– У меня же сетка есть, вот.

Пространство безразмерной плетеной авоськи уже частично было занято каким-то бесформенным комом. В выпуклых ромбиках я узнала благородную плащевую ткань.

Соня, кривясь от боли, втиснула ноги в злополучную манку и метнулась, было, в сторону хлебного. Но я вовремя ее остановила.

– Ладно, пошли уже, жертва тесной обуви… Там очередина – три километра, еще на электричку опоздаем.

На электричку мы успели, но заскочить в здание вокзала и утолить жажду из питьевого фонтанчика нам уже не довелось.

С криками «Сюда, сюда! Здесь свободно!» мы ворвались в вагон. Заняли целый отсек, с шумом размещая вещи и усаживаясь на твердые деревянные диваны напротив друг друга, и я приготовилась вкусить удовольствие от путешествия на поезде. Мне было жутко радостно и почему-то хотелось подурачиться. На перроне топтался долговязый паренек с микроскопической собачкой на поводке. В породах собак я не очень разбираюсь, в голове все время крутился только какой-то «карликовый пинчер». Не факт, конечно, что это пинчер, но что карликовый – безусловно! Своими тонюсенькими высокими лапками и суетливостью песик напомнил мне длинноногого несмышленого олененка. Парень грозил пальцем чуточному существу, хмурил брови и тянул его за шлейку, а тот дрожал, упирался «копытцами», как мог, и тащил хозяина непонятно куда, дергаясь в разных направлениях – парочка смотрелась очень комично. Неожиданно владелец собачонки задрал голову. Я не удержалась и красноречиво покрутила пальцем у виска. Что означало: тоже мне укротитель! Взял бы малютку на руки, дубина.

Мальчишка, как в зеркальном отражении, с ходу проделал то же самое. А его губы четко выговорили: «Сама такая!». Дерзкий! В отместку я успела показать язык. Все равно уже не догонит. Машинист электровоза поддал, и парень с упрямым олененком скрылись из вида. А я засмеялась и сказала:

– Ту-ту-у-у-у, поехали!

– Ты прямо как ребенок! – нисколько не осуждая меня, а, скорее, разделяя мое хорошее настроение, восхитилась моей непосредственностью Соня.

К нам подсел старичок, по виду стопроцентный дачник. Он был в синих «трениках», в льняной рубахе, скроенной по типу косоворотки, и в разлохмаченных от старости тряпичных башмаках. Кроме традиционной садовой сумки-тележки на колесиках при нем имелся предмет мебели, явно отслуживший свой век в городской квартире. Дед пристроил сломанную кухонную табуретку о трех ногах, привалив к себе, бережно снял древнюю перфорированную шляпу начала эпохи оттепели с замусоленной лентой над полями и настроился читать «Крокодил». Но очень скоро старик спекся. Какое-то время он еще удерживал в руках развернутый журнал, а мы с Соней падали со смеху, глядя на обложку. Прямо на развороте помещалась карикатура на современную семейную жизнь: крупным планом ходики, из которых вместо кукушки выскакивает растрепанная тетка со скалкой в руках, а зашуганный муж, в трусах и майке, с небритой похмельной рожей, отпрыгивает от дубинки с поджатыми лапами, словно заяц. И так, видимо, каждый час… Сцена называлась «семейные часы с боем». Возможно, картинка и не была столь смешной, чтобы вот так умирать от смеха, но нам с Соней сейчас только палец покажи!

Тут дедушка, сраженный морфеем, всхрапнул на весь вагон и выронил свой «Крокодил». Опять повод. Мы зажимали рты, чтобы не разбудить соседа. Потом самовольно подняли журнал с грязноватого пола и, выхватывая его друг у друга, стали по очереди зачитывать разные выдержки.

– …Ввиду семейных обстоятельств, в частности болезнь свиньи, я имела невыход на работу в течение пяти дней, – декламировала Соня и ждала моей реакции.

Я приглушенно хихикала, а она, икая, вносила поправки.

– Это… это… из объяснительной.

Меня больше насмешил короткий фельетон, который назывался: «Хочу домой». Смысл его был таков: в пионерском лагере персонал создал настолько неблагоприятные условия, что бедные дети хором просились домой. Городским отделом народного образования города Новопургинска была проведена замена высшего руководства лагеря, укреплен состав воспитателей, отремонтирована крыша, а также улучшено санитарное состояние территории и, главное, внешний вид вожатых. Вроде, тема серьезная, но меня так разобрало, что я не могла остановиться. Соня тоже хваталась за живот.

– Ой, не могу. Пионеров жалко…

Потом подруга пересела ко мне на лавку, мы ели булочки и вместе рассматривали картинки из раздела «иностранный юмор». На рисунках длинный полосатый кот сначала отдыхал на ребристом радиаторе отопления, потом поднялся и пошел, чуть живой, заплетая лапами. Туловище и хвост оказались волнистыми, сохраняя контур батареи. А сам котейка теперь больше стал похож на ползущую гусеницу. Своим ржанием мы все-таки разбудили деда. Он на секунду открыл глаза, окинул нас непонимающим взглядом и пробормотал: «А… Девчонки… Смешинка в рот попала? Вот стрекозы»… И опять задремал. Мы просто взорвались хохотом.

Когда журнал надоел, смех иссяк, а булки были съедены, потекла беспечная болтовня двух девчонок-подружек. Теперь уже под дружное хрумканье. Рука сама так и тянулась к палочкам, щедро обваленным в сахарной пудре. Это зараза, как семечки – чем больше грызешь, тем больше хочется. Не оторваться!

Скучноватые железнодорожные пейзажи: поля с березовыми колками; пыльные картофельные плантации, подступающие прямо к дорожной насыпи; дачный поселок, прячущийся за лесозащитной полосой, растянувшийся вдоль линии на несколько километров; крошечный полустанок с группой ребятишек, приветливо машущих нам вслед, – его миновали, даже не притормозив; пустынный переезд с парой застывших машин – плыли в окнах…

Мы делились последними новостями и впечатлениями от нынешних каникул.

– Знаешь, Сонь, меня сильно совесть мучит. Мы же с Колей договорились встретиться вечером. Даже не звякнула парню, предупредить, что уезжаем. Вот ворона! – сокрушалась я, искренне раскаиваясь в своей безалаберности.

– С каким? С Ульянком, что ли? Поверь, этот сильно убиваться не станет, – убеждала меня Соня, кисть ее при этом не забывала нырять в коробку и загребать полную горсть.

– Все равно, неудобно.

– Ничего, переживет. Это ж Колька. Неунывающий наш брат.

Соня, хихикая и прикрывая рот ладошкой, дунула мне в ухо: «Наших в городе много?». Она явно подражала Остапу Бендеру, основателю тайного «Союза меча и орала», но конспирации не получилось, потому что сама же первая и раскатилась заразительной трелью на весь вагон.

– При наличии отсутствия… – отвечала я, в общем, тоже демонстрируя неплохое знание темы и стараясь сохранять серьезный вид, – кажется, как раз сегодня ребята из лагеря возвратились в свои казематы.

– Ты же знаешь, Полина, интернатских я нашими не считаю. Здоровые лбы, а ума…

Почему она, человек по натуре очень отзывчивый, не жаловала этот круг? – я не понимала. Ведь причины отставания ребятишек от сверстников были так очевидны… Я не раз пыталась воззвать ее к сочувствию и убедить, что дети-то не при чем, не виноваты они, что оказались в сиротском доме при живых родителях. Но Сонька тупо твердила, что не терпит, как она выразилась, «казенщины». Почему ее не прошибало? В этом сложном вопросе мне еще предстояло разобраться.

– Ты мне лучше сознайся, подруга, – перевела она разговор в более интересную для нее плоскость, впрочем, тоже немало меня забавлявшую, – мальчишки в вашем лагере все, поди, за тобой толпами ходили?

– Не то слово – ходили. Бегали! И именно толпой. И мальчишки, и девчонки. Особенно, когда кросс был. Между прочим, Сонечка, я там второе место заняла, – похвасталась я высоким результатом.

Сразу вспомнилось, чего мне стоила победа. Вдруг вернулось ощущение кровавого привкуса во рту, бешено заколотилось сердце где-то в районе горла и противно задрожали ноги, – как тогда, после финиша.

– Молодец! Гордюсь! Ну, тем более. Неужели в спортсменку, комсомолку и, наконец, в просто красивую девушку никто так и не влюбился?

– Ни в одном глазу. Понимаешь, там какие-то все ненормальные собрались, повернутые на спорте. Им не до глупостей было. Разряды всем подавай.

– Гляжу, и ты, дорогая подруга, им уподобилась. А почто не первое?

– Место-то? Я и так чуть не сдохла. Представляешь, у нас заключительный этап соревнования по старому кладбищу пролегал. Я выложилась до капельки, еще человек пять на финише обошла и рухнула, как подкошенная, на бугорок. Не поверишь, как мертвая! Когда мало-мало оклемалась, гляжу – а это могилка! Правда, она от времени уже почти с землей сравнялась. Но мне так плохо было, что я даже не испугалась.

– Не понимаю я этого… И ради чего так гробиться?

– Азарт. А у тебя-то на даче возможностей поболе моего было. Говори, чертовка, клюнул кто на твои чары?

– Да так, мелочевка одна, – пожав плечами, ответила Соня, будто речь шла о рыбе.

Мне показалась, она немного смутилась.

– Ладно, вдвоем, Полина, мы с тобой быстренько наверстаем упущенное. Договорились?

Вместо ответа я растроганно призналась:

– Я так рада Сонь, что ты меня пригласила.

– Подожди благодарить. Ты еще не знаешь, что тебя ожидает на нашем курорте, – на ее хитрой физиономии отразилась интрига, – как бы домой не запросилась.

– Что-то я глубины твоих намеков не понимаю, – с набитым ртом бубнила я, не отставая от подруги по части поедания воздушных палочек.

Пористые, как губка, сладкие кривулинки быстро таяли в коробке. На дне оставался самый смак.

– Должна тебя предупредить… Представь себе, у нас на дачах до сей поры процветает такое дикое и унижающее достоинство явление, как эксплуатация человека человеком!

– А… догадываюсь. Не боись, подруга, меня работой не запугаешь. Физический труд приносит мне моральную радость.

– Вот и славно, – с облегчением промолвила Соня и приобняла меня за плечи.

То ли хотела ободрить, то ли заранее за что-то извинялась.

…С ней всегда было хорошо. Никакие обстоятельства извне не могли нам испортить праздника общения. Потому что Соня мне настоящий друг на все времена. А я – ей. Это было предопределено самой историей. Наши отношения начались с той самой нулевой точки отсчета, когда мы обе еще совсем не помнили себя и, как говорится, пешком под стол ходили. Из достоверных источников известно, что стол частенько бывал общим. Наши первые фотографии, и поныне хранящиеся в альбоме с обложкой из синего плюша, тому подтверждение.

Вот я. Стою в ворсистом пальтишке из ткани букле и в вязаной шапке с огромным помпоном, завалившимся набекрень. А рядом моя верная подруга, в искусственной шубке с капюшоном, туго подвязанная под подбородком платочком, отчего пухлые щечки еще больше налились и вывалились из косынки. Копия Аленки с шоколадной обертки… Обе девчушки своим серьезным видом трогательны до слез. На переднем плане пятнистый козлик из папье-маше. Фотография очень удачная, хоть и черно-белая, поскольку у козла можно разглядеть детали: подставку на колесиках и погрызенные уши. Кто из нас двоих погрыз – вопрос навсегда остался открытым. Но, по-моему, я до сих пор помню специфический вкус сладковатой волокнистой массы с запахом опилок и крахмала.

Еще очень удачный снимок. На нем крупным планом наши лица. Мы озорно смеемся, и у нас странные прически. Вместо привычных локонов на голове у Сони – торчащие в разные стороны клочки, а у меня – челка, и мало того, что вся в ступеньках, еще и уехала куда-то наискосок. Здесь мы уже большенькие, раз имеем доступ к ножницам. Играли в парикмахерскую, да по ходу дела взяли друг друга и подстригли. Ох, Соньке тогда и досталось от матери. А мне не очень. Родители больше смеялись, чем ругали меня. Через пару дней, когда страсти улеглись, и Соньку выпустили из угла, папа взял и щелкнул нас фотоаппаратом на память…

Воспоминания о детстве, от которых сразу стало тепло на душе, отвлекли меня от дорожных разговоров. Я на время замолчала, под колесный перестук и равномерное мелькание столбов с провисшими проводами полностью уйдя в свои мысли. Да и Соня, похоже, выдохлась, потому что тоже притихла. Я все пыталась представить: как там будет? Какая на даче светлая речка и чистый пляж. Еще я без конца мысленно перебирала предметы, упакованные в сумку, беспокойно проверяя, все ли взяла. Не забыт ли любимый купальник и удобные шорты – самые востребованные на отдыхе вещи? Однако беспорядочные думы не мешали мне с восторгом поглядывать в окошко, ведь чем больше поезд удалялся от города, тем привлекательнее становилась картина. Скучные придорожные пейзажи вдруг сменились прекрасными ландшафтами. Что это со мной? Раньше никогда природа меня так не трогала. Соньке виды за окном были слишком знакомы, наверное, поэтому она не обращала на красоты ни малейшего внимания. У меня же периодически захватывало дух от простора – не окинешь взглядом, от пестроты полевых цветов и всех оттенков богатой июльской зелени. Масштабами впечатляли поля, которые уже начали желтеть. Территории бескрайние, колосья высоченные! Видно, по этой стороне прошли хорошие дожди – раз пшеница так вымахала. Да и дикие травы, и так уже выше головы, набрались сил и прут себе дальше.

Еще я каждый раз невольно прислушивалась к объявлению остановок. Меня поражали точные и звучные названия станций. Создавалось впечатление, что здесь не обошлось без участия писателя-натуралиста. Вот промелькнула станция «Зеленодольская», с живописными видами на холмы и долины. Чуть притормозили около полустанка «Журавли». На краю крошечной деревеньки я успела разглядеть несколько длинношеих колодезных журавлей – явление в наше время довольно редкое. От почерневших, изъеденных временем деревянных удилищ на меня будто дохнуло древностью, а еще вдруг ясно привиделся темный круг воды, застывший неподвижно на самом донце меж замшелых позеленевших бревен сруба, и, кажется, даже повеяло вечной сыростью прямо из глубины колодца. А еще гигантские клюющие птицы навеяли мне что-то из области ветряных мельниц эпохи дон Кихота. По идее, эффектное зрелище должно бы вызывать интерес и ностальгию у горожан, уставших от цивилизации и городской обыденности. Но по пассажирам этого как-то заметно не было. Еще мне казалось, что поэтические названия станций: «Бирюзовые ключи», «Новородниковое», «Боровое озеро», «Седая заимка» и даже немудреная «Карасевка», а главное, сама мать-природа за окнами нашего пригородного поезда – не должны оставить равнодушным никого из присутствующих. Увы! Никто и не думал выражать свой восторг. В основном, наши попутчики пребывали в дреме. Из бодрствующих лишь единицы пытались читать, вяло разворачивая газеты, или без малейшего интереса пролистывали журналы. Остальные просто томились от жары и скуки с ватным выражением лица. В окно никто не глядел. Мне хотелось им крикнуть: «Люди, проснитесь! Вы что, не видите? Красотища-то какая вокруг!

Под конец поездки Соня тоже не выдержала, стала хныкать и ворчать:

– Господи, когда уже мы приедем? Пить охота невозможно. Кончатся мои мученья когда-нибудь? Невыносимо…

…Ее раздражало буквально все. И храп соседа: в конце длинного пути старик «совсем распоясался» и выводил рулады уже на весь вагон, и неприятное ощущение в желудке, оставшееся после переедания сладостей: «только изжога от этих твоих палочек!», и духотища: «одуреть можно, у нас в парнике с огурцами и то – свежее», и безостановочный стук, «долбящий по ушам», изредка прерывавшийся ревом шедшего навстречу состава… Когда грохот нарастал, и окна застилала мельтешащая серая тень от несущихся в другую сторону товарных вагонов, Соня испуганно вздрагивала, а взгляд ее становился совсем бессмысленным и усталым.

– Терпи, казак, а то мамой будешь, – произнесла я известное выражение в искаженном варианте, только что подцепленное в рубрике «Сочиняйка», все из того же Крокодила, чтобы хоть как-то растормошить подругу.

Но тщетно. Даже искра оживления не озарила ее лица. Ладно, Сонино разбитое состояние и ее скуку понять можно – ведь она уже второй раз за сегодня ехала одним и тем же маршрутом, да к тому же встала в такую рань. Конечно, девчонка утомилась, а вот другие… Мне вдруг подумалось: «Пусть те, кому от жары некомфортно, лишь на минутку представят минус тридцать и гремящий, скованный морозом трамвай, который от хрупкости вот-вот развалится на повороте». Ведь традиционная надпись, накорябанная на заледенелом окне ребром монетки, отогретой дыханием: «Терпите, люди, скоро лето!» – не просто фраза, это крик уставшей от зимы души. Пусть только вообразят – и все претензии ко дню сегодняшнему, такому солнечному и прекрасному, развеются без следа.

Мы приближались к нашей остановке с самым нестандартным названием из всех, ранее объявленных машинистом электропоезда. «Кувшинка» – такое оригинальное имя придумал обычному населенному пункту тот самый писатель-железнодорожник, тонкий ценитель красот родного края и редкий, по-видимому, краевед.

Под действием сильных зрительных впечатлений, обилия чудных имен, а вероятнее всего – от жажды и духоты в вагоне, накопившейся за длинную дорогу, в моей голове царила невообразимая каша. Воображение предоставило мне фантастическую картину ни разу не виданного места, куда нам вскоре надлежало прибыть. Выглядело это примерно так: шумел елово-сосновый бор, вековые деревья стояли стеной, сплошь обвешанные седыми лохмотьями из мха, густые непроницаемые кроны закрывали небо, отчего в том лесу всегда прохладно и темно, кусты сверкали каплями росы, будто были сделаны из бисера, а в зеленых долинах из-под земли били прозрачные родники со студеной ключевой водой. Водица сильно ломит зубы, но зато такая вкусная! И никак ею не напьешься. Но сознание тут же услужливо дорисовывает старинного «журавля», в клюве которого болтается полное ведро чистейшей колодезной влаги. Лесные озера кишат рыбой, золотистые жирные караси плещутся в воде, выпрыгивая и подставляя бока солнцу, и тогда их чешуя вспыхивает всеми цветами радуги. А разнотравье какое! А запахи! Мне вдруг показалось, что я явственно уловила тончайший аромат кувшинок. Вслед за ними стали раскрываться и заблагоухали лилии, лотосы и Бог еще знает, какие диковинные цветы.

Тогда я еще не знала, что окончена первая глава моей «книги жизни» – глава о моем детстве. Я не могла и предположить, что уже нахожусь в новой точке отсчета под названием «Кувшинка», что с этого момента жизнь начнет набирать обороты, как набирает скорость постепенно разгоняющийся поезд. Скоро я попаду в иное временное и пространственное измерение, и следующий виток спирали жизни, несущий лавину новых впечатлений, страстей, ошибок и самых неожиданных поворотов судьбы, начнет стремительно раскручиваться…