, – продолжал он, – привезут тело Мари-Софи. Если я окажусь один перед этой семьей, обезумевшей от горя…

Как тут уйти? Дезертировать перед горем других?

– Я могу остаться на сутки больше… это – крайний срок.

– Спасибо, спасибо. В случае надобности вызову для переговоров вашего шефа в Париже. Пожалуйста, приходите. Моя комната – в конце коридора на втором этаже.

Идя к нему, я подавлял свое раздражение. Вызывать моего шефа… За кого он себя принимает? Бур-рель – не дозорный группы людей, летающих на самолете, а хороший юрист. И нам не нужен посредник для обсуждения.

* * *

В комнате был затхлый воздух и пахло лекарствами. Даже неприятный привкус камфары. Однако мысль о том, что вновь увижу Гарри, успокаивала. Халат лежал на кресле, домашние туфли брошены как попало, салфетка на полу и папки, разбросанные по всему бюро. Этот беспорядок придавал ему человечный вид.

– Дорогой Грегори. Какая трагедия! Для вас тоже все это, должно быть, очень трудно.

– Я пытаюсь быть полезным.

– И вы полезны! Еще как…

Он не закончил комплимент.

С взъерошенными волосами, он лежал на кровати, едва приходя в себя после укола успокоительного лекарства.

– Какая трагедия! Я должен прийти в себя. Если бы вы знали… нежность, она была воплощением нежности. Этот автомобиль…

Он сел в кровати, стал искать платок, потом вытер лицо углом простыни.

– Я виноват. Если бы я не помог Дженнифер купить эту чертову машину, Мари-Софи была бы жива.

– Гарри, в этом случае нельзя даже дать кому-нибудь билет на самолет. Если произойдет крушение, вы будете обвинять себя…

Гарри продолжал:

– Я должен был опасаться. Дженнифер хотела иметь свой «порше». Она ездит в машине на большой скорости… в голове у нее тоже тормоза. Она знает пределы возможности. Никогда я не мог предвидеть, что она одолжит машину сестре. Кстати, она пообещала.

Я тоже хотел снять с него обязательства по отношению ко мне:

– Я полагаю, что мать Дженни сама отвезет дочь в Лонг-Айленд. Вам не понадобится моя помощь. Я еще ничего не сообщил в свою парижскую контору.

Гарри облокотился на подушку.

– О нет! Вы мне нужны больше, чем когда-либо. Мать не приедет.

– Она не будет присутствовать на похоронах дочери?

– Нет. Я позвонил ей, она стала орать как раненый зверь. К счастью, ее сосед – врач, он ей дал успокоительного. Она там плачет… Не сможет стерпеть, чтобы наслаждались ее горем. Фон Гагены – ее злейшие враги.

– Но речь идет о смерти их дочери!

– Мадам бывшая фон Гаген должна будет поехать одна, ее друг Мигель Альварес сам так страдает, что невозможно предугадать его реакцию… Они будут оба залечивать там свои раны. Это может их объединить или вызвать взрыв в союзе этой пары.

– Я не понимаю.

Гарри терял терпение.

– Вот уже десять лет Альварес живет с бывшей мадам фон Гаген. Он знал Мари-Софи еще ребенком. Он обожал ее, она росла у него на глазах. Поездки Мари-Софи к своей матери превращались в праздники. Со смертью дочери она, возможно, потеряет и своего компаньона. Во всяком случае, она требует вашего присутствия. Она приедет потом инкогнито на могилу своей дочери. Чтобы быть уверенной в сотрудничестве с вами, она вышлет деньги вам в Париж. Вы найдете по прибытии в Париж сорок пять тысяч долларов на вашем счете.

Я почувствовал себя необычайно важным. Впервые в жизни нуждались во мне. Тем лучше.

– А парижская тетушка?

– Я и ей позвонил. Она смирилась. Она солидарна с сестрой и не сделает ничего, что могло бы ей не понравиться. Атмосфера у нее будет тяжелой… Перед нами целая серия трудностей. Не следует забывать, что смерть сестры ставит Дженнифер в положение и привилегированное, и опасное. Отныне она единственная наследница всего богатства фон Гагенов.

– Это трагично, но с юридической точки зрения нормально, не так ли?

Он покачал головой.

– Здесь ничего нормального нет. Речь идет не о мещанах, чье богатство известно с точностью до сантима. Есть разветвления, требования, разные интриги, секреты.

Я наклонился к нему:

– Повреждение автомобиля…

Гарри нервно ответил:

– Брак производства…

– На «порше»?

– Вы правы, – сказал он мрачно, – такого не бывает. Фон Гаген хочет поддержать идею несчастного случая и замять разговор о браке. Он потребует прекратить расследование, он опасается газетчиков. Никакой скандал или подозрение не воскресит Мари-Софи. В последний момент я воспрепятствовал по телефону вскрытию.

Он встал с кровати. В своей некрасивой пижаме он ходил взад и вперед по выцветшему ковру.

– У меня все же есть еще ресурсы, – сказал он. – К счастью. Гнев придает мне силы, несчастье добавляет кислорода. Назовите, пожалуйста, ваш банк…

Вырвав из записной книжки листок, я написал на нем номер моего счета и адрес банка.

Гарри аккуратно убрал бумажку, после чего сел в кресло возле меня.

– Дам совет. Постарайтесь завоевать симпатию Валерии.

– Мы обменялись только несколькими словами.

– Она очень сердечна, симпатична, энергична.

Я пожал плечами.

– Все это меня не касается. Я, наверное, никогда ее больше не увижу.

– Кто знает? – сказал он скорбно. – Если вы согласитесь работать со мной, вы обязательно окажетесь втянутым в этот семейный лабиринт… Валерия ждет своего часа. Если, к несчастью, вторая супруга, Элизабет, исчезнет – а мы все смертны, – граф женится на ней. По истечении стольких лет, сменив двух жен с родословной, среда, в которой он живет, согласится и на неравный брак.

– Гарри, сейчас 1992 год…

Он возвел руки вверх:

– Что вы хотите, я уважаю всякие верования, на них я зарабатываю немало денег. Если бы они ходили с костью, привязанною к носу, я бы нашел, что это им идет… Надо приспосабливаться к клиентам. Когда доживете до моего возраста, увидите, что нет абсурдных причин, платят за все клиенты. Француженка была беспокойная…

– Какая француженка?

– Первая его жена. Такая агрессивная, с такими требованиями…

– Агрессивная?

– У нее были все недостатки женщины, считающей себя неотразимой. Она была очень красива, но некультурная. В этом обществе надо иметь какой-то минимум знаний. А это нелегко – получить код консервативного общества…

Фатальным стал тот факт, что после разрыва их союза фон Гаген утешается с одной из своих соотечественниц: родилась она в хорошей семье, отличная хозяйка дома, не пропускает ни одной мессы. Мари-Софи сопровождала их в церковь, Дженнифер фыркала.

– В церковь? Это было частью…

Гарри процедил сквозь зубы:

– Это всегда составляет часть ритуала. В замке есть капелла, не посещать ее, когда вы приглашены, равносильно провокации…

Мне надоели их драмы.

– Ну что, Гарри, если поездка решена, надо поспешить заказать место в рейсе Париж – Нью-Йорк, туда и обратно?

– Я сейчас отдам необходимые распоряжения и займусь переводом денег. Ваш билет будет вас ждать в конторе воздушной компании. Все это мне очень скоро подтвердят.

Он положил свою руку на мою.

– Останьтесь с нами. Вы не лишний, отнюдь нет…

* * *

Покинув Гарри, я спустился на первый этаж и задумчиво бродил из коридора в коридор. Я пытался ориентироваться, искал салон, темный и ароматный, знакомый мне по воспоминанию об исследовании на полу тела Дженнифер. Разглядывая двери, я узнал то место. Прошелся по комнате и нашел на ковре шпильки для волос Дженни… Закрыл дверь. Потом направился на кухню. Мне нужен был кофе.

Похоронная служба водрузила постамент посередине бального зала, превратив его в траурную капеллу; ожидали, когда привезут тело Мари-Софи. Я оказался действующим лицом траура в семье, которую только что узнал. Заложник их несчастья, пленник сообщества, пораженного судьбой, я был взволнован и предпочел бы остаться посторонним, оказавшимся здесь случайно.

Я позвонил в контору, в Париж, секретарша мне сказала безучастным голосом, что г-н Болтон объяснил мое отсутствие. Я рассердился. По какому праву Гарри вмешивался в мою служебную деятельность? Я хотел высказать ему упреки, но его не оказалось в его комнате. В ожидании встречи с ним я вовсю утешал окружающих. Для всех присутствующих я находил слова утешения и говорил шепотом. Тем временем в фургоне доставили тело Мари-Софи, и служители похоронных процессий внесли открытый гроб, полный лилий, издающих удушающий аромат, от которого мне стало тошно.