Эй, ямщик, гони-ка к Яру…

Ресторан «Яр» сохранился в истории строками песен и романсов: «Эй, ямщик, гони-ка к Яру…», «Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит…». А стихотворение Пушкина «Дорожные жалобы» положено было на музыку дважды, причем в первый раз – при жизни поэта, когда романс на эти стихи сочинил композитор и музыкальный издатель Матвей Бернард:

Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?..
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?..

Ресторан «Яр» открылся в Москве в 1826 году. Бывая в первопрестольной, Пушкин не раз обедал у Яра, на Кузнецком мосту, 9, в доме Шевана. В письме к Наталье Николаевне в Петербург (от 18 мая 1836 года) поэт сообщал московские новости: «…Бой Киреева с Яром произвел великое негодование в чопорной здешней публике. Нащокин заступается за Киреева очень просто и очень умно: что за беда, что гусарский поручик напился пьян и побил трактирщика, который стал обороняться?..». Пушкин и сам был хорошо знаком с хозяином заведения Транкелем Петровичем Яром; здесь поэт вкусно ел, пил, слушал, как и все, песни цыганского хора Ильи Соколова. Между прочим, в песенном творчестве случилась своеобразная аберрация, связанная с фамилией легендарного руководителя цыганского хора: «Соколовского гитара до сих пор в ушах звенит…» – поют солисты и хоры по сей день. Между тем фамилия знаменитого музыканта не Соколовский, а Соколов, поэтому правильнее – «Соколовская гитара».

Как рассказывает В. А. Гиляровский в своей книге «Москва и москвичи» (она стала одним из главных источников нашего знания быта Москвы конца XIX – начала XX века), «Яр» был в Москве единственным рестораном, где певицам разрешалось уезжать в конце вечера со своими поклонниками.

…Герои одной из пьес Чехова спорили о том, сколько в Москве университетов – один или два? Многие и поныне полагают, что ресторан Яра имелся один – московский, надолго переживший своего основателя. Но в начале нашего столетия это имя появилось на слуху уже в Петербурге. Причем легендарное название носили здесь целых четыре ресторана!

Первый и наиболее известный располагался на Большом проспекте Петербургской стороны, 18. Живя по соседству, на Малой Монетной улице, в 1910–1912 годах сюда нередко приходил Александр Блок. В его записных книжках 1910 года находим: «…Скрипки жаловались помимо воли пославшего их. – Три полукруглые окна („второй свет” „Яра”) с Большого проспекта – светлые, а из зала – мрачные, небо слепое…

Второй раз в „Яре”. О, как отрадно возвращаться на старое, милое место. Опять! Не знаю, что будет, – играет оркестр. Я опять на прежнем месте – самом „уютном” месте в мире – ибо ем третью дюжину устриц и пью третью полубутылку Шабли».

А вот несколько слов из воспоминаний выдающегося театрального деятеля начала века А. К. Кугеля: «Я до сих пор не могу забыть отдельного кабинета „Яра”, где я слушал Варю Панину, – просторный, неуклюжий, с такими же просторными и неуклюжими диванами, тускло освещенный, потертый».

В этих строчках содержится некоторая загадка: в каком «Яре» слушал Кугель знаменитую исполнительницу русских и цыганских романсов в начале века? Артистическая карьера Паниной началась именно в московском «Яре», где она выступала более десяти лет. Но в начале нашего столетия нередко пела и в одноименном петербургском ресторане. Сопоставляя обстоятельства жизненных судеб обоих, можно предположить, что у Кугеля речь идет о «Яре» на Петербургской стороне. У Блока и Кугеля имелись в том полутемном зале, в тех сумеречных кабинетах свои излюбленные места.

В начале нашего столетия гласные Городской думы лесопромышленники братья Колобовы построили на Большом проспекте Петербургской стороны шесть домов (№ 16, 18, 27, 34, 40 и 62). В доме 18 свой «Яр» открыл некто В. С. Вишняков.

А в предреволюционные годы, не предвидя смертоносного смерча истории, открылись еще два «Яра» – на Суворовском проспекте, 2, и на Петергофском шоссе, 35.

…Ныне в нашем городе множество ресторанов. Но «Яра» нет. «Трюфли Яра» нам остается вспоминать вместе с Пушкиным да вслушиваться в скрипки, взволновавшие Блока, и ловить при случае отголоски песен Соколовского хора…

Юрий АЛЯНСКИЙ

«Наследие» № 31 (440) опубликовано 2.08.1997 в № 144 (1569) «Санкт-Петербургских ведомостей»

«Обязать редакции подписками…»

Профессиональный праздник журналистов, как известно, с 5 мая переместился теперь на 13 января. В этот день в 1703 году (правда, число он имел тогда по старому стилю – 2-е) благословением Петра I вышла в свет первая русская газета – «Ведомости о военных и иных делах, достойных значения и памяти, случившихся в Московском Государстве и во иных окрестных странах». История же подгадала на эту дату и другое событие: в 1728 году 2 января родилась газета «Санктпетербургские ведомости». (Читатель, вероятно, уже заметил, что в разные времена название этой газеты писалось по-разному: «Санктпетербургские…», «С.-Петербургские…», наконец, «Санкт-Петербургские…».)

Продажа газетчиками у Александровского сада «Петербургского листка» с манифестом об учреждении Думы. Дата съемки: 19 августа 1905 г. Место съемки: Санкт-Петербург. Фотография ателье Буллы

«Печать – это могучее орудие нашего времени, наш враг и союзник. Враг потому, что ее, порою неожиданные, нападения заставляют нас напрягать все силы для соответствующей обороны, а союзник потому, что, заставляя нас защищаться, указывает нам самим на наши недостатки, наши пробелы».

Как вы думаете, когда и кем это столь метко сказано?

Нет, нет, не перебирайте имена известных вам политиков! Заявил так в 1899 году петербургский городской голова Павел Иванович Лелянов, когда выступал на обеде, устроенном в честь столетнего юбилея Пушкина. Ведь поэт, издатель «Современника», был и журналистом тоже!

Вот написала я это слово – «журналист» – и подумала, что петербуржец старых времен был бы, наверное, удивлен применением его к Пушкину. Тогда представителей этой профессии так не называли.

Помню, как я восхищалась, натыкаясь на должность журналиста в списке штата какого-нибудь рядового учреждения: надо же, как давно родилась пресс-служба! Пока не встретила информацию о том, что таковой работник потребовался в канцелярию Комиссии по народному образованию в связи с возросшим количеством входящих и исходящих бумаг, для их регистрации в журнале…

И газетчики тоже служили тогда по другому ведомству: они газеты продавали. Вразнос, на улице, вот как тот, что был запечатлен Карлом Буллой в один из августовских дней 1905 года, когда все обсуждали царский Манифест об учреждении Государственной думы…

Работавшие же в повременных изданиях именовались публицистами. Такое название этой профессии было, можно сказать, узаконено Николаем II в одном из первых его указов, подписанном им на третий месяц после воцарения, 13 января 1895 года. Царь повелел министру финансов ежегодно отпускать из казны 50 тысяч рублей на пособие и пенсию нуждающимся «публицистам, а также их вдовам и сиротам».

На страницах газет по этому поводу было ликование. «Для русской публицистики и ее тружеников с 13 января 1895 года началась новая эра!» – писал «Петербургский листок». Ведь до той поры публицисты, «пишущие все и обо всем на злобу дня», были «париями литературы», «не получающими никогда и ниоткуда никаких пенсий».

Конечно же, хлеб рядового «публициста» был горек. В одном из своих ранних рассказов Чехов пошутил: «Если бы человечество было гуманно и знало, как нам жрать хочется, то оно вешалось бы, горело и судилось во сто раз чаще». Только надо отдать должное старым петербургским «публицистам»: жизнь столицы вовсе не сводилась ими к пожарам, самоубийцам и попавшим под конку, были проблемы и поважнее, и тут уж немало критики адресовалось городским властям.

Не только городской голова Лелянов называл печать врагом. Протоколы Думы сохранили для нас заявление гласного, некоего Ф. Ф. Позняка, потребовавшего «обязать редакции подписками, чтобы они, если желают иметь в Думе репортеров, старались бы быть приличными в выражениях», когда пишут о думцах и их деятельности.

Заявлению Позняка, видно, не было дано хода, и через какое-то время гласные опять забеспокоились, что газеты представляют их деятельность «в смешном виде», и потому предложили репортеров в Думу не пускать, а давать стенографические отчеты и то лишь какой-то одной газете, «войдя с ней в соглашение». На одном из заседаний была подана идея вообще учредить собственное бюро печати, которое и готовило бы материалы для газет.

И все-таки уж откровенно заткнуть рот прессе и тогда не удавалось. Хотя, разумеется, с кем-то из пишущей братии власть в «соглашение входила». С корреспондентом «Нового времени», например. В отличие от остальных представителей печати, у него в Думе имелось именное кресло, да еще и рядом с трибуной президиума…

Сдается мне, жизнь петербургской прессы прежних лет в каких-то деталях была очень похожа на недавнюю. Вот как, по-вашему, когда писаны были эти слова: «Издать громкое объявление о новом журнале, поймать в эту сеть пять-шесть сотен доверчивых людей, выпустить несколько нумеров пресловутого содержания и потом прекратить издание – это у нас в настоящее время такая афера, которая повторяется довольно часто».

Ситуация узнаваема. Хотя относится к 1860 году.

Наталия ГРЕЧУК

Фотография предоставлена ЦГАКФФД СПб

«Наследие» № 2 (462) опубликовано 10.01.1998 в № 44 (1713) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Бестужевки

В конце лета 1879 года в Петербург из Сибири приехала девушка восемнадцати лет. Мало ли их появлялось в столице! Но об этой написало «Новое время»: изучив все науки общеобразовательного курса без помощи учителя, получив известность на одном из приисков, где служил ее отец, изобретением «чрезвычайно практического механизма» для промывания золотоносного песка, молодая г-жа Колотова подала прошение о приеме на математическое отделение Высших (Бестужевских) женских курсов.

Высшее женское образование в России – затея относительно молодая. Не положено было его иметь женщине, и все тут. Только в 1857 году первые студентки появились в Петербургском университете и в Медико-хирургической академии. Однако через четыре года университет получил новый устав, который закрыл доступ в аудитории представительницам женского пола. Наверное, за компанию перестали принимать их и в Медико-хирургическую.

Но женщины народ упорный, если им чего хочется – будут того добиваться. Несколько энтузиасток, объединив силы, стали стучаться в различные государственные двери с просьбой устроить для женщин хотя бы лекционные курсы. Достучались только в 1869 году, когда министр народного просвещения граф Дмитрий Андреевич Толстой, сам человек высокообразованный, наконец, признал, что и правда лучше российским женщинам учиться дома, нежели ездить по заграничным университетам.

Так вот родились у нас публичные Женские курсы, которые сначала назывались по своим адресам – Аларчинские, Владимирские, – пока, наконец, не получили 20 сентября 1878 года знаменитое, вошедшее в историю именование – Бестужевские. Через восемь лет после того обрели они и свой собственный дом. Его выстроил на 10-й линии Васильевского острова архитектор А. Ф. Красовский.