– И ты не рассказала.

– Не рассказала.

Пауза. Я вспоминаю давний случай и заодно пытаюсь сообразить, кому же о нем рассказывала. Выходило, никому. Случай-то ничем непримечательный, пустяк, и ко всему неприятный. А Лара помнит, вернее, напоминает. Значит, все-таки она.

А кто ж еще. Записки, суп в холодильнике, сок и картина – это, значит, нормально, а звонок удивляет. Тут уж либо верить, либо нет.

– Ники, ты же веришь, что это я?

– Верю.

– Спасибо. – Ларин голос терялся среди треска и шума. – Ника, милая моя, мне очень-очень нужна твоя помощь. Ты должна вернуться к Салаватову!

– Что?

– Послушай, у меня мало времени, очень мало. Тимур не виноват. Он не убивал меня, а ты сделала так, что он понес незаслуженное наказание, это плохо, Ника. Ты украла чужую жизнь, и за это потом, после смерти, будешь наказана, понимаешь?

Нет, не понимаю и понимать не хочу. Как это Салаватов не виноват, если он виноват?

– Ты ведь не видела, как он вернулся, правда? Только не обманывай, я же знаю.

– Не видела, но Лара это же он больше не кому!

– Не надо, Ника, ничего не говори, просто поверь, Тим не возвращался, вместо него пришел… другой человек.

– Кто?

– Извини, но сказать не могу. Это против правил. Ника, милая моя сестренка, ради себя… ради меня… не надо никого искать, не надо никому мстить, это неправильно, так нельзя. Не повторяй моих ошибок.

– А что мне делать? – Я совершенно растерялась. Это как если живешь-живешь, а потом вдруг оказывается, что живешь неправильно. Ну совсем неправильно, жить надо было иначе и думать иначе, и все тоже делать иначе, а ты все не можешь отойти от старых мыслей… В общем, тут любой растеряется.

– Иди к нему. Поговори, он простит, Салаватов хороший. Скажи, что я просила приглядеть за тобой. Скажи, что он мне должен.

– Должен?

– Должен. Если станет артачиться, напомни про укол. Скажи, что из-за того укола, который в мастерской, все и началось…

– Какой укол?

– Он знает. – Лара увильнула от ответа. – Ты с ним должна провести шесть месяцев. По месяцу за год.

– И что тогда?

– Тогда тебя простят. Поверь, это очень мягкие условия. Сюда лучше не попадать… грязным.

– А разве я…

– А разве нет? Николь, милая, дорогая моя, сестренка моя, пожалуйста, ради меня, ради памяти обо мне, сделай то, о чем прошу.

– Пойти к Салаватову? – Да меня от одной мысли о нем в дрожь бросает.

– Не просто пойти. Ты должна жить с ним в одном доме, под одной крышей, есть один хлеб, спать в одной постели… если понадобится. Все, что угодно, лишь бы он тебя простил.

– А потом что?

– Потом мы с тобою встретимся. Скоро, я обещаю…

Год 1905. Продолжение

В лесу было по-весеннему сыро. Под зеленым покрывалом мха скрывались не то, что лужи – настоящие моря, ботинки моментально промокли, а еще и сверху капало: и с молодых, полупрозрачных листочков, и с толстых веток, и с порыжевшей за зиму хвои. Невыносимо! Но Палевич упрямо шагал следом за понурым Федором.

– Тут ее нашли. – Ткнул он в кусты по правую сторону тропы. – Она отца схоронила самовольно, на церковь да на кладбище в городе денег-то не было, вот с Василем, который на хуторе живет, и закопали старика в лесу. Василь домой воротился, а она уже после к себе пошла. Дорогу-то с поляны знала, Стася, хоть и незрячая была, но по лесу могла одна ходить, здешние тропинки ей малолетства знакомы.

Федор точно оправдывался за незаконное захоронение в лесу, когда человека зарывают в землю, точно собаку. Небось, ежели б не убийство, то полиция о смерти лесника узнала б не скоро, а во всем порядок быть должон.

Полиция не узнала бы… Мысль завертелась в голове, точно беличье колесо. А что если… Да, в самом деле, скорее всего так оно и есть! Понятно, что оборотень в лесу делал, он прятал тело!

Чье тело? А это еще предстоит выяснить.

– Лес обыскивали? – Уже задав вопрос, Палевич поразился, насколько глупо тот звучит. Как можно обыскать всю эту непроходимую, неуютную чащу, мокрую и враждебную к людям. В городе Аполлон Бенедиктович чувствовал себя несоизмеримо спокойнее, в городе он бы сразу понял, где и что искать, а тут… Куда ни глянь – мох, гнилые прошлогодние листья да прелая хвоя.

– А чего искать? – Удивился Федор. – Следы вокруг тела волчьи токмо были, да и то старые, ее ж не сразу нашли, зверье поесть успело. Страх вспомнить, что с нее, бедолаги, осталась.

Федор вновь перекрестился.

– А больше никто не пропадал?

– Кузнец, я ж вам про него сказывал, что ушел на болота клад искать и все, больше его не видели. Он по жизни блаженным был, все проклятым золотом грезил и грезил, видать, оно его к себе и прибрало-то.

– Какое золото? – В сей местности определенно чувствовался переизбыток легенд, то тебе оборотень, то золото какое-то проклятое.

– Так Богуслава жеж. Он богатый был, собака, а, как почуял, что скоро конец настанет, что Вайдин сын не отступится, пока весь род Камушевских под корень не изведет, так и решил откупиться. Собрал золото, какое в доме было, и в лес повез, чтоб, значит, с оборотнем полюбовный договор заключить. Да только не вышло у него! – Федор перешел на шепот, и Палевичу пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать невнятное бормотание жандарма.

– Мертвым его в лесу нашли, вроде с коня упал и разбился насмерть, а золота при нем ни крупиночки, все куда-то спрятал. Вот и пошел слух, будто бы оставил Богуслав богатство свое в тайном месте, якобы в уплату за грехи, и, если кому удастся то золото сыскать, тот не только сам богатым станет, но и детям, и внукам жизнь достойную обеспечит.

– А было ли золото? – Палевичу на своем веку приходилось слышать немало подобных легенд, однако на его памяти еще никому не удавалось обнаружить зачарованный клад. Видать, действительно запирали их в земле крепко, не словом – кровью запечатывая.

– Было. – Федор, прислонившись спиной к коричневому в лохмотьях коры стволу сосны, принялся перечислять. – Крест золотой, в три ладони длиной, рубинами и изумрудами украшенный. Он раньше в костеле стоял, а, как Богуслав помер, то и обнаружилась пропажа. Вместе с крестом исчез оклад с иконы, этот оклад на всю округу известен был, его в Италии делали и в Ватикане сам Папа освящал.

Верилось, конечно, слабо, но список впечатлял.

– И украшенья все Каролины Камушевской пропали бесследно, и цепь золотая, с которой Богуслав не расставался, и монет золотых старой чеканки больше тыщи! И цветок из цельного брильянта сделанный, про который говорили, будто он один дороже всех земель Камушевских. Не верите? Вот вам крест, что не вру! В книге приходской все записано! Шум большой поднялся, на всю округу, я, если хотите, могу список показать!

– Покажешь, всенепременно покажешь. – Аполлон Федорович испытывал странное ощущение, что мифический клад, мифический оборотень и убийства связаны между собой. Поскольку прежде не случалось обманываться в предчувствиях своих, то и на сей раз Палевич охотно поверил. Всенепременно следует взглянуть на сей прелюбопытнейший документ.

Однако, пора возвращаться, негоже опаздывать к обеду. Коли уж пани Наталья снизошла до приглашения, то представившуюся возможность нужно использовать. Да и возможно удастся выяснить, кто та незнакомка в черном, что приходила утром.

Тимур

Целый день кряду Тимур провалялся на кровати, наслаждаясь тишиной, покоем и тем удивительным фактом, что он за просто так может валяться на кровати и ничего не делать. Вот лежать и все. Ну, и думать еще, чтобы совсем уж не отупеть от вольной жизни. Денег на первое время хватит. Фирма, конечно, тихонько агонизировала под вздохи-ахи сотрудников, до глубины души пораженных арестом начальника. Однако сей факт ни в коей степени не помешал им растащить все более-менее ценное имущество, включая Тимурово кресло и Тимуров же кактус. Смешной был, зеленый, приплюснутый, словно лопающаяся от загулявших на жаре дрожжей пивная бочка, с длинными, чуть загнутыми на концах иглами и маленькими зелеными шариками-детками.

Больно? Да. Обидно? Да. А что поделаешь. Смешно думать, что сотрудники шесть лет будут пахать, дожидаясь босса, подобно средневековым вассалам, чей сюзерен застрял на затянувшейся войне с неверными. Да и в средневековье, если память не изменяет, не все так гладко было с сюзеренами и вассалами, чего уж ждать от насквозь циничного и делового двадцать первого века. Кто успел, тот и съел. Салаватовскую фирму с потрохами проглотили, косточек и тех не осталось. Ладно, он – не Пушкинская старуха, чтобы рыдать над разбитым корытом, и золотой рыбки на горизонте не видать, самому работать придется. И Тимур поработает с удовольствием, это ж на себя, а не на чужого дядю.

Из хороших новостей – банк, куда Салаватов откладывал по старой русской традиции "лишние" деньги, не прогорел, не обанкротился, не обманул. Вклад лежал, дожидаясь хозяина и обрастал процентами, как жирный хряк салом.

Для начала денег хватит. Закинув руки за голову, Тимур принялся мысленно вырисовывать, что и как станет делать. Завертелись-закрутились виртуальные колесики виртуального бизнеса, потекла в карман виртуальная прибыль, и даже тратится начала, когда зазвенел телефон. Черт, ну как чувствовал, не надо было его включать. Фирма с работящими сотрудниками и ангелообразной секретаршей моментально растаяла. Ну и кому, интересно знать, он понадобился в первом часу ночи?

– Алло?

Из трубки доносились треск, шипение и чье-то нервное, возбужденное дыхание.

– Алло?

Молчание в ответ. Ну, все понятно, Ника снова укололась или что она там еще делает, и решила поразвлечься. Вот же неугомонная душа!

– Ник, я знаю, что это ты, так что прекрати маяться дурью и ложись спать.

Трубка ответила сдавленным смешком.

– Уши оборву. – Пригрозил Тимур, нажимая на "отбой". Подумав, он и шнур выдернул, так спокойнее.

Первым, кого он увидел, выйдя из квартиры, была Ника. Вот вам и здрасти. Она сидела на скамеечке с видом бедной сиротки, приехавшей в гости к богатым родственникам, и теперь гадающей: пустят ее в дом или сразу погонят прочь. Аж слезу прошибает, какая она несчастно-правильная, спинка пряменькая, коленки вместе, глазки опущены, ручки нервно теребят подол юбчонки. Тьфу ты! Что ей на этот раз нужно-то?

– Здравствуй. – Пробормотала она, поднимаясь навстречу.

– И тебе не болеть.

А глаза у нее красные и опухшие, словно Ника ночь напролет в подушку рыдала.

– Ага, тебя, несчастного, оплакивала. – Буркнула Сущность.

– А я к тебе.

– А меня дома нет. – Не хватало еще ее в квартиру пускать, кто знает, чего от нее ждать-то. Он ее в квартиру пригласит, а она потом обвинит в попытке изнасилования. Нет уж, он про эти штучки под общим названием "давай поговорим наедине", наслышан, пускай другого лопуха ищет.

– Тим, ну, пожалуйста. Пожалуйста, выслушай. Мне надо… Я… Я извинится хочу…

– За вчерашнее.

– Тогда уж за позавчерашнее. – Поправила Сущность, с интересом прислушиваясь к разговору.

– Нет, не за вчерашнее. Хотя, мне тоже стыдно, ну, что я позавчера… Или вчера. Но я не поэтому. Тогда, на суде… На следствии… Это ведь я на тебя указала. Ну, что это ты Лару. – Ника сглотнула и продолжила. – Я ведь и в самом деле думала, что это ты. А это не ты. Ну, она мне только вчера сказала, что это совсем не ты. Теперь получается, что… Я… Мне… Извини меня, пожалуйсто!

Извини? Она вот так приходит и говорит "извини"? Тогда, шесть лет назад, он словно с вышки в бассейн с ледяной водой прыгнул. Тугая пленка лопнула, заглотив теплое человеческое тельце. Холодные водяные челюсти сомкнулись над головой, мышцы скрутило болью, а перед глазами запрыгали красные мошки. Вот на что это было похоже, на прыжок с вышки в ледяную воду. Полет, закончившийся паденьем. Ему что-то говорили, от него что-то требовали, а Тимур только и видел, что воду и красных мошек, пляшущих перед глазами, и не мог сообразить, как же такое возможно, почему Лары нет и почему все уверены, что ее убил именно он. Он же любил Лару, он бы все для нее сделал, он бы все простил, а они говорят про убийство. И Ника тоже. Она первая начала, первая предала, поверив, что он способен совершить такое. А теперь приходит и извиняется?

– Тим? Тим, что с тобой?

Непостижимым образом Ника вдруг очутилась совсем рядом. Настолько рядом, что можно было учуять аромат ее кожи, разглядеть слипшиеся от слез реснички, похожие на сосновые иглы, длинные и мягкие, и зеленое-зеленое море в глазах, и самого себя, плененного этой лживой зеленью.

– Тим? – Выдохнула Ника, краснея. – Что с тобой?

– Спермотоксикоз. – Любезно подсказала Сущность.

– Ничего. – Ответил Тимур, одновременно желая, чтобы рекомая Сущность провалилась к Дьяволу. Не помогло, зато наваждение схлынуло, только пульс бешено колотиться и во рту пересохло, как после пьянки. И это пройдет, так, кажется, было написано на перстне мудрейшего Соломона.

– Уходи.

– Но почему? – Ресницы-иголочки задрожали, того и гляди выкатится прозрачная капля и, зависнув на мгновенье, прочертит мокрую дорожку на щеке.

– Нипочему. Просто уходи. Забудь о моем существовании. Представь, что меня нет, и не было никогда.

– Но мне надо…

– Что надо?

– Любви и на ручки. – Сущность откровенно развлекалась, похоже, от такой жизни у него скоро натуральное раздвоение личности начнется. – Или, как вариант, твою голову в качестве охотничьего трофея.

Не угадала. Набрав побольше воздуха, должно быть, пущей храбрости ради, Ника выдала:

– Мне очень нужно у тебя пожить.

От подобной наглости даже Сущность потеряла дар речи.

Мой дневничок.

Как же мне плохо. Господи, неужели такое возможно? Салаватов весь вечер носился вокруг, «Скорую» вызвать пытался, не разрешила. Боюсь, врачи догадаются об истинной причине "простуды", тогда Тимка совсем душу вытрясет.

Черт, ну почему мне так плохо-то? И холодно. И пить хочется. Если не замерзну, то точно от жажды загнусь. Звонить Алику? Нет, потерплю еще. Я сильнее этой гадости. Ника плачет, вот дура, нашла время для соплей. Можно подумать, мне ее рыдания чем-то помогут.

Пишу, и пальцы судорогой сводит, но, если не писать, то совсем плохо становится. Накатывает. Нет, не могу больше.

Сказала, что ухожу работать, потребовала не беспокоить. В студии позвоню Алику.

Нет. Звонить не буду, не стану я перед ним унижаться.

Доминика

Естественно, я предполагала, что Салаватов визиту моему не слишком обрадуется, не говоря уже о просьбе. Согласитесь, странно выглядит: еще вчера – "позавчера" в памяти попросту не существовало – я обвиняла его во всех смертных грехах, а сегодня прошусь пожить. Самой дико. Всю ночь не спала, пытаясь найти рациональное объяснение звонку. Не нашла, во всяком случае, рационального. Как ни крути – а крутила я по-всякому – звонила именно Лара, моя сестра, умершая шесть лет назад. Допустим, о той давней истории с сигаретами не знал никто. Шаткий довод? Возможно, но для меня более чем достаточный. Я узнала Ларин голос, и ее духи в моей квартире, и картину, и заботу обо мне. Это Лара. Но тогда выходит, что она звонила с того света? А, собственно говоря, почему бы и нет. И в газетах, и по телику полно передач, посвященных именно таким вот "возвращениям", когда умершие люди помогают своим близким и любимым. А Лара меня любила.

Мне очень хочется верить, что она меня любила. И поутру, кое-как загримировав помятую физиономию – бессонная ночь сказалась темными кругами под глазами и опухшими веками – я отправилась к Тимуру.

Правильнее было бы сказать "на казнь". Он же убьет меня, пристукнет, словно надоедливую букашку. Он же сидел из-за меня, это я уверенно заявила следователю, что видела, как Салаватов возвращается, хотя на самом деле ни черта не видела. Я сидела на кухне, делая вид, будто учу английский, в произношении тренируюсь, отсюда и плеер в ушах, на самом же деле там стояла не кассета с нудными диалогами, а последний альбом какой-то жутко модной и оттого дефицитной группы.

Я солгала на следствии. Мне было очень-очень стыдно, что в то время, когда убивали мою сестру, я слушала кассету с последним альбомом жутко модной группы. Я ведь и без того верила в Тимурову виновность – он приходил незадолго до убийства, он кричал на Лару, он ушел, хлопнув на прощанье дверью, так почему ему было не вернуться? На первый взгляд все правильно, а на второй?

У Салаватова серые глаза, похожие на Балтийское море зимой, а еще на дым от лесного костра. Почему он смотри в меня? Не "на", а именно "в", взгляд проникает под кожу, и Балтийское море зимним холодом вливается в кровь. Не хочу, не люблю, когда холодно, пусть он отвернется, и тогда я признаюсь, расскажу про плеер и кассету, про то, что лгала и додумывала несуществующие факты, и про то, что Лара звонила. Но он не поверит, он ведь скептик.

– Уходи. – Повторил Тимур. Главное, не заплакать, я ведь сильная, я сумела выжить, значит, сумею и не заплакать.

– Ты не понимаешь… Ты должен… Я с тобой. Пожалуйста! – Заготовленная заранее речь, несчастный плод утренних терзаний, вылетела из головы, когда он вышел из подъезда, такой незнакомый, опасный и сильный. Раньше Салаватов казался мне образцом утонченного джентльмена из "Унесенных ветром", а теперь он вылитый американский гангстер времен сухого закона. Только одет попроще: джинсы и майка без рукавов. На левом плече татуировка – переплетенные невиданным узором синие линии, похоже на кельтский орнамент. Ерунда, откуда на зоне взяться кельтскому орнаменту. А глаза по-прежнему холодные.

– Тимур, я не стану мешать, честно. Я… Мне очень нужно жить у тебя. Я заплачу! Честно!

Он вздохнул, потом, схватив меня за запястье, подтянул к себе, близко-близко и страшно-страшно, в жизни еще так страшно не было, море в глазах кипело яростью, а верхняя губа нервно дергалась.

– Слушай, девочка, – его слова пахли мятой и сигаретным дымом, – ты достаточно мне крови попортила, поэтому, прошу, уйди так, чтобы я тебя больше не видел!

– Но ты должен… Лара сказала, что ты должен ей за укол! Она сказала, что ты должен за тот укол, который в мастерской, что из-за него все началось.

Ну вот, сейчас Салаватов прикажет мне заткнуться и валить домой. Или сначала голову открутит? Голову жалко, и себя тоже жалко, еще жальче, чем голову. Рука, больно сжимавшая мое запястье – синяки обеспечены, тут и гадать нечего – разжалась, и Салаватов буркнул.

– Иди.

– Куда?

– Куда хотела. Ты же ко мне собиралась, так? Вот и иди, черт бы тебя побрал. Ключ у тебя есть.

А как он догадался?

Год 1905. Продолжение

Трапеза проходила в мрачном, словно сошедшем со страниц готического романа, зале. Несмотря на ясный день, было сумрачно – узкие стрельчатые окна под потолком почти не пропускали свет, а толстые восковые свечи в кованых подсвечниках чадили неимоверно. Про электрическую лампочку в этой глуши никто и слыхом не слыхивал. И Аполлон Бенедиктович, невзирая на слезящиеся от дыма глаза, изо всех сил старался сосредоточиться на деле.

Место во главе стола пустовало. Однако Палевич готов был поклясться, что кресло с высокой резной спинкой, похожее на трон, долго пустовать не будет. Но вот кто займет место покойного Олега? Николя или Наталья? Николай относительно трезв, смотрит исподлобья, словно на врага, и вяло ковыряется вилкой в тарелке. Пожалуй, он чересчур слаб, а слабых правителей троны не выносят, даже деревянные. Наталья? Сидит прямо, ровно. В глазах ни страха, ни сожаления, ничего. Они словно серое грозовое небо, когда не понятно, то ли сейчас тучи обрушатся на землю дождем рыжих молний, то ли рассеются.