Стол Трофима стоял третьим с левой стены, напротив стола шефа – заведующего лабораторией. Наконец шефу позвонили, подняв трубку и выслушав короткое сообщение, он передал Трофиму.

– Идите, Трофим Аристархович… – кивком головы дав понять, что идти надо по единственному теперь возможному направлению.

Трофим слегка кивнул и скорым шагом покинул лаборатории. «Быстрее начнем, быстрее закончим», – справедливо думал он, шагая по коридору, взбираясь по лестничному пролету на минус первый, затем первый, минуя бойцов долга, на которых давно уже не обращал внимания, автоматически здороваясь, но не запоминая особо, с кем и где, вошел на второй этаж. Второй этаж был небольшой по своей полезной площади, поскольку само здание имело форму усеченной пирамиды, два надземных этажа которой заканчивались вертолетной площадкой, а нижние пять уходили под землю. Еще говорили, что есть проход с нижнего этажа в какие-то старые тоннели, заброшенные железнодорожные пути, но некробиолог не задумывался над этим. Мало ли что могут говорить о таком комплексе в курилке или за бутылочкой.

Итак, второй этаж предназначался для гостей и директора комплекса – Водопьяного Николая Николаевича. Мужика грузного, имевшего болезненный вид почечника, алкоголика и астматика, продолжающего курить папиросы без фильтра. Директор не имел прямого отношения к науке. Он был поставлен на Янтарь с целью контролировать расход бюджета, вовремя подавать рапорты и отчеты заказчикам, дело свое знавших, как понимал Трофим, очень конкретно. С Водопьяновым не было желания откровенничать, поскольку даже в его молчании крылась какая-то вторая мысль, анализировавшая не только то, что говорит человек, но и самого говорящего. Встречные вопросы пронзали своей цепкостью, несмотря на то, что понять, слушает он внимательно или занят своими мыслями, было невозможно, спорить с ним было бесполезно, поскольку в темы, не касавшиеся его, он не встревал, а в темы, касающиеся его, он просто никого не впускал, и вообще, там было только два мнения – его и неправильное.

Постучавшись костяшками пальцев, Трофим замер. Секретарши не было, поскольку база была нерезиновая, хотя комната для нее была обставлена. Водопьянов прекрасно знал, кто за дверями, через видеокамеры, которые просматривали все без исключения лаборатории минус четвертого и коридоры жилых помещений на минус третьем уровне.

– Заходите, – раздалось негромко.

Трофим неизвестно для чего кашлянул и медленно вошел. Кабинет директора представлял собой квадратную комнату, четыре на восемь метров, покрытую бежевым в черную крапинку ковром, недостающим справа и слева до стен по полметра. Слева от двери находился длинный черный кожаный диван, за ним журнальный столик. Чуть дальше, тоже слева стояло несколько стильных книжных шкафов со стеклянными дверцами под ключ. Прямо располагался стол для совещаний в окружении нескольких стульев и сам стол начальника, за которым сидел Водопьянов на высоком кожаном кресле на колесиках. Правая стена отсвечивала произвольными картинами художников-абстракционистов. Трофиму казалось, что если у человека нет вкуса, то можно просто повесить на стену нечто этакое, вроде нарисованных фиолетовых квадратов и полупрозрачных зеленых треугольников, и никто из входящих в этот кабинет не докажет, что оно тут неуместно.

Внешний вид директора, как обычно, не выражал ничего неожиданного. Синий неяркий деловой костюм на белую рубашку без галстука. А вот на диване слева сидел гость, совершенно незнакомый человек. Примерно ровесник Трофима, джинсы и белая рубашка в синюю клетку. На вид довольно уставший. Одутловатое лицо, короткие ржаные волосы, слипшиеся и примятые, пухлые щеки, небольшой нос, по-разному торчащие уши и яркие голубые глаза. Глаза удивительно внимательные и наполненные. Складывалось такое ощущение, что этот человек привык много и убедительно говорить, при том, что у него всегда было что сказать. Одновременно человек с такими глазами мог много и внимательно слушать, его слегка прищуренный взгляд улавливал мельчайшие детали в собеседнике.

Водопьянов одним движением закрыл ноутбук и, указав взглядом на место за столом, перегнувшись через стол, положил какую-то бумагу.

– Здравствуйте. Подписывайте, Трофим Аристархович, – его голос, лишенный эмоций, звучал буднично.

Трофим сел, взял листок и по возможности быстро прочитал. Выговор, или объяснительная, или что бы там ни было не являлись для него неожиданным, но тут черным по белому под словом «заявление» было написано: «Прошу перевести меня в НИИ Ладога для продолжения научно-исследовательской деятельности». Научно-исследовательский институт Ладога ученый знал прекрасно, то еще тухлое место. Конечно, говорят там тоже много что сделали специально для ветки некробиологии, даже целый этаж вроде как отвели и оборудовали, но максимум, что там можно было сделать, это исследовать образцы тканей. Толку от этого на сегодняшний день было ноль. Все прорывы совершались здесь и сейчас в полевых условиях, на острие науки был он, Гудин, а сейчас его убирают из обоймы, когда он готов был сделать свой прыжок в мировую науку и практически претендовать, возможно, пусть и в самых смелых снах даже на Нобелевскую премию. Это было просто предательством со стороны Водопьянова. Потрясенный ученый несколько раз, не веря своим глазам, перечитал короткие строчки заявления.

– Нет… я не подпишу это. Это… это… – с трудом подбирая слова, проговорил ученый, борясь со вспышками ярости и отчаяния, пытаясь нащупать почву, уходящую из-под ног. Водопьянов ничего не говорил, через амбразуры сощуренных глаз наблюдая за переводимым им в тыл сотрудником. – Это неправильно. Это… я не смогу заниматься наукой в Ладоге, – наконец сформулировал хоть что-то Трофим.

– Напрасно, Трофим Александрович, вы думаете, что Ладога отстает в чем-то от Янтаря. Там прекрасная научная база. Работа ведется параллельно вашей, отчеты присылаются к нам. Очень серьезные работы. Вот Алексей Иванович регулярно сравнивает работы и делает нужные выводы, а вы ими даже не интересуетесь. Подписывайте, Трофим Аристархович, все уже решено, вертолет будет к пяти часам. Подписывайте, – уверенно, голосом, заканчивающим разговор, сказал Водопьянов.

Трофим взял ручку, но рука до тошноты не поднималась к своей фамилии, напечатанной на листе.

– Это все за то, что я вышел за пределы лагеря? – чувствуя в душе зарождающуюся бурю неповиновения и бунта, спросил Трофим.

– И это тоже, вы неоднократно нарушали общий порядок комплекса, мы не единожды вели с вами беседы здесь, в этом кабинете, – голос директора был тверд, но вдруг смягчился, став почти отеческим. – Вы поймите, Трофим Аристархович, мы не можем позволить себе потерять такого ценного сотрудника. Вы человек увлеченный, я не виню вас, более того, будь я столь увлеченным своим делом, как и вы, я бы тоже покидал пределы комплекса, возможно, даже забыв предупредить об этом нашу систему безопасности. Понимаете? Если мы потеряем нашу путеводную звезду в этом направлении науки, меня же не простят.

«Лесть и ласка – лучшая смазка», – вспомнил слова Берика Трофим. «Здорово же меня отстраняют. Путеводная звезда, блин…». Применив рифму к слову звезда на свое положение, он кинул взгляд на гостя.

– Это вот вместо меня уже прислали? – обреченно махнул головой в сторону сидящего на диване позади Трофима человека.

– Нет, это… это по другому вопросу, – успокоил его Водопьянов.

Рука по-прежнему отказывалась подниматься к листку, как будто на ней повисло килограмм пятьдесят, и эти пятьдесят килограммов тянули его вниз вместе с плечом, сгибая спину грузом своей невероятной несправедливости. «Неужели конец? Неужели все? – судорожно металась мысль в голове, – а ведь тридцать четвертый объект начал подавать признаки следующей третьей категории. Он уже узнавал его, Трофима, уже шел на контакт…». В висках ученого застучала кровь. Теперь вместо того, чтобы исследовать развитие симбионтной некротической формы жизни, он будет сидеть в Ладоге и смотреть в микроскоп на куски мяса с не менее мертвым ранее контролировавшим его вирусом, в то время как носитель и живая система замещения ходят тут, по окрестностям Янтаря. «Допрыгался, доскакался, поверил, идиот, – мрачно думал про себя Трофим, – из всей лаборатории никто не выйдет в Зону, чтобы работать с объектами. В присутствии кучи людей они не идут на контакт. Все пропало, все пропало…».

– Третья категория, – тихо, самому себе сказал Трофим, с отвращением поднимая наконец руку с шариковой ручкой и кладя ее на бумагу. Драться и скандалить было не в его правилах, к тому же он знал, что за гораздо меньшие проступки вывозят за периметр. Но он почему-то считал что такую, тут он усмехнулся, «путеводную звезду», как он, будут строго журить и не более.

– Простите? – насторожился Водопьянов.

– Третья категория, – вяло и обреченно повторил ученый.

– Что третья категория? – еще более напрягся директор.

– Третья категория обозначилась позавчера, объект номер тридцать четыре, —равнодушно ответил Трофим, – но вы его не сможете разговорить. Он у нас парень скромный, – с некоторой долей вдруг из ниоткуда взявшегося злорадства ответил Трофим, чувствуя справедливость поговорки «ни себе, ни людям».

– Вы говорите, что обнаружена третья категория некротической формы симбионта? – у Николая Николаевича чуть заметно привстали волосики на лысине.

– Ага, – почувствовав какое-то садистское удовольствие, ответил Трофим. – Я даже на камеру снял, только разбилась она.

– Хм, хм, – вдруг подал голос сидящий позади гость, – вы уверены, что это была именно третья категория, а не вторая Д или Е? – с этими словами гость встал, подошел к ученому и протянул руку. – Алексей… Алексей Викторович. Можно просто Алексей.

Рука была подана так просто и естественно, что Трофим, пожав ее, немного растерялся. У него тут рушилось мироздание, а этот Алексей так буднично протягивает руку… хотя, что там, у него, наверное, все в порядке.

– Алексей Викторович – наш куратор, это именно он обеспечивает финансирование всех проектов, представляет наши интересы, так сказать, – пояснил, немного поколебавшись, Водопьянов.

– Очень приятно, – во все глаза глядя на такого простого и непростого Алексея, ответил Трофим, понимая, что раз этот человек вступил в разговор, то разговор еще не окончен. Стало быть, у него еще есть шанс продолжить работу, он должен сделать все, чтобы это бумажка не висела больше над его шеей, как топор палача. – Да, я уверен. Я же сам классифицировал некробиотические формы жизни по категориям. Это было не рефлексивное проявление, это было сознательное проявление, – твердо ответил Трофим, чувствуя, как распрямляется спина и вырастают крылья.

– И в чем же оно проявилось, Трофим? Я могу называть вас просто по имени? – опустив подбородок, прищурившись ярко-голубыми глазами, спросил Алексей. В его посадке головы было что-то от боксера, готового в размен идти ударами с соперником, этому же впечатлению способствовало слегка повернутое и приподнятое левое плечо, готовое защитить челюсть от удара.

Трофим сделал паузу, оценивая обстановку. Теперь игра велась на его поле. Львиная доля наблюдений была сделана именно им. Это он выскакивал сразу после Выброса из безопасного корпуса Янтаря, он лежал в кустах по ночам, наблюдая через ПНВ за мертвецами, он определял сразу, кто опасен, а кто нет, он знал, на какой стадии находится захвативший тело вирус, он был тем самым человеком, который обеспечивал задачами целый дивизион сотрудников в НИИ Ладога и других. Он вычленил и определил тот самый вирус, который не имел названия, только цифры, тот самый вирус, который при жизни может незаметно замещать клетки человека своими, борясь с болезнями, постепенно располагаясь во всех жизненных органах, заменяя их своими клетками, вирус, дарующий бессмертие, умеющий заменять собой мозг, но не умеющий применять его. И вот теперь новый виток развития был обнаружен – третья категория: проявление сознания через носителя, которым являлся мертвец. Событие невероятное, едва не стоившее ему жизни, но стоившее того, чтобы повторить его вновь.

– Тридцать четвертый указал мне на опасность. Он указал мне на снорка, – не отводя взгляд от голубоглазого, сказал некробиолог.

Голубоглазый моргнул, удар был пропущен. Он растерянно посмотрел на Водопьяного, отодвинул стул и плюхнулся напротив Трофима.