Эх, на поэзию что-то потянуло. Пани Наталья улыбнулась, равнодушно так, вежливо, как улыбаются гостям, чье присутствие лишь терпят. Что ж, больше ему и не надо. Палевич переключил внимание на остальных гостей.

Итак, пан Юзеф, молод, горяч, такому бы в гусары, а не в доктора. С Натальи Камушевской глаз не сводит, а глядит, точно верующий на чудотворную икону. Может такой убить? Сложно сказать. Пожалуй, ради нее, своей единственной и неповторимой, убьет без долгих раздумий. И угрызениями совести мучиться не станет.

Элиза, неизвестная невеста Олега, милая, скромная девица лет шестнадцати отроду, ничего в ней особенного нету. Простовата, не особо умна, да и на богатую не тянет – одета более чем скромно, хотя, возможно, соблюдает траур по убитому. Но не похоже, чтобы горевала сильно, и эти печально-влюбленные взгляды, которые Элиза бросает на пана Охимчика тоже свидетельствуют о том, что особой любви, во всяком случае, с ее стороны, не было.

Олег за себя уже не ответит. Мог он полюбить такую вот серую мышку или нет? Кто знает, дела сердечные оставались для Аполлона Бенедиктовича тайной из тайн, посему вопрос оставался открытым.

За столом присутствовала еще одна особа, девица гораздо более яркая и видная, чем Элиза. Особу звали Магдалиной и приходилась она Элизе старшею сестрой. Вот это действительно роковая женщина, за такую и жизнь отдать не жалко, странно, что при такой внешности она еще не замужем. Или из этих, новых, суфражисток, которые отвергают саму идею нормального построения семьи? Или же дела обстоят еще хуже и Магдалина – революционерка? Те тоже живут согласно своим законом. Гадость, конечно, но подобной женщине многое прощается.

Аполлон Бенедиктович еле дождался окончания обеда. Поднимать за столом тему смерти князя Камушевского представлялось верхом неприличия и бездушности, да и говорить лучше бы с глазу на глаз. Вот закончится обед, тогда и можно будет побеседовать с хозяйкой дома. Но вышло иначе, после обеда пани Наталья пригласила гостей пройти в салон, и уже там совершенно спокойно заявила, что Аполлон Бенедиктович прибыл специально для того, чтобы расследовать гибель Олега. Нельзя сказать, что сие заявление стало сенсацией для присутствующих: слухи по округе распространялись быстро и о приезде следователя знали практически все, вплоть до кухарок и конюхов.

– Бедный Олег. – Элиза промокнула кружевным платочком уголки глаз, надо полагать, сей жест демонстрировал огромную скорбь и душевное потрясение.

– Он был таким милым!

Любопытно, если судить по имеющейся у Палевича информации, к покойному характеристика, данная невестой, не подходила совершенно. Милым князя не назвал бы даже друг. Сильным, мужественным, уверенным, нахрапистым, нахальным, обаятельным, галантным, если уж на то пошло, ну никак не милым.

– И давно вы обручились? – Поинтересовался Аполлон Бенедиктович.

– Очень. – Элиза скромно потупилась. – Наши родители желали породниться.

Так, значит, вот в чем дело, Элиза была невестой Камушевского, но тот не слишком-то любил суженую: родительская воля – не самое лучшее основание для брака.

– И когда же планировалась свадьба?

– Осенью. – В беседу влезла Наталья. – Олег планировал сыграть свадьбу осенью.

– Примите мои соболезнования!

Элиза, зардевшись от смущения, кивнула.

– Пани Наталья, не припомните, кто подсказал вашему брату идею с охотой?

– Нет.

– Я. – Николаю удалось-таки дорваться до выпивки. От него за версту разило спиртным, а расслабленно-пренебрежительные жесты свидетельствовали, что Камушевский достиг той блаженной стадии опьянения, когда море по колено. Сейчас он не боялся никого и ничего. – Я подсказал. Мы вот тут и сидели, я в этом кресле, а он там, где вы сейчас. Разговор зашел о дочке лесника, ее эта тварь почти сожрала, знаете? Нет? Я смотреть ездил! Тело разорвано на клочки, кишки из живота вывалились…

– Ах. – Бледня Элиза находилась на грани обморока.

– Николя, прекрати немедленно! – Наталья нахмурилась. Странно, но сей жест возымел действие. Николай, скрестив руки на груди, поклонился.

– Приношу свои извинения пред дамами за столь нелицеприятные подробности. Я всего лишь хочу помочь следствию. Тело девушки было в ужасном состоянии…

– Пожалуйста, – взмолилась Элиза.

– Мы с братом ездили в город, а потом, уже вечером того же дня, он сказал, что следует что-то предпринять, пока не поздно, пока снова никто не погиб. Я предлагал облаву устроить, охотников нанять или, на худой конец, положить денег, скажем, за каждого убитого волка – три рубля. А он… Олег упрямый был и в оборотня верил свято! Он ответил, что облаву есть смысл устраивать, когда оборотня не станет, иначе бесполезно, вместо убитых волков новые объявятся. Я тогда сдуру возьми да ляпни, что, дескать, тогда пора уже на оборотня охоту устроить. И Олег за идею обеими руками ухватился. Он даже пули серебряные достал где-то. Он бесшабашный был, на медведя с одной рогатиной вышел, что ему какой-то оборотень! А получилось, что он погиб. Я его убил, понимаете, я! – Николай засмеялся. – Я живой, а он нет! Он меня за слабость всегда укорял, а получилась так, что он – сильный, умер, а я живой, живой я!

– Николя!

– Я живой, понимаете?!

– Николай. – Магдалена схватила Камушевского за руку. – Николай, вам следует отдохнуть.

– Да?

– Конечно, вы устали, вы столько пережили. Пойдемте. – Мягкий голос обволакивал, уговаривал, обещал, и Николай, поддавшись уговорам, послушно побрел за Магдаленой. Куда? Неужто и вправду угомонится?

– Он ужасен! – Элиза, упав в кресло, принялась обмахиваться руками. – Невозможно!

– Николай впечатлителен.

– Но поведение…

– Его можно извинить. – Наталья настояла на своем.

– Конечно, конечно. Он… Он действительно пережил такой ужас. – Элиза бросила на хозяйку дома быстрый испуганный взгляд.

– Мужчине следует держать себя в руках, – фыркнул Юзеф. – Олег в жизни не позволил бы себе подобной выходки и, если бы был здесь…

– Если бы Олег был здесь, – нервно улыбнулась Наталья, – вряд ли бы за обедом присутствовал ты. И вообще…

Юзеф насупился, его задело столь откровенное напоминание о былых разногласиях. Впрочем, Палевич был склонен думать, что пан Охимчик сам не отличался храбростью. Не полез же он спорить с Николаем, предоставил дамам самим разбираться с буяном, значит, трусоват. А трусов Аполлон Бенедиктович на дух не переносил.

– Пани Наталия, понимаю, что просьба моя дерзка, но хотелось бы задать вам несколько вопросов наедине.

– Вы не имеете права допрашивать ее! – Взвился Охимчик. – Я жаловаться буду на полицейский произвол!

Палевич не сомневался: типы, подобные пану Юзефу, обожают жаловаться. Однако госпожа Камушевская отмахнулась от заступника, Охимчику только и оставалось, что сверкать глазами да нервно закручивать пальцами кончики гусарских усов.

Тимур

День был испорчен. Ника-Ника-Доминика умудрилась пройтись по всем больным мозолям сразу. Ну почему она не встретила какого-нибудь хорошего парня, вышла бы замуж, детей нарожала а там, глядишь, и образумилась бы. Так нет же, с упором маньяка дожидалась окончания его срока, чтобы теперь выматывать ему нервы.

– Ну, и зачем ты ее пустил? – Вяло поинтересовалась Салаватов. – Теперь точно неприятностей не оберешься.

– Помолчи уже.

– Молчу уже, – передразнило оно, послушно затыкаясь. А вопрос-то остался, причем не один, а целая плеяда вопросов, созвездие. Зачем Ника пришла? Какого лешего напросилась пожить? Очередной хитроумный план, очередная ловушка? Не похоже. И откуда она про укол узнала.

Да, Ларе он остался должен, не за убийство – тут он чист, аки слеза младенца – а за тот укол, который он собственными руками сделал. И за слабость свою, за то, что не сумел настоять, не сумел вытащить ее из наркотического дерьма.

Проклятье! Но откуда Доминика узнала? Лара о своем увлечении не распространялась, а сестру вообще старалась подальше оберегать от потрясений. Ника не знает о наркотиках…

– Не знала. – Поправила Сущность. – Следствие было…

Было следствие, на котором и наркотики всплыли, и еще кое-что, вспоминать о чем было больно и противно. Тогда он клялся, что не знал, а ему не верили, это ведь такой удобный мотив. Великолепное дополнение к показаниям свидетельницы. К Никиным показаниям.

Странным образом этот самый мотив, которого на самом-то деле не было, послужил смягчающим обстоятельством. Салаватову сочувствовали, бывает и такое, когда убийца не вызывает ничего, кроме жалости.

Это было хуже всего жалость и презрение, так и читалось в глазах – "ну, мужик, и связался ты с…"

– Ну, правильно, давай сейчас себя пожалеем, поплачем, Боженька сразу озарение ниспошлет, чтобы в головушке буйной прояснилось.

– А что посоветуешь? – Тут уже и до разговора с самим собой дойдешь, главное не переборщить. Сущность обрадовалось, оно любило советы давать.

– Ну, во-первых, возвращаешься домой и вышвыриваешь эту цацу вон. Во-вторых, собираешь манатки и мотаешь из города. В-третьих, завязываешь со всеми моральными терзаниями и прочей ерундой. Что было, то сплыло, не стоит на прошлом зацикливаться.

В целом, Сущность была права. Было право. Не важно. Но это в целом, а в частностях. Ладно, даст бог день, даст черт работу. Сначала он разберется с тем, с чем собирался разобраться, а потом и о Нике подумает.

Домой Тимур вернулся вечером. К плюсам сегодняшнего дня можно было отнести покупку автомобиля – без машины Салаватов чувствовал себя неполноценным, и кое-какие реанимированные связи. Встречи с нужными людьми проходили, мягко говоря, со скрипом, но ведь проходили же! И люди вспоминали Салаватова Тимура, и даже соглашались подумать о возможности дальнейшего сотрудничества. Это уже кое-что. На легкую победу Тимур и не рассчитывал, хорошо если мешать не станут.

За дневными хлопотами и "домашние" проблемы вылетели из головы. О Нике Салаватов вспомнил лишь на подходе к дому. И радужное настроение сразу разлетелось дождевыми каплями. Ну, и что с ней делать-то?

– Повторить совет?

– Спасибо, не надо.

– Всегда пожалуйста.

Тимур сел на лавочку, вот глупость, он, взрослый мужик боится встречи с какой-то девчонкой. Да рыкнуть на нее разок хорошо, и испарится призраком белым.

– Вот и рыкни.

– И рыкну.

– Да ну?

– Не веришь?

Сущность ехидно хмыкнула. Не верит. Ладно, сейчас. Тимур взлетел по лестнице и дернул дверь. Открыто. А Ника спит в обнимку с подушкой.

– Ну и? – ехидно осведомилась Сущность.

Ну и… Ну и приплыл, нельзя же кричать на бедного ребенка. А перед Ларой он и взаправду виноват. И должен, целую жизнь, которую не сумел сохранить, должен. Если бы он был чуть сильнее, чуть настойчивее, чуть внимательнее, Лара осталась бы жива.

– Слабак. Слабак и мямля.

Плевать. Пусть так, пусть слабак и мямля, но он не станет будить Нику, разговор и на завтра перенести можно.

Мой дневничок.

Мне хорошо. Хочу танцевать, хочу летать, хочу парить над землей, подобно белому кораблику. Кораблики больше не раздражают. И Ника не раздражает. Она хорошая, родня все-таки. А Алик – скотина, хотя тоже не могу злиться на него. Сегодня я добрая.

Заставил "отрабатывать долг". Сначала было противно, клиент – тупой урод, Алик специально постарался, выбрал для меня самого страшного, ну да ладно, теперь мне все равно, я лучше их всех. Я легче воздуха. Плыву, наслаждаясь чистотой и небесной нежностью. Я – маленький кораблик. Поднимаю руки парусами и лечу по ветру… Я над землей, им не дотянутся до меня.

Доминика

Целый день сидела, дожидаясь Тимура. Он же не сказал, во сколько вернется, а я и не спрашивала, вот и приходится ждать. Он придет и станет приставать с расспросами. Это нормально, не нормально, что он вообще меня на порог пустил. Я бы на его месте…

Я бы никогда не оказалась на его месте, и гадать нечего. На суде – плохо его помню, какие-то смутные обрывки, чужие лица, чужие люди, которых раздражал сам факт моего существования, пожалуй, даже больше, чем факт убийства. Не важно. Так вот, на суде говорили, будто Лара была наркоманкой. Глупость невероятная, я бы заметила, ведь мы жили в одной квартире, я бы обязательно заметила. Тогда это обвинение выглядело слабой попыткой отмазать Салаватова. Дескать, наркоманы – это твари, убивать их не преступление.

Убивать всегда преступление, и я кричала, защищая честь мертвой сестры, а они засунули меня в больницу, якобы, истерика. Если бы не больница, уверена – приговор был бы строже. Теперь вот сижу в Салаватовской квартире, изнывая от чувства вины, и думаю, как бы "уладить" дело. Прогонит или нет?

Прогонит, обязательно прогонит. В квартире беспорядок, видно, что хозяин вернулся после длительного отсутствия – представлю, что это была поездка, скажем, за границу – и пытается вспомнить, как и что тут было раньше. Я бы подсказала.

Жарко и пыльно. Убрать, что ли, все равно заняться больше нечем. Вот Лара никогда не скучала, она приговаривала: скучают ленивые и глупые, умный человек всегда найдет занятие себе по душе. Не скажу, чтобы уборка в чужой квартире была мне по душе, но хоть что-то.

А потом можно ужин приготовить? Хоть как-то зацепится здесь.

Телефон звонит. Салаватов? Хочет сказать, чтобы к его приходу и духу моего здесь не было? Ну, да, а кто же еще. А если трубку не подымать? Трусость, так нельзя, он все равно вернется, но куда более злой, поэтому… Ну, в случае чего скажу, чтобы перезвонили попозже. Или, что номером ошиблись.

– Ника?

– Лара? – Сегодня шумов было на порядок меньше, и сомнений не осталось – это Лара, это ее голос.

– Я.

– А я у Тимура. Я сделала, как ты велела. Он пустил, правда, боюсь, что прогонит, но…

– Умница. – Как-то очень равнодушно отозвалась она. При свете дня звонок казался чей-то глупой шуткой. Господи, да я веду себя, как последняя дура. Кто-то позвонил, рассказал байку из прошлого, и я уже готова бежать на край света, лишь бы доставить удовольствие шутнику. Ну и что, что голос похож, сейчас на компьютере чей угодно голос смонтировать можно, я в кино видела.

– Снова сомневаешься. Ты всегда во всем сомневалась, с самого детства. Помнишь, как пристала к Тимуру с вопросом, на самом ли деле он меня любит.

– Я… – Было такое, стыдно вспоминать, какая же я была глупая. Глупая и наивная.