«Завтра в Александрийском театре приступают к усиленным репетициям „Маскарада”. Репетиции будут происходить утром и вечером…» Хроникальное сообщение газет от 12 февраля 1917 года выглядит странно. Дело в том, что Всеволод Мейерхольд приступил к репетициям этого исторического во многих отношениях спектакля в… 1911 году и работал над ним с перерывами шесть лет. Столь долгого репетиционного периода история театра, пожалуй, еще не знала.
Только 25 февраля 1917 года императорский Александринский театр наконец объявил премьеру – постановку Всеволодом Мейерхольдом драмы Лермонтова «Маскарад».
Примечательные детали постановочной эпопеи и удивительного вечера премьеры сохранились в воспоминаниях Елизаветы Ивановны Тиме – она в спектакле играла одну из ключевых ролей, баронессу Штраль. Рядом с нею действовал на сцене звездный по тому времени состав: Арбенин – Ю. Юрьев, Нина – Е. Рощина-Инсарова, князь Звездич – Е. Студенцов, Казарин – Б. Горин-Горяинов.
…Вечером 25 февраля в петербургском воздухе была разлита настороженная тишина, сгущалась атмосфера тревоги. Уличные фонари не горели. Только вдоль Невского со стороны Адмиралтейства бил голубой луч прожектора. Где-то рядом стреляли. Патрули проверяли документы. На площади перед театром тоже царил мрак, но извозчичьи санки подкатывали одни за другими. В вестибюле театра толпились люди: пуля достала студента у самых дверей Александринки.
Директор Императорских театров Теляковский – еще директор, еще императорских – в течение дня звонил по телефону Юрьеву – справлялся, удастся ли сыграть премьеру. Зал наполнялся нарядной, но озабоченной публикой, и трудно было понять, что больше волнует людей: предстоящий сейчас ошеломительный по размаху, оформлению, актерскому составу спектакль или та политическая драма, что разворачивалась за стенами театрального здания…
«Маскарад» – одна из вершин русской драматургии. И драматургическая интрига, и мысль, и сами стихи отмечены совершенством. Недаром вот уже 160 лет «Маскарад» волнует, интригует, пленяет яростной дуэлью между добром и злом, между фальшью как законом жизни и искренними чувствами, скрытыми маской. Жизнь и поныне нередко оборачивается маскарадом, и все мы в ней – исправные актеры…
Елизавета Ивановна Тиме поражалась той скрупулезности, с какой работал над спектаклем Мейерхольд. Придирчив был он и к ней, утверждая, что баронесса Штраль – центральная фигура в интриге против Арбенина, в ее руках – пружина действия.
На последние репетиции Мейерхольд разрешил пускать в зал актеров других театров. Когда он сам взбегал на сцену и показывал исполнителям те или иные эпизоды, монологи, реплики, движения, в зале вспыхивала овация. Ни один из актеров не мог сыграть так, как показывал Всеволод Эмильевич. Он демонстрировал, как следует читать великолепные стихи Лермонтова, как метать карты на зеленом сукне, как носить военный мундир того времени, даже как надевать старинный дамский лиф. Он придавал значение любой мелочи, каждому штриху.
Столь же скрупулезен и придирчив был и художник спектакля Александр Яковлевич Головин, выдающийся мастер декорационного искусства. Эскизы костюмов он обдумывал месяцами: они формировались для конкретного исполнителя с учетом его фигуры. Головин временами превращался в закройщика и портного.
Для баронессы Штраль художник придумал костюм клоунессы – ярко-красный бархатный корсаж и красный колпачок, закрывающий часть лица, голову, плечи. Черная газовая юбка покоилась на четырех подкладках, и однажды Елизавета Ивановна, полагая, что такое количество нижних юбок ее полнит, надела перед выходом только три. В антракте Головин ворвался в ее уборную и обрушил на нее град упреков. Увидел-таки из зрительного зала!.. Больше артистка не пыталась обмануть художника…
Особенно оберегал Головин от посторонних взглядов роскошную мебель, которую они создали вместе со скульптором С. Евсеевым. Над фасоном стульев они бились несколько лет! Когда первый стул был готов, Головин распорядился, чтобы его спрятали понадежнее – до премьеры…
«Маскарад», впервые поставленный в исторический день 25 февраля 1917 года, имел большой успех.
Он прожил на сцене Александринского театра почти четверть века и сошел с репертуара лишь незадолго до начала Великой Отечественной войны.
Юрий АЛЯНСКИЙ
«Наследие» № 8 (417) опубликовано 22.02.1997 в № 35 (1460) «Санкт-Петербургских ведомостей»
Известно, что в 1924 году Ленинград подвергся катастрофическому наводнению. Оно до сих пор остается вторым по высоте (380 см) в истории города…
Руководство Ленинграда приняло тогда самые решительные меры для борьбы со стихией. В каждом районе, на всех предприятиях и учреждениях были организованы «чрезвычайные тройки», созданы рабочие отряды, мобилизованы трудящиеся. Подняты были милиция, войска гарнизона и округа. Самым суровым образом с участием ГПУ пресекались паника, мародерство и спекуляция. В город вошла даже кавалерийская дивизия для поддержания общественного порядка.
Решимость властей одолеть стихию распространялась и на будущее. Была поставлена задача покончить с наводнениями. Примерно через год после бедствия комендантское управление города издало книгу «Ленинград в борьбе с наводнением». В предисловии указывалось, что «…по поручению Ленинградского губернского исполкома строится система борьбы с бессмысленной разъяренной стихией на опыте тяжелого дня 23 сентября 1924 года, когда изумительная по размаху организация захватила даже детей…».
Новой системой предусматривались самые различные меры: например, улучшение работы Главной геофизической обсерватории по наблюдениям за погодой и «всеми атмосферными явлениями», усовершенствование средств связи и оповещений об угрозе наводнений. Так, с началом подъема воды на 3 фута (91 см) Петропавловская крепость – должна была предупреждать город тремя орудийными выстрелами, при достижении 5-футовой отметки (152 см) – пятью. Дальнейший подъем воды сопровождался выстрелами каждые 15 минут с увеличением их числа по числу футов. При 7-футовом наводнении включались уже гудки заводов и фабрик. В ночные часы помимо стрельбы выпускались ракеты и зажигались сигнальные красные фонари.
Большинство мероприятий было заимствовано из опыта прошлых лет, особенно из указов Екатерины Великой по случаю потопа 10 (21) сентября 1777 года. Но почти через 150 лет размах действий предусматривался куда шире. Инструкции составлялись для пожарных и врачей, шоферов и извозчиков, дворников и спасателей на водах, для многих других специалистов.
…А на первый план уже выдвигалась идея радикальной защиты Ленинграда «с помощью сооружений, абсолютно исключающих возможность наводнений». Единственным препятствием к воплощению этой идеи было отсутствие средств. Но когда в 1926 году во главе ленинградских большевиков стал С. М. Киров, нашлись новые возможности.
Разработку проекта поручили вновь организованному Научно-исследовательскому институту коммунального хозяйства. На одном из первых мест в его планах значилось изучение «классовой борьбы в хозяйстве города», но были и более конкретные задачи. Проект защиты от наводнений разработали весьма детально и в короткие сроки.
Он предусматривал сооружение оградительной дамбы с водо- и судопропускными воротами по трассе Лисий Нос – остров Котлин – Ораниенбаум. Идею такой защиты предлагал еще после наводнения 1824 года первый ректор Института путей сообщения Пьер Доменик (а по-нашему – Петр Петрович) Базен.
Строительство собирались начать сразу же «централизованным хозяйственным способом подобно Днепрострою – Магнитогорскстрою – Беломорстрою и другим союзным гигантам». Завершить его предполагали в 1938 году.
Проекту защиты от наводнений не суждено было осуществиться. 1 декабря 1934 года в коридоре Смольного прогремел выстрел, оборвавший жизнь Кирова. Ленинград и страну затопила волна репрессий. Волнами наводнений заниматься перестали.
К вопросам защиты города от наводнений вернулись только в конце 1950-х. Разрабатывался новый генеральный план развития Ленинграда с застройкой низких приморских районов и замыслом создания «морского фасада» города. К тому же случилось сильное наводнение 15 октября 1955 года (293 см). Начался новый этап проектирования и исследований, завершившийся постановлением ЦК КПСС и СМ СССР «О строительстве сооружений защиты г. Ленинграда от наводнений». Оно было опубликовано в газетах 19 августа 1979 года.
Осенью того же года стройка, объявленная Всесоюзной комсомольской ударной, началась…
Ким ПОМЕРАНЕЦ
«Наследие» № 13 (422) опубликовано 29.03.1997 в № 59 (1485) «Санкт-Петербургских ведомостей»
Если, взяв кроссворд, к неизвестному слову из восьми букв вы прочтете вопрос «Великая русская артистка XIX века», то, вероятно, напишете: «Семенова», имея в виду действительно великую трагическую актрису Катерину Семенову. И вряд ли вам придут в голову восемь букв другого бессмертного имени – «Асенкова».
И дело, наверное, не только в том, что Семенова прожила шестьдесят три года и прочно вошла в историю русского театра, в том числе и благодаря воспевшему ее Пушкину. Не только в том, что Асенкова умерла всего в двадцать четыре, недоиграв, недолюбив: она все же поспела стать участницей первых русских представлений «Горя от ума», «Ревизора», «Гамлета», «Собора Парижской богоматери». Но она была несравненной, ошеломительной героиней водевилей, а без водевиля не обходился тогда в Александринском театре ни единый вечер.
Увы, прилагательное «великая» мы чаще отдаем трагическим актрисам. Это не только несправедливо, но и противоречит самому значению слова: «ВЕЛИКИЙ – превышающий обычную меру…» (В. Даль).
Варвара Николаевна Асенкова родилась в Петербурге 10 апреля 1817 года.
Поначалу судьба улыбалась ей. Природа одарила ее красотой и талантом. Публика восторгалась. Мужчины теряли голову и совершали безумства. Сам император после первого же робкого ее появления на сцене прислал ей подарок – бриллиантовые серьги. Рецензенты поднимали ее до небес.
К чему все это должно было привести? Разумеется, к зависти. О зависть, величайшая стародавняя сила тяжелого механизма искусства! Его колеса, колесики, шестерни смазаны ядом и желчью, и трудно очистить от них рычаги и поршни. Зависть, я уверен, давно стала шестым природным чувством человека.
Зависть рождается от бессилия. Тот, кто может, – делает и делом доказывает свое право, утверждает свое положение, обеспечивает свой успех. Если же ты не способен доказать, что сам хорош и талантлив, остается объявить всем, что твой соперник плох и бездарен.
Увы, увы, не от актрис
Актрисе ждать пощады,
– писал в поэме, посвященной памяти Асенковой, влюбленный в нее на всю жизнь Николай Некрасов.
Сила неправого отрицания, ложь, клевета, сплетня, подметное письмо – вот средства завистника, вставшего на путь бескровного убийства удачливого соперника, на путь неподсудного преступления.
Этим можно убить любой талант.
И вся эта грозная машина театрального закулисья нацелилась на хрупкую юную девушку, Вареньку Асенкову, ненадежно защищенную от атаки только огромным талантом и душевной чистотой.
«В случае, если болезнь лишила меня возможности исполнять мои обязанности в продолжение трех месяцев, то по истечении срока сего дирекция имеет право прекратить выдачу мне жалования впредь до моего выздоровления…» Это она написала своим детским каллиграфическим почерком по требованию дирекции императорских театров в контракте на следующее трехлетие ее службы в театре. Нет, не выполнит она условий этого контракта! Она все чаще простужалась (так думали окружающие), кашляла, куталась в теплый платок, пила горячее молоко. По сути, это начало ее «скорбного листа», как в ее время называли историю болезни. Настоящий «скорбный лист», составляемый не самим больным, а врачом, полагался, правда, лишь высокопоставленным особам и знатным пациентам. Варвара Николаевна Асенкова была всего лишь артисткой.
2 февраля 1841 года началась очередная, шестая и последняя в ее театральной жизни Масленица, актерская страда. Варенька играла. Для нее это было теперь как восхождение на Монблан. Правда, воздух Альп, кто знает, мог бы и спасти ее, а затхлая атмосфера кулис безвозвратно губила. В ту неделю она играла… 17 раз! После такого напряжения она слегла.
А вот отрывок из отчета, данного дирекции театров доктором Гейденрейхом. Сей листок ярче любых мемуаров воскрешает бессилие тогдашней медицины и безнадежное положение молодой артистки:
О проекте
О подписке