– Гостеприимством ты явно не блещешь, дружище, – улыбнулся Катр, поглаживая подоконник и тихонько нашептывая неразборчивые слова. Голос гудел чарующей лаской, пальцы подрагивали, выводя на белой глади невидимый узор. Резкие черты лица исказила обескураживающая беспомощность.

Мартин завороженно наблюдал, как под парящими ладонями всколыхнулась невысокая волна, и Катр погрузил в нее руки, продолжая что-то невнятно говорить. Невольно отдавшись неровному ритму, Мартин очнулся от наваждения, когда Катр, довольно ухмыляясь, протянул ему одну из чашек, извлеченных из непредназначенного для раздачи напитков места. Дымящийся черный кофе слегка просвечивал сквозь хрупкие стенки, а по краю серебрился тончайший ободок. Мартин, привыкший к основательно-лаконичной белой посуде, нервно хихикнул. Он был осведомлен об уникальном даре автора идеи цвета договариваться с системой Корпорации, но никогда не видел, как это происходит.

– Угощайся, жадина! – великодушно предложил профессор.

Мартин осторожно взял горячую чашечку и сделал глоток, стараясь выдержать достойную паузу.

– Так что, ты так и не расскажешь? Не хочешь говорить или…

– Или что? – насмешливо перебил Катр.

– Или ты все забыл за это время… – выдвинул Мартин неоптимистичное допущение.

– Забыть не так легко, как тебе кажется, Мар. – Катр кивнул в сторону двери. – Разговор дорого тебе обойдется, дружок. У тебя хватит кредита доверия, если я нажму ту самую кнопочку?

Мартин мысленно прикинул количество знаков, улетающих со счета, и безрадостно согласился, не скрывая угрюмого выражения лица.

Катр легко поднялся, бесшумно прошел по комнате и с явным удовольствием нажал на платиновую кнопку, скрытую в проеме двери. В атмосфере что-то изменилось – неуловимо, но отчетливо, как перемена погоды. Это явление ни с чем не спутать даже с закрытыми глазами и окнами – накрывает глухой пеленой. Стены неравномерно сгущаются до мраморной тяжелой гладкости. Незримость для избранных – высочайший знак доверия на весьма короткий период.

– Представляешь, я впервые нахожусь в режиме абсолютной приватности, за исключением одного несущественного эпизода. А я тогда был так занят, что можно и не принимать в расчет, – пояснил Катр, вернувшись на подоконник и благожелательно оглядывая изменившуюся комнату.

– Почему это? – равнодушно полюбопытствовал Мартин. Именно в этот момент вопросы чьего бы то ни было жизненного опыта не слишком-то заботили. Тратить драгоценное время на светскую беседу казалось расточительной глупостью.

– Все просто. Сначала у меня не имелось необходимого количества знаков, а потом я стал считаться столь важной персоной, что уже и не имел права претендовать на полную закрытость в одиночестве – лишь с теми, чей кредит доверия огромен. Вроде тебя, зануда. А теперь я и понятия не имею о своем статусе.

– А что бы с тобой сделалось, побудь ты по-настоящему один на защищенном участке? – Мартин не обратил внимание на обидное слово. Давно научился фильтровать информацию и отделять ценное от ерунды, не стоящей внимания.

– Ну-у, не знаю. Я бы подавился каким-нибудь печеньем, например, а помочь некому. Случился бы беспрецедентный скандал, не правда ли? Так что благодарю тебя за возможность уединенно поболтать, уважаемый доктор Мартин. Катр иронично склонил набок лохматую голову и внимательно уставился на ерзающего от нетерпения друга.

– Не тяни, Кар, я больше не могу не знать, – жалобно, как стажер, ищущий ответа на недоступный пониманию вопрос, взмолился Мартин.

– Не тяну, Мар, привожу мысли в порядок. Пока отвлекаюсь на дурацкую болтовню, они, глядишь, и сформулируются. Видишь ли, это настолько очевидно, что удивительно, как умудрились сделать из незатейливой истины величайшую тайну. За линией Архива финал известен каждому ребенку, хоть раз имевшему хомяка или птичку.

– Что такое хомяк? – среагировал на незнакомое смешное слово Мартин.

Катр снисходительно хмыкнул. Лекция по зоологии явно не входила в его планы.

– Я расскажу тебе сказку, малыш, – начал он заговорщицким тоном. – Однажды… – сделал паузу и опять собрался улыбнуться, но, увидев напряженное, бледное, старое лицо ученика, тихо заговорил дрогнувшим голосом. – Мартин, ты догадываешься, что мы не случайно отделены незримой линией от мира, называемого Архивом, и если кто-то более осведомлен о том, как так вышло, то я – не он. Мы находим замену простым словам, когда их смысл не в полной мере ясен. Существуют исключительные люди, им удалось выйти в Архив, но фактов возвращения назад на моей памяти не случалось. – Катр закусил губу, размышляя о чем-то.

– На твоей памяти? – скептически переспросил Мартин.

– Доступ к информации ограничен. Есть наш мир и Архив. Тот, кому откроется эта линия вероятности, окажется в залинейной сфере. Если, конечно, решится шагнуть в мир, который считается потусторонним. – Нет, не спрашивай, Мар, – поднял ладонь Катр, заслоняясь от закономерного вопроса. – Не я сочинил эти высокопарные термины, и не мне их объяснять.

Мартин вздохнул: убежденность, что уж профессор-то информирован лучше, чем кто бы то ни было, поколебалась.

– Мар, не дуйся. Никого ни в малейшей степени не тяготит отсутствие сведений. Ты, как никто, знаешь, что каждый радуется имеющемуся делу и мало интересуется информацией, не касающейся личной идеи. Все заняты и довольны. Корпорация обеспечивает комфортный быт и приятные этичные развлечения. Инциденты исключены податливостью среды. Вместо пугающего слова – корректное и безликое «ушел навсегда». Право последнего выбора. Капсула покоя дает нам уверенность в достойном уходе. Я о ней кое-что знаю, но это отдельная тема.

– Отдельная? – уточнил Мартин, поглядывая на мраморную стену и прикидывая, как скоро теперь его кредит доверия потянет подобную беседу.

– Потом решим, – неопределенно пообещал Катр и продолжил. – Я не в меру любопытен, и мои заслуги позволили сунуть нос в закрома Галереи еще до того, как ты организовал там идеальное хранилище. Кстати, знаешь, что твой педантичный подход к хранению информации прикрыл доступ к архивным образам? Они просто не поместились в твой шаблон, доктор Мартин Пост. Ну да ладно, ты никогда не отличался избыточной внимательностью, – не упустил случая уколоть коллегу профессор.

– Погоди, Катр, что все это значит? Что я закрыл? – вытаращился на учителя Мартин.

Катр посмотрел сквозь него и преспокойно изрек:

– Доктор Мартин, архив Архива ты закрыл. Слишком торопился реализовать идею памяти и впихнуть в Галерею максимум сведений. Неудивительно, что тебя не посетила светлая мысль разделить материалы нашего и залинейного происхождения. Создал практически неограниченный фонд хранения знаний Сообщества, а остальное и не зафиксировал. Тебя сложно порицать. Нельзя учесть то, о чем не знаешь.

– Да что ты такое говоришь?! – возмущенно воскликнул Мартин.

– Ма-а-а-р, не ори, будь любезен, – сморщился Катр, потирая лоб.

Мартин и забыл о чувствительности друга к некоторым обыденным звукам и запахам. У профессора были периоды, когда он не мог находиться в многолюдных местах и не переносил шума.

– Ох, извини, – пролепетал Мартин, понимая, как, оказывается, сильно соскучился. – Так ты знал, что я допущу эту ошибку?

– Конечно.

– Черт возьми, почему не намекнул? Ты сидел в демозале на моем первом докладе, и даже не особо успешно притворялся спящим!

– А ты не спрашивал, – ухмыльнулся Катр.

– Ну ты и га-ад, – протянул расстроенный вопиющим коварством Мартин.

– Мар, ну сам посуди, кто я такой, чтобы мешать учиться на ошибках хорошему человеку? Кстати, я заблаговременно заныкал залинейный архивчик и успел поделиться допуском кое с кем.

– С кем? – ревниво потребовал разъяснений Мартин.

– Так, с парочкой любимчиков, – не счел нужным вдаваться в подробности учитель.

Указание на досадное упущение показалось вполне справедливым: Мартина нисколько не интересовали те, иные, сведения. Поэтому и не слишком удивился язвительному обвинению. Было очевидно, что автор идеи цвета имеет доступ к некоему диковинному фонду информации: Катр любил при случае блеснуть потусторонним словечком, в точности, как отец. Может быть, потому всякий раз при упоминании Архива у Мартина появлялось смутное ощущение опасности. Непредсказуемость нежелательна, а стремление организовать порядок в доступных, понятных и полезных сведениях непреодолимо.

Единственное, что всегда с благодарностью принимал от учителя – это совместный просмотр красивых, но неестественно выстроенных сюжетов. В них часто фигурировали мужчина и женщина, поначалу, как правило, обремененные сложностями взаимного недопонимания. Затем недоразумения разрешались, и вот, должно бы начаться самое важное, но файл прерывался. Катр смеялся над огорчением ученика и со знанием дела пояснял, что это не технические неполадки, а так и задумано, но возникали сомнения в правоте учителя. Несмотря на явные логические нестыковки в историях, было интересно наблюдать за поведением, жестами и мимикой героев. Иногда виделось что-то подобное в Э-Лине, и это было почему-то приятно.

Отвлекшись на воспоминания, Мартин потихоньку свыкался с поразительным предательством товарища. Катр, не обращая внимания на хмурый вид ученика, невозмутимо вернул разговор в забытое ошарашенным собеседником русло.

– Так вот, в Архиве помнят ушедших и чтят неизбежную закономерность. Видят, как меняются тела после финала, берегут в памяти последнее выражение лиц близких. Там говорят «умер», а не «ушел навсегда», как предписывается нашим Этикетом. Прощаются с телом и хоронят.

– Прощаются с телом? Зачем? Хоронят? Прячут? Куда, Кар? – Мартин моргал, ожидая, что друг рассмеется очередной своей диковинной шуточке.

– Ты не понял, Мартин. «Хоронить» – закапывать в грунт. Тело покинувшего мир укладывают в гроб и различными способами отделяют от оставшихся.

– Гроб? Что-то вроде нашей капсулы покоя? – Мартин, не успев договорить, осознал, что сморозил глупость.

– Нет, это такой специальный ящик. Для безжизненно пустого тела, которое с почестями туда помещают, когда… Когда уже нет места среди живых. Ящик закапывают поглубже. Это не единственный способ – тела умерших подвергают воздействию высоких температур. В Архиве существует красивая версия, что это освобождает душу усопшего. Прах помещают в специальный сосуд, не буду упоминать название, дабы тебя дополнительно не шокировать. Мар, не надо на меня так таращиться, пожалуйста. Для тебя то, что я говорю, звучит как полный бред, но в Архиве поступают именно так. Ну нет там способа быстрого и бесследного ухода в правильное время, – терпеливо, будто оправдываясь, подытожил Катр.

– Душа… – повторил Мартин, чувствуя себя маленьким и беззащитным.

– Ну уж нет, дружок, в полемику о вечности тебе меня не втянуть! – уклонился профессор от шквала новых вопросов, готовых сорваться с губ Мартина. – У нас недостаточно времени для достойного оперирования этим понятием.

– Продолжай, Катр, – умоляюще шепнул Мартин.

– Так не перебивай. Мы и обитатели Архива по-разному смотрим на процессы окончания жизни. У нас есть капсула покоя. Она не примет желающего уйти, если его время не пришло. Право на уход обеспечивается не спонтанным решением для утративших смыслы или не имеющих интереса длить существование. Ошибки быть не может. Покой, предопределенный судьбой. Без сомнений и печалей, с ясным видением направления. Последним выбором называют постижение своей завершенности. Кому суждено отправиться дальше, тому поле капсулы поэтапно и деликатно погасит процессы в организме, и только потом полностью утилизирует. Просто, красиво и не вызывает страданий. Ушедший не доставляет оставшимся хлопот, помогающих пережить вину и печаль. Горевать не принято. Считается благом покинуть мир в положенный срок и ничего не оставить после себя, кроме идеи. В каком-то смысле для нас превращение плоти в ничто, полная утилизация – освобождение и достойное окончание пути с надеждой на продолжение в ином контексте. Уходящий заранее прощается, если посчитает нужным, но к этому не обязывают. Осуждать заслуженное право на последний выбор никто не посмеет. Мы знаем, что если капсула покоя согласилась с намерением подвести итог, то легкий и спокойный уход навсегда – не прихоть, непредвиденность или трагедия, это – принятие. – Катр снял очки, потер побелевшую переносицу и уперся в стену невидящим взглядом. – В мире Архива после жизни остается тело – и оно нуждается в других людях. Придуманы и согласованы специальные правила – ритуалы, необходимые для того, чтобы сгладить эту досадное неудобство и приглушить боль утраты.

– Какие ритуалы? – Мартин приподнялся и вытянул шею, ловя каждое движение рассказчика.

Катр почесал затылок, взъерошив и без того лохматую прическу.

– Ну-у… Разные. Играют специальную музыку, договариваются об обязательной цветовой гамме. Приносят к месту упокоения красивые растения, потом собираются вместе и едят.

– Что едят? – непонимающе нахмурился Мартин. Его уже подташнивало, и нить монотонного повествования терялась.

– Мар, ты вообще меня слушаешь? Еду они едят. Не спрашивай, отчего у них просыпается аппетит! От свежего воздуха? Кто знает…

Мартин, готовый поверить во что угодно, решительно кивнул, скрестил пальцы и попытался сосредоточиться. Катр бесстрастно вернулся к невеселому повествованию.

– В Архиве для получения права на итог нужны неоспоримые аргументы, и на их добычу растрачивается все отмеренное судьбой время. Легальный досрочный уход возможен лишь для избранных, ускользнувших оттуда во сне или посредством стечения обстоятельств, которое там принято называть «несчастным случаем». Для таких циников, как я, это определение могло стать предметом дискуссии, если бы не понимание, какой величайшей ценностью бывает чье-то присутствие, как невыносима внезапная потеря. Все это невероятно усложняет траектории жизни, Мар, – Катр спрыгнул с подоконника и размашисто прошелся, разминая ноги.

Неотрывно следя за резкими движениями друга, Мартин вновь чувствовал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Узнавал эту рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом теле мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было заметно, что его весьма воодушевляет звук собственного голоса.

– Профессор, а как же последний выбор? – Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.

Катр приосанился и взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.

– Архив – странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Некоторые имеют непреодолимое устремление к такой альтернативе, но это решение не одобряется обществом и не защищено правом на свободу выбора. Это незаконно и даже неприлично – сбежать в непредначертанную пору, предать собственные смыслы, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению – бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.

Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее. Уже не был уверен, нужно ли ему это знание о потусторонних порядках, и начинал сожалеть о своем любопытстве.

Катр взглянул на матово-белую стену, отвернулся от нее и размеренно договорил, всматриваясь в пустоту.

– Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то требуется неизмеримо большее.

От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Очевидно, что такие подробности друг не мог узнать, просто созерцая фильмы залинейного фонда в Галерее сведений. Но задать прямой вопрос о происхождении такой осведомленности не решился.

– Катр, мне очень жаль… – почему-то выразил соболезнование, не понимая, кому именно его адресует.

– Спасибо. – Спокойно принял порыв друга Катр. – Видишь ли, Мартин, помимо прочего, еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Приходится что-то придумывать, скрываться. После проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и как наличие капсулы покоя все меняет. – Сдержанно, но с видимой досадой проговорил профессор.

– Катр, откуда тебе это известно? Ты так достоверно все описываешь… Как очевидец или даже участник, – не выдержал Мартин.

– Давай будем считать, что я говорю, как сторонний наблюдатель. Или потусторонний наблюдатель. – Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить так далеко в рассуждениях о бренности.

Мартин остро ощутил потребность спросить про то важное, не дававшее покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про устройство Лабиринта, ведущего к капсуле покоя, про свое изобретение остановки возраста, плавно подбираясь к самому интересному – возвратному эффекту.

Мартин закричал, торопясь узнать, пока у них оставалось немного времени. Уже стало трудно дышать разреженным воздухом.

– Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда – значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? И что там, в Архиве? – игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.

– Все просто, дружище, – печально покачал огненно-седой головой Катр. – В Архиве…

Все вокруг безжалостно залил свет, и их поглотила тишина. Губы профессора шевелились, договаривая ответ. Мартин хотел и страшился узнать, почему никогда не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.

Опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, Мартин гневно зарычал:

– Катр-р-р, чер-р-р-това училка!

Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как в те времена, когда все начиналось, и молодой автор идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово лектора и дружно смеялись затейливым шуткам.

– Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Не сомневаюсь, тебе это по силам. Ты лучший мой ученик, парень, – растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.

«Надо все-таки взять у него контакт дентодизайнера», – запланировал Мартин.