Глава 3. Варенье из лепестков роз

Машинист протянул состав до самого края, вероятно, до того места, где перрон всегда обрывается осыпью из крупного, покрытого угольной пылью, щебня. Наш вагон поравнялся с застекленным павильоном под вывеской: «Остановочная платформа Кувшинка, отд. Зап. Сиб. Жел. Дор.» Пассажиры, – с обмотанными несвежими тряпицами тяпками, корзинками, котомками, торбами, стеклянными банками под заготовки в сетках-авоськах, кое-кто тянущий кусок фанеры в зубах, а кто-то и рулон обоев – в хозяйстве все сгодится, – с горем пополам выгрузились, и поезд ушел, дав два прощальных гудка и обдав народ жарким ветром. Толпа дачников на платформе быстро редела, растекаясь по тропинкам и дорожкам в разные стороны. Наш пожилой попутчик чуть замешкался, пока грузил табурет на свою колесницу да накрепко обвязывал его веревкой для надежности, а справившись с задачей – махнул нам рукой и заковылял в сторону бора. Мы же с Соней пока не сдвинулись с места, так и стояли, что называется, мозги на раскоряку.

– Как я теперь пойду-то? – стонала Соня, опираясь на мой локоть.

– Ты что, туфли купила на два размера меньше?

– То-то и оно. Я же не виновата, что тридцать седьмого не было. Пришлось брать, какой давали. Думала, на даче потихоньку как-нибудь разношу.

Несчастная девочка чуть не плакала.

На ее ноги было страшно смотреть. Похоже, жара их доконала. Края туфель врезались в отекшую посиневшую плоть. В районе носка полированным блеском выделялись круглые бугорки – это костяшки поджатых девичьих пальцев выперлись, вспучивая чудесно мягкую эластичную обувную кожу. Просто-напросто им, бедным, некуда было деваться.

– Разувайся. Других вариантов нет, – строго приказала я подруге.

– Ты что?! До дачи еще шлепать и шлепать, – выкатила Сонька глазищи, – и вообще, что обо мне люди скажут? Решат, оборванка какая-то!

Я, недолго думая, сбросила свои удобнейшие тапки без задников, засунула их в боковой карман сумки и беспечно заявила:

– Плевать. Пусть думают, что мы с тобой из «Общества Босоногих».

Мой пример подействовал на расклеившуюся подругу безотказно. Она тут же присела на низенький, крашеный серебрянкой заборчик, который огораживал придорожную клумбу, и, прилагая немало усилий, вздыхая и охая, как старуха, освободилась, наконец, от своих оков на микропорке. Посидела, зачем-то ощупала подошвы и пятки, словно проверяя, все ли на месте, морщась от боли, пошевелила распухшими пальцами… И, о чудо! Отек стал спадать на глазах.

На краю станции обнаружилась колонка. Очень кстати – пить хотелось давно, с самого города. Вода была с сильным привкусом железа, но зато, как просила душа, ледяной. Мы по очереди жали на рычаг, ловили губами острую струю, пытаясь справиться с напором, и пили долго и жадно, пока у нас не надулись животы. Потом умыли запыленные лица, визжа от обжигающих кожу ощущений, и утерлись моим носовым платком. Уничтожив следы грязных разводов со лбов и щек, с обновленным настроением и чистыми физиономиями мы отправились дальше.

С непривычки идти босиком по тропке оказалось не так уж приятно, я бы даже сказала – небезобидно. На стекло бы не наступить! Мелкие камешки больно кололи ступни, и я старалась сворачивать на травку при малейшей возможности. Сонька, к моему удивлению, от маршрута не отклонялась, а перла прямо по гравию. При этом моя подруга ни разу ни пикнула и выглядела вполне браво. Я же, поневоле осторожничая, шествовала немного позади, с изумлением поглядывая на ее пухлые изнеженные ступни, которым сейчас, судя по всему, до лампочки были любые неровности и колкости, встречающиеся на пути, и сравнивала их с двумя маленькими упрямыми вездеходами. Как известно, эта техника обладает хорошей проходимостью, а потому ей, как правило, нет никакой надобности выбирать дорогу…

По одну сторону нашего пути тянулся лес. Здесь, конечно, не было тех волшебных деревьев и кустов из бисера, что рисовало мне воображение еще совсем недавно в электричке, но тоже красиво. Меня опять потянуло на сантименты. Умиляло все. И небо, отличное от городского: здесь оно казалось мне на пару тонов синее! И кристально чистый воздух, невольно заставляющий втягивать в себя объем больше, чем в действительности требуется легким. И изобилие луговых цветов, растущих прямо у обочины.

– Сонь, как здесь дышится!

– Да. Почти как в операционной. Знаешь, почему?

– Почему?

– В смоле сосен содержится вещество, которое обладает бактерицидными свойствами. Мне соседка рассказывала. Она же врач.

– Ух, ты! – вдыхала я целебный дух полной грудью, не упуская возможности оздоровиться.

– А вот эти лиловые цветочки, случайно, не знаешь, как называются? Их здесь так много…

– Это Иван-чай. Их тут целые поля.

Меня тотчас потянуло в высокую траву – прикоснуться и понюхать соцветия. Я поставила сумки прямо на землю и ринулась в гущу.

– Его что, можно и в чай заваривать? – невинно спрашивала я, срывая самую пышную верхушку, тревожа сидящих на ней мушек и прикинувшуюся неживой божью коровку.

– Конечно, можно. Ты какая-то дикая у меня.

– Не смейся. Я, можно сказать, на воле в первый раз.

Мне удалось осторожненько пересадить милое насекомое на майку. Жучок, именуемый «коровкой» и, по иронии судьбы, причисленный к особям женского рода, крепко зацепился лапками, и получилась миниатюрная яркая брошь, красная в черный горошек. «Что за прелесть эта букашка!» – подумалось мне высокопарным слогом Наташи Ростовой.

По траве идти было терпимо, лишь короткие стебли щекотали чувствительную кожу босых стоп, да изредка мошка покусывала неприкрытые одеждой места, а так – вполне сносно. Из-под ног сигали какие-то крылатые существа, высоко подпрыгивая и растворяясь в дрожащем от жары воздухе – мареве. Стрекот и шорох катился впереди и, как бесшумно я ни старалась ступать, осторожные насекомые все слышали, все видели, все чувствовали. Потревоженные гигантской двуногой особью, они на всякий случай стихали, но всего лишь на секунду, чтобы затем снова звонко запеть в паре метрах от меня.

– Вот оно где, счастье! В окружающей природе! – провозгласила я вслух, растопырив руки колесом. Мне и вправду хотелось сейчас обнять весь живой мир.

– Нет, здесь я с тобой не соглашусь. Природа, она как бы сама по себе. А мы, человеки разумные, сами по себе, – не поддержала меня Соня.

Она поднесла ладонь ко рту и перешла на шепот, будто хотела сообщить мне большой секрет:

– Счастье, скажу тебе, Полина, это нечто иное.

– Что же это? – спрашивала я, совершенно заинтригованная загадочным видом подруги.

– Счастье – это когда туфли не жмут! – громко выпалила Сонька, и раскаты хохота не замедлили долго ждать.

И еще долго заливистый девчоночий смех оглашал леса, поля и горы, и все вокруг под куполом этого загородного неба, до краев наполненного совершенно ненормальной синевой. Дорога стала шире, гравийка закончилась, теперь по обочинам толстым слоем лежала спасительная пыль – в нее я ступала смело, как в мягкую перину, утопая по самую щиколотку, заворожено глядя, как протекает между пальцами мелкий-мелкий песок, и замечая, как мои ноги равномерно покрываются серебристо-серым налетом, будто на меня натянули тонкие капроновые носки нейтрального дымчатого оттенка.

Продолжая веселиться, мы стали спорить, кто больше испачкался и насколько это фатально. Сонька заявила, что в их деревне вообще все лечебное, даже грязь. Она опять ссылалась на соседку и говорила, что эта самая дорожная пыль, по которой мы сейчас шуруем и которую изрыли своими подошвами, «прям, как настоящие парнокопытные», мол, и есть самое лучшее антисептическое средство, потому что, потому что…

Мы не заметили, как дотопали до дачи.

– Видишь наш дом? – спросила Соня. – Вон тот, с мансардой.

И указала на строение с ломаной крышей, попутно ознакомив меня с новым словом явно не нашего происхождения. Что такое мезонин, я примерно знала – не зря же читала Чехова. А вот мансарда? Должно быть, это два родственных понятия. Мне сразу приглянулось жилище, в котором предстояло поселиться.

– Симпатичный… – протянула я мечтательно.

Аккуратный двухэтажный домик пытался спрятаться за зеленым забором, но тщетно: не заметить его было просто нельзя! Он бросался в глаза уже с дороги – явно выше соседних за счет надстройки и приподнятого фундамента. Обращали на себя внимание и наружные стены, обшитые безумно дефицитной вагонкой. У моего папы мечта – отделать вот такими дощечками всю лоджию, но пока он наскреб лишь на дверцы. Зато после доработки облупленный встроенный шкафчик сразу приобрел вид приличной мебели.

Если судить по цвету потемневших плашек, дача не такая уж новая, однако на фоне близстоящих домишек смотрится весьма добротно. Вид спереди – так, помнится, в черчении называют изображение на фронтальной плоскости – живо напомнил мне рисунки моей младшей сестры Иры. Мне кажется, дома в альбоме у сестренки множатся со скоростью света и похожи один на другой, как близнецы-братья! Так вот, анфас реального строения тоже являл собой квадрат с двумя прямоугольниками окон. Что касается крыши, здесь геометрия оказалась несколько иной, чем на повторяющихся работах сестры. Треугольник успешно заменен на трапецию. Вдобавок, на втором этаже есть полноценное окно, тогда как на детских каракулях чердачное окошко условно представлено лишь мизерным кружком, и больше напоминает дырку в скворечнике. К торцу всамделишного дома пристроено крылечко с застекленной верандой. Моя пятилетняя сестренка тоже всегда присобачивает неоднородные звенья ступенек к своим домикам именно сбоку. Делает она это лихо, не отрывая карандаша. Хотя, на мой взгляд, тут как раз не грех бы и постараться, поскольку крыльцо – лицо здания. Парадный вход все-таки.

Отличное дополнение фасаду придают расписные ставни и симметрично подхваченные оранжевые шторы, кроющиеся за контуром оконных переплетов. Пока мне не было видно, чем они там подхвачены, но я почему-то представила шелковые завязки, заканчивающиеся пышными бантами. Я вспомнила: на плоских изображениях сестры присутствуют все те же детали. Только переданы они весьма своеобразно. Ставни растопырены крыльями бабочек, а шторки, по-моему, просто обозначены жирными дугами. И еще есть отличие: в тетради для рисования на каждой странице к треугольной крыше всегда примыкает некая скособоченная конструкция, призванная изображать трубу. Устройство состоит из вытянутого прямоугольника и обязательной спиральки. Завитки черного дыма, старательно выведенные детской рукой, уходят не в небо, а уплывают куда-то в сторону, будто их сдувает сильным ветром. В жизни же пронзающая крышу высокая печная труба стремится вверх, установлена строго вертикально и совсем не дымит…

– Мансарда, это комната на чердаке, да Сонь? – на всякий случай уточнила я.

– Ага. Ты будешь в ней жить! – торжественно объявила подруга и покровительственно успокоила: – Вместе со мной, естественно.

И без всякого перехода спросила:

– Как тебе мои ставни?

– Красиво. А почему твои?

– Здрасте! А кто, по-твоему, на них узоры выписывал? Краской весь день дышал? Лично я занималась, – гордо била себя в грудь Соня и добавляла, уже значительно сдержаннее, – по маминому трафарету, разумеется.

– Здорово получилось!

Я подумала, не зря Соня мучилась. Если бы шероховатые створки, окрашенные в цвет забора, оставить как есть, темно-зелеными, было бы, пожалуй, мрачновато. А так, орнамент, хоть и незатейливый, хорошо освежал фасад, придавая облику дома вид расписного терема. Белая глянцевая краска, пропечатанная через трафарет, – правда, при ближайшем рассмотрении кое-где нетерпеливо смазанная, – еще не потеряла своего блеска, из чего я сделала вывод, что обновление произведено недавно.

Мы с шумом ввалились в незапертую калитку. Нас никто не встречал, и только большие лопухи, как стражи у входа, качнули головами: то ли приветствовали, то ли просто невольно шевельнулись от движения воздуха, возникшего вследствие шумного вторжения за ограду нас самих и вороха наших вещей.

– А где твоя мама?

– Спросила тоже. Моя мама может быть где угодно. Тот еще Фигаро. Скорее всего, к соседке упорхнула…

– Может быть, на речке? – предположила я.

Мне казалось таким очевидным: находиться в жару у воды.

– О чем ты, душа моя? Какая, к черту, речка? Некогда им прохлаждаться. Настоящие дачники должны пахать, как лошади, а не тунеядствовать на берегу.

– Как? Неужели даже купаться не ходят?

– Крайне редко. Ничего. Скоро и ты постигнешь эту кухню, – бодро заверила меня подруга, – вообще, нам с тобой крупно повезло, что мамы нет дома, а то пришлось бы сейчас оправдываться и отвечать на разные каверзные вопросы.

– Какие еще вопросы?

– К примеру, какого лешего мы с тобой шляемся по улицам дачного поселка с грязными ногами?

…Я бы с удовольствием побродила по участку, но Соня сразу потащила меня в дом, правда, на крылечке мы притормозили. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы оценить обстановку во дворе. На ум сразу пришло одно емкое и прочное слово – порядок! Это там, у самой калитки, еще могли себе позволить вольготно жить лопухи, но проникать на территорию им явно было заказано. Огород отделен от зоны отдыха аккуратным бордюрчиком из вкопанных кирпичей. Дорожки, разбегающиеся от крылечка к летней кухне и туалету, посыпаны песком. Сама избушка с удобствами белеет на горизонте, выделяясь на фоне соседского сарая новизной свежеструганных досок: этакий символ состоятельности хозяев.

Про состоятельность я сама додумалась. Личные наблюдения подсказали. Ведь если денег у хозяев нет, им, должно быть, не до эстетики надворных построек. Завалившийся заборишко бы поправить да худую крышу подлатать. Целую лужайку занимает роскошная яблоня, толстый ствол которой до самой кроны аккуратно побелен голубоватой известью. Обычно такими ухоженными бывают деревья лишь после ленинского коммунистического субботника. Бочка под водосточной трубой нисколько не портит общего вида. Это не какая-нибудь ржавая бадья, а справная емкость, выкрашенная все в тот же заборный цвет. По кругу весело нашлепан знакомый белый узор. Надо же, оказывается – и обычный садовый инвентарь может выглядеть, как игрушка!

Пока я озиралась, Соня суетилась. Но суетилась целенаправленно. Для омовения наших запыленных ступней она зачерпнула водички из бадьи пластмассовым тазиком и, сняв с веревки ночную рубашку, из которой «вытолстела» лет этак пять назад, расстелила ее на половичок. Надо полагать, детская фланелевая сорочка здесь всегда использовалась в качестве ножного полотенца. Вода мне показалась не просто теплой, а даже горячей.

– Ого! Нагрелась-то как за день! – удивлялась я. – Такая температура и для тела вполне подойдет. Ну, если кому вздумается в бочке принять ванну.

– А что? Я в детстве любила в бочке купаться. И мама не возражала, – говорила Соня, ожидая своей очереди на помывку.

Как гостеприимная хозяйка, она пустила меня вперед. Хотя вода из бочки, как любая застоявшаяся влага, сильно отдавала прелостью, процедура оказалась крайне приятной, и завершать ее скоро совсем не хотелось. Казалось, помаленьку отмокающие подошвы были мне благодарны всеми своими клеточками и порами.

– Чего ты их все намываешь? Сполосни мало-мало, да пошли скорее наверх. Тапки можешь не надевать, у нас чисто. Я, наконец, покажу тебе нашу комнату. Только сразу вещи прихвати, чтобы взад-вперед потом по лестнице не бегать, – подгоняла меня моя нетерпеливая и рациональная подруга.

Ну вот, опять не дала мне толком очухаться. Лишь краем глаза я успела заметить стены, оклеенные обоями в желто коричневых тонах, и диван, покрытый плюшевым ковриком с оленями. Над диваном в богатой раме висела большая картина Крамского «Неизвестная», которая, на мой взгляд, не совсем вписывалась в простое убранство комнаты.

– Ой, у моей бабушки точно такая же репродукция весит. И как раз над диваном!

– А… Это нам соседка подарила. Тоже мне совпадение! Скажи лучше, у кого она не висит, – нисколько не удивилась Соня и стала меня теснить вверх по лестнице, весело пихаясь плечом. – Давайте, граждане, проходите, проходите, не загораживайте прохода.

– Ты почто меня понуждаешь? Я тебе что, домашнее животное?

– Пожалуй, наоборот, коза городская, не поддающаяся одомашниванию.

Дурачась и волоча за собой увесистую поклажу, мы вскарабкались на второй этаж, гордо именуемый мансардой.

– О! Как я об этом мечтала! – воскликнула моя подруга, с размаху шлепнувшись на одну из пышных кроватей.

При этом панцирная сетка под ее тушкой взвизгнула и прогнулась.

– Как у тебя уютно! – искренне восхитилась я, сразу оценив невесомые шторки и нежные колокольчики, рассредоточенные в шахматном порядке по небесному фону обоев.

– Не стесняйся. Падай! – великодушно разрешила мне Соня. – Твое законное место.

И указала мне на зеркальное отражение своего ложа.