…Когда мы заканчивали второй класс, в нашей школе устроили конкурс рисунка, приуроченного ко Дню Защиты детей. Сонька, любившая во всем конкретность, при постановке задачи дотошно выспрашивала: чем ей творить, карандашами или красками, и кого можно будет изображать. На что бесшабашный наш учитель опрометчиво брякнул: «Рисуй, чем хочешь, хоть пальцем, и чего пожелаешь, хоть черта». Он был молодым веселым парнем, только первый год после института. Поняв все буквально и используя учительскую подсказку, я попыталась отразить на листе бумаги задорного ушастого чертика, которого помнила по мультику «Сказка о попе и работнике его Балде». Но у меня ничего не вышло. Воспроизведенные последовательно рога и уши сразу слились в две вытянутые жирные кляксы, поскольку на то, чтобы высохла краска, требовалось время, а у меня на ожидание не хватило терпения. Полоски на тельняшке, в которую был обряжен лукавый, тоже расплылись, и на месте живота образовалось большое круглое пятно. На всякий случай я еще подрисовала солнышко. Когда я сидела и размышляла, кто же у меня все-таки получился: пузатый таракан или безрогий откормленный бычок с вытянутыми к солнцу ушами, сзади осторожно подкрался преподаватель. Он сдавленно заржал и ласково спросил: «Полиночка, это кто ж у нас такой?». И вдруг я поняла, кого создала. «Просто зайка», – вырвалась у меня. Тогда наставник взял карандаш и крупно написал «ПРОСТО ЗАЙКА» прямо поперек заячьего брюха. Детские работы заняли всю стенку длинного школьного коридора. Самое интересное, что посетители выставки не особо задерживались у героев любимых сказок или, скажем, у многочисленных войнушек с огневыми салютами, танками и самолетиками. Никто не толпился и у ностальгических пейзажей с грибочками, кусточками и елочками. Народ проскакивал мимо, устремляясь к «простозайке», стопорился напротив и просто помирал со смеху. По решению жюри мою работу причислили к наивному искусству и присудили ей первое место. Во так-то!..

Алексей, как и я, напитавшись энергией неба, выказал свое сожаление на украинском языке:

– Эх! Дывлюсь я на небо, та й думку гадаю – чому ж я не сокiл, чому не лiтаю!

Надо же! Буквально сорвал с языка мои мысли.

– До чего же, все-таки, точные слова. Ох, и пробирают! – с восторгом прервала я его мысленный полет, но, кажется, не нарушила при этом общего романтического настроя. – Я тоже обожаю эту песню слушать.

– А я петь. Задушевных песен много…

– Вы часто здесь бываете? – перебила я его, почему-то удивившись, что мой собеседник умеет петь, а еще больше – тому, что взрослый человек не стесняется в этом признаться девчонке.

– Нет, второй раз всего. Однажды рыбачил в заливе, гляжу издалека, что здесь по определению должно быть здорово, но понимаю, что подобраться к месту – задача неосуществимая. Возможно, до меня здесь никто и не бывал. Решил: сдохну, но влезу. Представляете, лишь с четвертой попытки получилось. Трижды кувырком скатывался, думал, разобьюсь, но все-таки одолел эту горку. И нисколько не пожалел потом. Ведь согласитесь, местечко интересное… Мечтал еще здесь побывать, вот даже топорик в лодку забросил на всякий случай, – он сделал паузу и вдруг спросил: – А вы, Полина, нисколько не удивились, когда я объявил, что мы идем на Край Света. Почему?

Восхождение на гору не прошло даром. Как известно, совместные испытания, пусть даже несерьезные, как наши, сближают людей: теперь я доверяла Алексею все больше, почти перестала его стесняться и чувствовала невиданную легкость, будто знала собеседника много лет. Несвойственная моей натуре открытость, проснувшаяся так внезапно, привела к тому, что я поделилась с малознакомым человеком самыми сокровенными воспоминаниями детства, поведав, как мы славно гуляли с моим папой вокруг квартала. Алексей слушал очень внимательно, грустно улыбался, а потом признался:

– А у меня не было таких прогулок. Отец мой очень рано умер. Мы с братом совсем его не помним. А у вас есть брат или сестра?

– Да, Ира. Ей скоро шесть. Она младше меня почти на одиннадцать лет. Такая у нас большая разница получилась.

– Да, разница колоссальная, – прикинув что-то в уме, всерьез констатировал Алексей. – Выходит, ваша сестра почти ровесница моей дочери. И как вы с ней? Ладите?

– Когда как. В общем-то, она девчонка неплохая. Просто, бестолочь еще. Бывает, сильно меня достает. Вечно увяжется за нами, а потом ноет. Сонька еще к ее воспитанию руку приложила. Уж чересчур разбаловала. Она, как только розовый кулек с Иркой увидела, так сразу и полюбила сестру мою до беспамятства.

– А вы? Любите сестренку?

– Ну, естественно. Как ее не любить? Очаровашка! Только приходится шлепать иногда, когда по-хорошему не понимает. Правда, когда она плачет, я сама чуть не реву. Так жалко становится этого невинного ангела с голубыми глазами. Хочу как-нибудь ей тоже Качканар показать. Только сомневаюсь – поймет ли? Маленькая она у нас еще какая-то.

– Потому что младшая. Для меня тоже мой брат всегда пацан. Кстати, а почему все-таки Качканар? Насколько я помню, есть такой город на Урале.

– Да. Я потом это узнала, когда стала постарше. Папа туда ездил в командировки. Он не любил уезжать из дома. Кто знает? Может быть, каждый раз, когда мы румяные да довольные вбегали в дом, и к нам с распростертыми объятиями выходила навстречу мама, отец представлял себе, что вернулся из очередной командировки?

Так мы сидели, свесив ноги, на краю света и задушевно беседовали. Не знаю, как назвать состояние, в котором я находилась. Одним словом, мне было хорошо, как никогда. Было ли Алексею так же комфортно, как мне? Во всяком случае, он с неподдельным интересом слушал мою болтовню и с веселым любопытством наблюдал за моими безотчетными действиями. Обычно, если мне бывало спокойно и комфортно на душе, ко мне возвращалась детская привычка что-нибудь погрызть или чем-нибудь похрустеть. Вот и сейчас я ощипывала ближайшие травинки, похожие на колоски, и разгрызала их молочные кончики, при этом еще беспечно болтала одной ногой, заброшенной на другую, не замечая за собой изъянов в поведении. Мама называла мою манеру качать ногой – «черта нянчить», частенько одергивала меня и удивлялась моей патологии: «Нормальные люди ведут себя так только в состоянии крайнего волнения, либо когда сильно нервничают. Почему ты у нас такая поперечная? Ну что у тебя нога как маятник? Вот сейчас, в данный момент, тебя же ничего не беспокоит? И перестань, пожалуйста, грызть карандаш, когда с тобой разговаривают».

Тут Алексей сделал жест, которым разом отменил мою вредную привычку. Он решительно отобрал и забросил ни в чем не повинную травинку, приблизил обе мои ладошки к своим глазам, разглядывая их с ужасом, и с болью воскликнул:

– Я так и знал!

В его руках кисти моих рук выглядели маленькими, худыми и какими-то жалкими. То ли потому что загорели до черноты, то ли на фоне богатырских ручищ Алексея – они казались еще мельче, а может, от того, что были изрядно исцарапаны и грязноваты после уроков скалолазания. Я, разумеется, очень застеснялась, выдернула руки и спрятала их за спину. Но оказалось, дело было не в царапинах и не в худобе. Алексей настойчиво захватил мои ручонки обратно и сказал озабоченно, безмерно страдая от своей вины:

– Дай сюда. Бедные маленькие ручки. Ах, я идиот! Посмотри, какие мозоли. Знал же, нельзя женщину на весла, тем более такую маленькую и нежную.

Только тут я заметила, что на обеих моих ладошках, как раз напротив каждого пальца, появились пугающие волдыри, заполненные прозрачной мозольной жидкостью. Выходит, сгоряча, оглушенная новыми впечатлениями, я до сих пор не замечала ни боли, ни мозолей. Пребывая в крайнем смущении от повышенного внимания к моим испачканным рукам, я, тем не менее, не пропустила мимо ушей ключевую фразу Алексея. Он назвал меня женщиной, хотя и маленькой. Впервые причисление к слабому полу не вызвало у меня открытого протеста. Ведь как раньше бывало: если какой-нибудь паренек своей слабостью, недостойным поведением или глупостью сильно разочаровывал моих друзей противоположного пола, то пацаны всегда ставили ему один и тот же диагноз: «Да он девчонка! Тряпка…». В таких случаях я обижалась за всех девчонок подряд, а сама предательски жалела, что не родилась мальчишкой. Сейчас, напротив, я была польщена и, по-моему, ухватила главное – быть женщиной не так уж плохо. До меня вдруг начал доходить смысл фразы: «Сила женщины в ее слабости». Мне даже показалось, что я чуть ли не физически ощущаю, как во мне просыпается эта новая загадочная сила. Или слабость? В общем, я совсем запуталась, потому что находилась в пограничном от обморока состоянии. Оно было вызвано нестандартным поведением моего нового знакомого и тактильными ощущениями, доселе мною не испытанными, но жутко приятными. Алексей все это время не выпускал моих ладоней, гладил, дышал на пузыри, успокаивал, уговаривал и с раскаяньем обращался непосредственно к моим пострадавшим ладошкам:

– Вот так, сейчас пожалеем вас, и все пройдет. Простите меня, дурака ненормального. Догадался, ребенка на весла посадить. Угробил ручонки, такие славные, такие маленькие. Все, все, больше не буду.

Я глупо повторяла: «Ну что вы, не надо. Не надо. Они же грязные. Пожалуйста, не надо», – и предпринимала слабые попытки освободиться, но Алексей и не думал выпускать мои кисти. В голове промелькнуло: так же жалела меня мама, когда я падала с велосипеда и сдирала в кровь локти и коленки. Она старательно мазала ссадины йодом, дула на свежие раны и приговаривала: «У кошки боли, у собачки боли, у Поли не боли. Видишь, вот уже все и зажило». И верно – ранки затягивались чуть ли не на глазах. Боль утихала, и я спешила вырваться из материнских объятий, чтобы бежать во двор за новой порцией синяков и ссадин. Сейчас вырываться и куда-то бежать мне не хотелось совсем. Напротив, я всей душой желала, чтобы сеанс целительства продолжался как можно дольше. А еще лучше – вечно. Больше я не предпринимала никаких попыток высвободиться, а лишь тихо повторяла:

– Алеша, пожалуйста, не надо. Алеша, все хорошо. Мне правда, нисколько не больно.

Мое неформальное обращение странным образом подействовали на него, словно парень, наконец, дождался от меня специального разрешения. Он накрыл меня теплым, слегка затуманенным взглядом и осторожно стал целовать руки, каждый пальчик, каждую царапину, каждую набухшую мозолину. Еще никто так ласково не прикасался ко мне губами, тем более никто так нежно не целовал моих рук. Странный и страстный диалог завязался между нами. Я все еще делала попытки извиниться за нестерильность своих ладоней. А Алексей продолжал удерживать у себя мои израненные лапки, покрывал их поцелуями и шептал, шептал, шептал… Человек со стороны не различил бы в нашем бормотании ничего, кроме бессвязных словосочетаний и наверняка решил бы, что у этих ребят съехала крыша. Однако те фразы, что вылетали из наших уст, несли зашифрованный смысл, понятный нам обоим. Мы словно вторили, в то же самое время, спорили друг с другом. Но совершенно точно – мы говорили на одном языке.

– Нельзя, очень грязные.

– Ничего чище в своей жизни не видел.

– Вдобавок, колючками ободранные.

– Нежные, шелковые. Самые лучшие ручки на свете.

– Мне правда, нисколько не больно. Забудьте вы о них!

– Никогда себе не прощу, никогда не забуду!

– Не знала, что это помогает. Словно бальзам.

– Не знал, что так бывает. Маленькие мои, сладкие мои. Истинный бальзам…

От счастья, переполнявшего меня до краев, мне хотелось сделать что-то экстраординарное, например… спрыгнуть с обрыва. Еще немного, и я бы точно сорвалась и полетела, как птица, раскинув руки вместо крыльев. Полагаю, от избытка чувств и Алексей сам бы был не прочь сигануть за мной следом.

Вдруг, в двух шагах от нас, приличная глыба земли отделилась от края утеса, с шумом обрушилась и устремилась вниз, дробясь, рассыпаясь на крупные и мелкие куски, кусочки, комья, комочки, поднимая за собой облако песчаной пыли. Видно, мы своими резкими прыжками по склону потревожили и без того подвижную глинистую почву и спровоцировали крупный обвал. Алексей вздрогнул и очнулся. Нехотя отпустил мои руки, помотал головой, стряхивая наваждение, вытер испарину со лба и произнес удивленно:

– Ничего себе поворот! Что это было?

И было непонятно, что он сейчас имел в виду. То состояние, когда мы не понимали, что творили, или, все-таки, непредвиденный камнепад? Кажется, неконтролируемое состояние называется аффектом. Только я раньше думала, что это бывает от разных травмирующих переживаний, а оказывается – случается, когда у человека зашкаливают положительные эмоции. Главное, в этот самый аффект, короткий и яркий, как вспышка, мы впали оба одновременно, не далее как всего пару минут назад.

Не дождавшись от меня ответа, Алексей поднялся, и стал нарезать круги по смотровой площадке, вероятно чтобы окончательно прийти в себя. При этом он бормотал: «Угар! Помешательство! Так не бывает. Удивительное рядом, но оно запрещено. Нет, это нонсенс какой-то…».

В его сумбурной речи проскочила до боли знакомая фраза, из чего я, несмотря на шок, мимоходом сделала вывод, что Леша тоже почитает Высоцкого.

Молодой мужчина приземлился рядом со мной, обхватил свои колени руками, и затих. Я пыталась заглянуть ему в лицо и понять, что с ним происходит. Мне показалось, что он прячет глаза. Наконец, я поймала его глубокий взгляд. Глаза были абсолютно трезвыми, и в них разлилась грусть.

– Испугал тебя, да, Полин? Как дикий набросился. Прости, не могу, когда из-за меня страдают дети, – всячески пытался загладить неловкость Алексей и старательно делал вид, что между нами ничего не произошло.

…Да, я умнела не по дням, а по часам. Меня посетила догадка, что женатый мужчина обязан скрывать свои чувства, и нисколько не обиделась. Тем более ласковые слова, вырвавшиеся из его уст в порыве страсти, до сих пор витали в воздухе. Я продолжала их слышать, дышать ими, повторять про себя и никак не могла поверить: неужели эти нежные слова предназначались мне, обычной девчонке?

– Нет. Чего мне пугаться? Вы же не Серый Волк, а я не Красная Шапочка, – училась я кокетничать.

– Мне казалось, мы уже перешли на «ты», – произнес Алексей сакраментальную фразу.

Не помню, в каком рассказе, кажется, у Чехова – главные герои, влюбленные друг в друга по уши, все «выкали» да «выкали», и только под занавес перешли на «ты». Они опасались, что фамильярное обращение друг к другу испортит их чистые романтические отношения. Ерунда, честное слово. По-моему, когда люди переходят на «ты» – это знак того, что они полностью доверяют друг другу.

– Да я-то только за! Но ведь вы сами только что назвали меня ребенком.

– Не вы, а ты, – терпеливо поправил меня собеседник, – ну и что же? Пусть даже и ребенок. Дочка моя Сашка – тоже ребенок, но говорит мне «ты». Это же нормально, когда души родные.

Мне очень понравилось, как хорошо он сказал про души. Уж мы с ним точно прошли тест на родство душ, когда оба загорелись бредовой идеей взобраться на утес. Я вдруг замерла от сумасшедшего открытия, почуяв неведомое, скрытое пока за пеленой привыкания друг к другу, зарождающееся огромное чувство, будто прячущееся за волшебной китайской ширмой. Этот предмет интерьера, доставшийся нашей семье в наследство от деда и бабушки, живших когда-то в Манчжурии, с причудливыми, так и неразгаданными до конца картинками, пленяющими мое воображение своим изяществом и одновременно сложностью – для меня, натуры крайне впечатлительной, с детства отражал суть понятия «тайна». Сейчас ширма, главное назначение которой – скрывать самое интересное, кажется, только понемногу начинает приоткрываться, и вот оно – первое прозрение: «Оказывается, то хрупкое начало, о котором я пока не смею и мечтать – не мои абстрактные фантазии… Нет! А самая что ни на есть сладкая реальность!».

Ряд последующих событий показал: мы понимаем друг друга с полуслова, нас тянет друг к другу, как магнитом, а обстоятельства фантастическим образом способствуют дальнейшему сближению. Будто единство наших душ предопределено кем-то свыше. Но там, на Краю Света, мы еще не могли знать, что отныне у нас одна история на двоих, и нам уже никуда не деться от этой всевластной силы притяжения!