Глава 5. Катр

Катр беспечно пообещал Мартину скорую встречу и направился по пустому коридору к ближайшему лифту. Оказавшись в прозрачной кабинке, повинуясь хулиганскому мальчишескому порыву, направил тонкий рычажок вверх, отключил ограничение скорости и прокатился до самой башни.

Выходить не планировал – слишком много историй хранил овальный зал с крышей из тонкого стекла и низенькой узкой дверью. Воспользоваться этим проходом можно только согнувшись, что Катр однажды и сделал – вошел в мир через балкончик с черными коваными перилами. «Нет, не сейчас», – все-таки колебался. Уверен был: однажды заслуженный кредит доверия позволит всюду перемещаться и теперь, несмотря на то, что за время субъективно недолгого отсутствия в мире прошел не один десяток длинных циклов. По крайней мере, сегодня никаких сложностей не возникло. Он успел посетить мастера в корпусе идеи красоты и привести в порядок свой внешний вид, заказал новые очки и без проблем получил информацию о месте проживания старого друга. Прикосновения руки беспрепятственно открывали все входы и выходы, авторский кредит быта остался неограниченным. Рискнуть кратковременным и совсем недавно обретенным спокойствием? Стоит притронуться к той самой медной панели, и не сможет противиться искушению войти в открывшуюся дверь.

«Чересчур много впечатлений для одного дня», – мысленно посетовал Катр. Лифт замер, как бы предоставляя возможность передумать. Оглядев подрагивающие пальцы, все-таки решился и вышел. Приложив ладонь к скрытой в изгибе стены потускневшей медной пластинке, с негодованием обнаружил, что не может попасть в принадлежавшее ему с незапамятных времен помещение. Попробовал остановить проезжающего мимо инструкта, но тот, попискивая, объехал профессора как неодушевленный предмет. Это возмутило едва ли не в большей степени, чем закрытый личный вход в башню. Стоял перед невидимой недоступной дверью, и все сомнения исчезли. Ему необходимо туда попасть.

«Кому пришло в голову лишить покойного великого первого автора прижизненного допуска к площадям Сообщества, которое основано на принципе доверия?» – раздраженно недоумевал, оглядываясь по сторонам. Пустынно и светло, в зеркальных панелях расплывались спирали лестниц. Ими не пользовался никто, кроме механического обслуживающего персонала. Катр предполагал, что извилистые пролеты ведут вовсе не туда, куда кажется, но никогда не имел ни малейшего желания это проверить.

Вместо отражения мерцала лишь размытая тень. Похлопал по карманам, но, обнаружив очки на носу, понял, что дело не в зрении. Весьма неприятно, но объяснимо. Он вернулся, но, похоже, что-то пошло не по плану. На смену раздражению пришел азарт вместе с решением не суетиться. Неуверенно попятившись, вернулся в лифт, не зная, ожидать ли подвоха, но кабинка тут же с тихим шелестом скользнула вниз.

Рассматривая проплывающие вверх извилины стен лестничного колодца, уловил тень одного из первых разочарований миром, хранившегося глубоко в памяти.

Как же тогда хотелось скорости! Ветра в лицо, выворачивающего веки, натягивающего на виски щеки и раздувающего губы безумной улыбкой. Отдаться холодному потоку, раскинуть руки и мчаться навстречу неизведанности, приветствуя не то начало, не то конец, наполняясь страхом, сменяющимся зарождающимся любопытством. Но не находилось даже отдаленно способствующего исполнению страстного желания средства. Все, что можно было предпринять в такие моменты – это подняться на последний этаж под самую башню, нажать на панель максимального скоростного режима спуска и падать, чувствуя, как вот-вот ноги оторвутся от пола, отчаянно зная: еще миг, и тело подхватит упругая безопасность.

В один из тех вечеров, не отдавая себе отчета в импульсивном поступке, запрыгнул на парапет, и, зажмурившись, качнулся всем корпусом вниз, бесцельно и бездумно. После короткого полета белая гладь дороги приняла тело пружинистой мягкостью и тут же затвердела, как ни в чем не бывало, когда отряхнувшись, встал на ноги. Недоуменно оглядевшись и порадовавшись, что не нашлось свидетелей бесславному кульбиту, долго слонялся по улицам. Остаток той необыкновенно длинной ночи был проведен в компании темной пустоты и кувшинчика отвратительно сладкого амбрового напитка цвета шафрана, появившегося в стенной нише. Сил сформулировать системе Корпорации пожелания своих предпочтений не нашлось.

Улыбнувшись причудам памяти, вышел на улицу, показавшуюся особенно пустынной. Затаил дыхание, прислушиваясь. Блаженно подставил лицо прохладной свежести воздуха, зажмурился от ярко-белого света, окутавшего все радужной пленкой. День затягивался, судя по высоте белесых туч, прореженных острыми лучиками. «Интересно, скоро ли будет вечер?» – рассеянно любовался небом. Что толку разглагольствовать о непрогнозируемых событиях – нельзя угадать, в какой момент опустятся сгустившиеся потемневшие облака и тени станут протяжными и тонкими.

Прогуливаясь вдоль ровного ряда диафанических зданий с плавающими внутри размытыми силуэтами, заглядывал в окна. Все же нельзя не проникнуться совершенством этого места: улицы широкими волнами огибают четкие силуэты строений с высокими округлыми окнами, издалека напоминающими вогнутые линзы из кремневого стекла. С любого расстояния не разглядеть полос лишнего цвета вдоль плавных границ сооружений. Эта чистая логика застывшей музыки обещала умиротворение, и Катр снова очарованно поверил.

Удаляясь от высокого корпуса с прозрачным куполом, в котором началась головокружительная карьера, невольно вернулся мыслями в тот день, когда стал автором идеи цвета.

***

Великим автором, а позднее и профессором, Катр оказался совершенно непредвиденно и относился к респектабельному статусу подчеркнуто иронично. Весьма забавляло слово «великий» в официальном звании. Добавлял мысленно: «И ужасный», вспоминая взрослую и печальную историю, бесстрашно рассказываемую в Архиве детям, погружаясь в особое одиночество оттого, что некому опознать цитату. С горечью признавал свое сходство с героем этой сказки. Тоже временами считал себя самозванцем и, опасаясь разоблачения, принимал опрометчивые, а порой и жестокие решения.

Катр был одним из немногих, имеющих только имя. Особый символ значимости персоны, как оказалось. Никогда не приходило на ум гордиться исключительным правом обходиться без фамилии. Он ее и не помнил, поэтому представлялся именем, не сразу смекнув, что это привилегия избранных. Поначалу ничего не знал о местных правилах, как и о себе самом. Но это, похоже, не имело значения. По крайней мере, никто не задавал вопросов. Такие тонкости стали понятны далеко не сразу.

А воспоминания о том времени, когда не имелось никаких регалий, и он был новичком, присматривающимся к окружающей обстановке, нельзя отнести к приятным. В тот недолгий период томительного самоопределения маялся от безделья и ждал ассистента Юниту в слишком тесном для двоих помещении, измотанный бесцельным хождением по кругу домыслов и жаждой уразуметь свое назначение. Юнита лишний раз не попадалась на глаза, устав от неприкаянности партнера и назойливых попыток выяснить, почему она, назвавшись ассистентом, упорно не помогает ни в чем разобраться.

Раздраженный, стоял перед углублением в стене. Там в очередной раз появлялось вовсе не то, что ему было нужно. Сделав уже третий запрос на двойную порцию кофе, пытался доходчиво сформулировать бестолковой системе обеспечения быта, что желает получить крепкий напиток в одной чашке. Не такой уж сложный заказ упорно выдавался либо двумя небольшими емкостями, либо внушительных размеров посудиной, в которой плескалось разбавленное один к двум жидкое пойло. Махнув рукой на это безобразие, взял маленькую чашку и сел на подоконник.

С еще не угасшим воодушевлением глядя в окно, меланхолично признавал, что в целом здесь весьма неплохо. Но, в полной мере прочувствовав спокойствие, насладившись нейтральными фонами и безмятежным отсутствием яркости, заскучал. Цветовая гамма неограниченных просторов казалась до обидного скудной. Обозревание множества вариаций черного и белого не приносило удовольствия. И если крупным объектам однотонность придавала некое величие, то детали размывались безликой серостью. Эпизодически совсем мелкие предметы мелькали чудными вкраплениями. Где-то в недрах старинного стола, доставшегося вместе с кабинетом, валялся красный карандаш, а однажды автооператор порекомендовал дизайн оправы для очков тошнотворного зеленоватого оттенка. Катр скромно отказался в пользу глянцево-черного оформления лица: в его наружности и без того достаточно эксцентрики. Все эти мелочи были вполне доступной роскошью, но жажда больших объемов цвета никак не проходила.

Так и не удалось разобраться, по какому принципу устроены ограничения. Случалось, виделись желтоватые пятна вечернего света, бело-серые облака просвечивали тусклой синевой, а тени внутри причудливо изогнутых стен по ночам обретали фиолетовую таинственность. Органическая еда, запредельно дорогая и не блиставшая разнообразием, вполне радовала глаз, в отличие от бесцветного этичного продовольствия, предлагаемого бытовой системой. В глубине чашки с угольно-черным напитком при удачном освещении просматривались отголоски коричневого тона. А вот незамысловатой палитрой собственного гардероба, выбранной из предложенных оттенков, Катр был крайне недоволен. Покосившись на графитовый рукав куртки, досадливо скривился. Отчаянная тоска по цвету не давала покоя.

– Ты прекрасен, но мне так скучно. Вот бы добавить тебе разнообразия! – мечтал, не замечая, что рассуждает вслух, желая донести свое мнение до этого бесцветного мира.

Катр не испытывал жажды преобразований настолько, чтобы возжелать раскрасить дороги и зодчество. По крайней мере, не так сразу. Признавая свой эгоизм, все же уважал чужое пространство. Но отчего бы не помечтать о цвете? Если не для предметов, то для самих жителей этой ахроматической обители. Нельзя назвать их вовсе лишенными яркости: в отличие от малонасыщенной красками окружающей среды, вполне заурядное население, если не принимать во внимание тусклую скромность облачения.

Обитатели этого, на первый взгляд, логически выстроенного и понятного мира, при ближайшем знакомстве оказались слишком уж безмятежными. Не повредит внести в их томные ряды некоторое оживление. Нововведения пошли бы всем на пользу. Обнаружив, что беседует сам с собой, не стал останавливаться, а, напротив, распаляясь, все отчетливее продолжил проговаривать цветовые фантазии: приятно дать волю воображению.

Способность воспринимать цвет через запахи, прикосновения и вкусы, казавшаяся естественной, не находила отклика у окружающих. Совершенно не с кем такое обсудить. Кому расскажешь о том, как буквально кожей на кончиках пальцев ощущается, что в слове, например, «кофе», при первом визуальном прочтении – красно-черном, со второго взгляда неизменно проскользнет нотка перечного аромата, а как только рассеется, обязательно проявится кривизна плотного белого тона, вскоре затененная россыпью серебристых перчинок? Такое восприятие помогало смириться и с пыльным оттенком любимого напитка, и с тусклостью окружения в целом.

Катр все говорил и говорил, не в состоянии перестать изливать накопившееся бесцветное томление. Дотягивался до плавной оконной перекладины и, с силой проводя по гладкой поверхности ладонью, радовался изумрудному всполоху боли. Остановила безумный поток красноречия ослепительная вспышка, залившая все сплошным непроглядным светом. Так и не отключенная после попытки получить двойную порцию кофе система обслуживания Корпорации приняла запрос в обработку. Идея цвета была одобрена.

То, что это именно Идея, а не просто какое-то рядовое открытие, Катр узнал сразу же. После белой зарницы сидел, моргая, силясь сфокусировать взгляд. Веки опухли, глаза слезились, поэтому троих появившихся в проеме двери мужчин заметил не сразу, а осознав, что не один, заволновался. «Я сломал эту чертову кофеварку», – сокрушался, вспомнив, что вел откровенную беседу с самим собой при включенном режиме приема заказов.

– Парни, честное слово, я не специально, – начал оправдываться перед визитерами, судя по их суровому виду, имевшими насчет него серьезные намерения.

– Приветствуем тебя, автор! – от тройного гула голосов стало не по себе. Обернувшись в поисках поприветствованного автора и никого не обнаружив, продолжил сидеть, ожидая, чем же закончится эта нелепая сцена.

– Приветствуем тебя, великий первый автор Катр! – повысили градус почтительности посетители, и до Катра дошло, что обращаются к нему.