– Я его не узнал, – смело ответил Нуантэль, – но меня ненавидят те люди, которые мне никогда не писали до сих пор. Я их знаю очень хорошо, этих людей, и серьёзно подозреваю Я подозреваю двух или трёх из них, вполне способных написать такого рода подмётное письмо… и я найду средство получить образцы их почерка. А потом у меня не будет необходимости даже в том, чтобы сравнивать их с вашим письмом. Буквы, которые вы мне показали только что, уже отпечатались в моей памяти. Единственно, о чём мне необходимо предупредить вас, так это о том, что я не доставлю вам удовлетворение тем фактом, что предоставлю в ваше распоряжение этого презренного человека, как подарок. Я оставляю для себя самого удовольствие для начала слегка пощипать его кожу, как шакала, а затем насадить его на свою шпагу настолько глубоко, чтобы я смог привести его к вам в полумёртвом состоянии. Но я не собираюсь развлекаться, анонсируя вам свои прожекты и теряя тем самым ценное время. Дни в феврале очень коротки и, если мы будем продолжать этот непринуждённый разговор в том же духе, нам придётся отложить наши серьёзные дела до завтра.

– Согласен… Уже чересчур поздно. Не слишком светло и видно лишь настолько, чтобы перерезать горло только самому себе, – вдруг торопливо вступил в разговор механик, обращаясь к своему хозяину. – Впрочем, я думаю, что это не займёт много времени.

– Как! – Проворчал Крозон, – и ты тоже, Бернаше! Ты против меня?!

– Я не против тебя, но нахожу, что месье рассуждает об интересующих нас вещах очень разумно. Для начала, я уверен, что человек, который разоблачает кого-то, не подписывая при этом свои письма, это, прямо говоря, не честный парень, и благородством здесь не пахнет. И, кроме того, хорошо видно, чего он, эта собака, хочет. Уверен, что затаил злобу против месье Нуантэля и считает, что ты его убьёшь, начитавшись этих писулек. Он знает, что ты вспыльчив и хорошо владеешь всеми видами вооружений, так что он спешит совершить задуманное, пока ты не остыл и не задумался о содержании его писем трезвой головой, указывая тебе, где ты найдёшь этого господина, место, час… и всё остальное. Он явно заинтересован в стычке между вами, а это, согласись, подозрительно.

– О! Вы верно подметили, этот негодяй знает мои привычки, – смеясь, заметил капитан. – Доносчику прекрасно известно, что я всегда бываю здесь от четырёх до пяти часов вечера. Но, например, он не знал, что я вам здесь назначил встречу в случае необходимости, так как он думает, что мы всего лишь бывшие товарищи, уже не поддерживающие сейчас прежние отношения. Вероятно, ему вообще неизвестно, что мы знакомы. Его смертельная комбинация явно грешит в этой точке, что, впрочем, вполне естественно. Негодяй не мог знать, что тринадцать лет тому назад я был погружен вмести с вами на судно под название «Джереми», и поэтому он игнорировал эту часть моей военной жизни, рискнув нам обоим устроить ловушку с этим своим последним письмом… и сам же в неё угодил.

Нуантэль говорил настоль спокойно, его тон был столь откровенен, а язык так ясен, что несговорчивый и несгибаемый в своей прямой уверенности в виновности Нуантэля китобой вступил, наконец-то, на путь разумных размышлений. Он попеременно смотрел то на капитана, то на своего друга Бернаше, и без труда можно было догадаться о том, что происходило в его голове. После довольно длинного молчания, Крозон внезапно произнёс:

– Нуантэль, вы ведь хотите мне дать слово чести, что вы никогда не видели моей жены?

Капитан остался стоять в позе холодного и величественного монумента, словно огромный айсберг, и ответил, тщательно взвешивая свои слова:

– Дорогой Крозон, если бы вы начали эту нашу встречу в клубе с того, что попросили у меня моё слово чести, я бы вам его охотно предоставил. Но вы предпочли начать не с этого. Уже на протяжении получаса вы меня обвиняете в очень гадких вещах и сомневаетесь в моей искренности. Я бы вас всегда поддержал в том, в чём не содействовал бы никому другому, но вы не нашли ничего лучшего, чем в конце разговора потребовать от меня клятву чести. И при всём этом вы могли бы и не поверить в моё честное слово… и, сделав это, вы бы меня серьёзно оскорбили, так что я предпочитаю не подвергаться этому испытанию. Вспомните также, что вы уже сожалеете о том, что поверили клятве, сделанной в аналогичных обстоятельствах сестрой вашей жены, мадемуазель…

– Моей невесткой! Это не одно и тоже. Женщины, в отличие от мужчин, не испытывают угрызений совести, давая ложные клятвы. Вас же, Нуантэль, я знаю, как человека чести, и если вы хотели…

– Да, но я не хочу делать этого сейчас.

– Хорошо, – воскликнул моряк, убеждённый такой твёрдостью и решительностью своего товарища по морским походам, – только подтвердите мне, что всё написанное в письме не правда, что вы не являетесь…

– Любовником мадам Крозон! Но, мой дорогой, с тех пор как я сюда вошёл, я не делаю чего-либо иного, кроме как этого! – ответил Нуантэль, от души хохоча про себя при этом.

На этот раз, китобой был окончательно побеждён. Кровь прилила к его лицу, а слезы к глазам, его губы дрожали, и он дошёл до того, что устремился к Нуантелю и пожал его широкую руку, произнося при этом подавленным голосом:

– Я вас подозревал… Я был безумен… Не надо меня прощать…. Я так несчастен.

– Наконец-то! – Воскликнул капитан, – Наконец-то я вновь вижу того прежнего Крозона, каким я его некогда знал, во времена наших морских приключений. Ах, чёрт возьми, я вас прощаю, мой дорогой Крозон!. Я вас чересчур люблю, чтобы быть столь злопамятным, и я уже забыл всё то, что произошло только что здесь. Единственная вещь, о которой я вспоминаю – это письмо этого негодяя, чуть не поставившего меня со шпагой или пистолетом в руке лицом к лицу со старым товарищем. И я вам обещаю, что он дорого заплатит за это, каналья.

– Хотите ли Вы взять это письмо, чтобы использовать его в своих поисках этого негодяя?

Нуантэль умирал от желания сказать: «да», ведь это письмо стало бы в его руках ужасным оружием против Ласко, но он сдержался, так как чувствовал необходимость не продвигаться в отношениях с этим недоверчивым мужем слишком быстрым темпом, и потому громко ответил:

– Будьте добры, оставьте его у себя, но не рвите, а сохраните. Я у вас его попрошу, когда найду этого мошенника, или скорее, попрошу вас присутствовать на объяснении, которое у меня будет с этим типом, чтобы сунуть ему под нос доказательство его бесчестья. Позвольте мне теперь также поблагодарить месье Бернаше. Следует признать, что во многом благодаря его вмешательству я сейчас не должен резать себе горло вместе со своим старинным другом, так что я прошу его полагать, что отныне я ему обязан и он может положиться на меня в трудной ситуации.

Судовой механик в ответ пробормотал несколько невнятных вежливых слов благодарности, но Нуантэль не нуждался в том, чтобы он объяснялся яснее. Капитан прекрасно видел, что навсегда приобрёл симпатии этого доброго малого, и, кроме того, он понимал, что завоеванием сердца месье Бернаше не следовало пренебрегать, так как тот имел некоторое, и, даже, вполне очевидно немалое влияние на Крозона, а капитан ещё не закончил всех дел с китобоем. Он хотел, напротив, почаще его видеть, в интересах мадемуазель Меркантур и её несчастной сестры, которые реально рисковали пострадать от насильственных действий её мужа с одной стороны, и зятя с другой. Крозон, моментально успокоившийся, вполне мог быть объят с минуты на минуту новым приступом ярости, мотивированным очередным разоблачительным пасквилем анонима. Кроме того, он мог также совершить какой-нибудь неосторожный ход и невольно ухудшить этим положение Берты. Нуантэль был настроен не отпускать китобоя далеко от себя, контролировать, по мере возможности, его поступки, и он немедля начал работать над воплощением этого замысла в жизнь, ведь именно слово «работать» пришло ему на ум в этот момент, и это слово очень точно выражало его намерения.

– Дорогой товарищ, – произнёс капитан очень ласковым тоном, – так как туман в наших отношениях рассеялся, я могу с вами говорить с по настоящему открытым сердцем. Мне кажется, что вы стали жертвой отвратительной махинации. Этот негодяй, пишущий вам подмётные письма, вполне очевидно поставил своей целью отравить ваше существование и жизнь мадам Крозон.

– Но почему? – Спросил китобой, лицо которого снова потемнело. – У меня нет врагов… в Париже, главным образом…

– То есть, вы не знаете врагов явных. Но частенько бывает так, что находятся в жизни враги тайные. Впрочем, у этого человека есть, возможно, некий мотив ненависти к мадам Крозон. В мире всегда находятся трусы, которые мстят женщине за то, что она пренебрегла их вниманием. Это общеизвестный факт!

– Если бы это случилось, Матильда непременно бы назвала мне имя этого негодяя…

– Вы не понимаете, что назвав его, ваша супруга таким образом обязала бы вас сразиться с ним на дуэли, но честная женщина не будет, даже ради защиты от несправедливого обвинения, рисковать жизнью мужа, которого она любит.

– Которого она любит…? – Эхом повторил муж, тряся, словно блаженный, своей головой.

– Но, – продолжил Нуантэль, никак внешне не отреагировав на это выражение сомнения, проявившееся в интонации голоса месье Крозона, которое он, однако, разделял, – я, в принципе, не таким образом рассматриваю эту ситуацию. Я думаю, что аноним, по моему мнению, направляет свои усилия не против ни вас, ни мадам Крозон, но против другой персоны.

– Какой?

– Очевидно, что прежде всего он хочет устранить меня. Кажется, что я создаю проблемы для него, и он намерен ликвидировать меня… вашими руками, между прочим, мой дорогой Крозон.

– Это возможно, но… ведь не только вас он обвиняет.

– Нет… при ведь поляк уже на том свете, так что он точно старается только ради того, чтобы вы убили меня, и именно для этого он пишет свои анонимки… я уверен в том, о чём я говорю сейчас. Если вы внимательно выслушали мои слова, то увидите, как логично всё выстраивается в череде событий. Другая персона, против которой выдвинуты обвинения, это граф Голимин. Я немного знаю, как он выглядел, но ещё лучше мне известна репутация этого поляка, о чём я старался мимоходом сказать вам, и учитывая его образ жизни почти невозможно себе представить, чтобы у него была возможность встретить где-либо в Париже мадам Крозон. Он вращался в подозрительном мире, где обязательно должен был быть связан с несколькими негодяями, вполне способными не только писать анонимные письма, но и сделать ещё не одну сотню других гадостей и подлостей. Предположите, что один из этих проходимцев мог быть заинтересован в том, чтобы избавиться от такого своего опасного сообщника, каковым являлся Голимин. Предположите также ещё, что этот негодяй является иностранцем, что очень даже вероятно, принимая во внимание тот факт, что Голимин так же не был французом. Все экзотические искатели приключений образуют между собой в нашей прекрасной стране кое-что вроде франкмасонства. И если предположить, что вышеупомянутый негодяй-аноним был, например, американцем, то он вполне мог вас когда-то повстречать где-нибудь в Бразилии, в Мексике, в Перу, в Калифорнии или, по крайней мере, слышать о вас в этих странах. Итак, везде, где вас знают, у вас твёрдая репутация человека решительного и бесстрашного. Все вас знают, как человека, который не способен спустить оскорбление кому-бы то ни было, что вы часто сражались на дуэли, и что вы всегда убивали или ранили ваших противников. Ещё известно… не сердитесь на меня, я вам говорю правду, что характер у вас очень жестокий, и что вам случалось иногда действовать прежде, чем размышлять.

Крозон дёрнулся, как будто хотел что-то сказать. Очевидно, он признавался сам себе, что оценка капитана была справедлива.

– Именно на этих сведениях, – повторил Нуантэль, – этот мерзкий тип выстроил свой дьявольский план. Он подумал, что разоблачая поляка, сделает из вас исполнителя своих высоких устремлений… нет, низких, грязных… работ, что, подчиняясь только своему гневу, вы пошли бы, не утруждаясь выяснением правды, не допуская никаких объяснений, сходу в атаку на так называемого польского графа, и что вы его убили бы… либо на дуэли, либо иначе. Это было бы точно тем, чего он добивался и, чтобы попасть в цель, требуется совсем немного… лишь оклеветать одну, не безразличную вам, женщину.

– И именно об этом романе вы мне сейчас рассказываете, – сказал довольно недоверчиво муж мадам Крозон. – Но сообщник поляка… он причастен к чему? Этот поляк был атаманом шайки разбойников…?

– Я не поручусь, что это именно так, но уверен в том, что у него на совести, несомненно, куча других преступлений.

– И оказывается, что этот сообщник иностранца меня знает! Он даже знает, что я женат! Вы предполагаете очень много вещей. И затем, почему он не назвал мне сразу имени этого Голимина? Почему он ждал моего возвращения в Париж, когда Голимин уже умер?

У возражений этого морского волка была некоторая ценность, но она ни на секунду не озадачила бравого капитана.

– Это очень просто, – ответил он.– Негодяй не разоблачил Голимина в первом письме, которое вы получили в Сан-Франциско, только потому, что вы могли бы, прежде, чем возвратиться во Францию, написать какому-нибудь своему другу в Париже и попросить его навести справки об этом поляке, и этот друг не преминул бы вам ответить, что в этих обвинениях отсутствует всякое здравомыслие. Любезный доселе вашему сердцу прощелыга и негодяй, протянувший вам капкан вместо руки, готовил решающий удар к вашему прибытию во Францию, резонно полагаясь на результаты неожиданности этого самого удара и вашего внезапно вспыхнувшего гнева, он не хотел вам оставить время для здравых размышлений, которое, несомненно, нашлось бы у вас во время длинного морского перехода. Теперь, давайте рассмотрим факты, о которых нам стало известно затем, и если вы исследуете их внимательно, то всё великолепно объяснится. По странному случаю, а жизнь ими полна, этими случаями, Голимин неожиданно кончает жизнь самоубийством и, заметьте, в доме у женщины-содержанки, которую он обожал, и убил он себя потому, что она отказывалась последовать за ним за границу. Вот ещё одно новое доказательство того, что этот персонаж был безмерно увлечён другой женщиной и не занимался мадам Крозон, вашей супругой. Итак, Голимин мёртв, и у вашего негодяя-корреспондента нет больше нужды опасаться его. Что он делает тогда? Вы когда прибыли в Париж, в какой день?

– Во вторник.

– А поляк, как известно, повесился в понедельник. Аноним должен был быть информирован о вашем прибытии, которого он, разумеется, ждал. Между тем, он выжидает целых четыре дня, до субботы, не написав вам ни строчки. Почему? Негодяй задумался, он спрашивает себя, какую новую комбинацию он мог бы вытащить из своих гнусных сочинений, чтобы они не пропали даром. Маховик запущен, но он не будет дробить больше Голимина, ведь тот и без того уже мёртв, а вот проделанная работа против поляка ещё может сослужить службу, её можно использовать в других целях. Ваш гнусный корреспондент говорит себе, что по парижским мостовым ступает и нога другого человека, который мешает ему почти так же, как Голимин, и что он может убрать этого человека вашими руками. Негодяй ещё немного выжидает, искусно поддерживая ваш гнев этой смешной детской историей, на которую, позвольте мне вам об этом вам сказать, мой дорогой Крозон, вы не должны были обращать никакого внимания. Он вас готовит в течение трёх дней в вашем собственном соке, простите мне это выражение, поскольку в оригинале месье де Бисмарк применил его по отношению к другим парижанам. И наконец, когда негодяй решил, что настал час раздуть бурю, он меня разоблачает в ваших глазах, меня, кто является для него вторым после Голимина человеком, мешающим ему жить в Париже, и он заботится о том, чтобы сообщить вам, что меня сегодня можно найти в клубе от четырёх до пяти часов дня. Он выбрал день, когда точно знает, что я буду там. И, как ему казалось, он предусмотрел всё, что может здесь произойти… ваш немедленный визит, неизбежная дуэль из-за ярости с вашей стороны. И ему также известно, что я тоже я не очень терпелив. Так что, как вы видите, мой дорогой товарищ, расчёт этого подлеца был точен. Но он не мог предусмотреть, что мы в этот момент можем совещаться с уважаемым и достойным месье Бернаше, вашим свидетелем в возможной дуэли, так что сейчас он, вероятно, потирает свои грязные руки и смеётся исподтишка. К счастью, ему было неизвестно, что мы давно знаем друг друга, и что мы бы в любом случае объяснились бы, прежде чем драться на дуэли.

– Лучше и не сказать, – промолвил с энтузиазмом смелый механик, которого Нуантэль только что так искусно похвалил. – Крозон, мой старый приятель, тебе нужно сделать только одну вещь – обнять сначала капитана, а затем и твою жену.

Крозон был, вполне очевидно, тронут этими словами, но ещё не убеждён в их правоте, и это сказалось в его ответе на них:

– Да, прошептал он, – всё это очень даже может быть… лучше не спрашивать, а поверить вам, и однако в ваших доказательствах есть моменты, которых я не понимаю. Объясните мне, почему в письме разоблачают Голимина. Ведь он умер… а злодей, который писал мне письма мог больше не опасаться этого поляка. Зачем писать о нём? И почему он вас не обвиняет… вас… живого… вас, кого он хочет убить… почему он вас не обвиняет также в том, что вы являетесь отцом этого ребёнка?

– Потому что это обвинение было бы слишком абсурдно, оно не согласуется с этим изобретением ребёнка, скрытого якобы у кормилицы, за которой гоняются по всему Парижу и которая искусно меняет адрес за адресом, чтобы ускользнуть от шпиона, усердно разыскивающего её. Давайте посмотрим искренне на такое предположение! Можете ли вы допустить, что, если бы я был бы отцом этого ребёнка, то не принял бы меры предосторожности получше? У меня достаточно средств, чтобы отправить в провинцию или за границу незаконнорождённого ребёнка, если бы случилось такое несчастье и он у меня появился. У меня также хватило бы чувств и любви к нему, чтобы разместить его у себя дома. И аноним знает, что я никогда не проявлял малодушия. Тогда он и приписал это отцовство Голимину, больше не имеющему возможности защититься от этой лжи. Но суть в том, что этот ребёнок не существует… и не существовал никогда. Эта сказка была вытащена на свет божий только для того, чтобы вас посильнее разгневать, как я вам об этом уже говорил. Вы могли бы также меня спросить, почему ваш корреспондент меня не поставил с самого начала на первое место в своих инсинуациях. Ничто ему не мешало вам написать в Сан-Франциско, что у мадам Крозон было два любовника, а не один. Вы, конечно, способны убить обоих, а не одного. Но, вот в чем дело… этот человек три месяца тому назад ещё не занимался мной, у его ненависти, которую он питает ко мне, очень недавнее происхождение.

– Так вы его, значит, всё-таки знаете! – Воскликнул китобой.

– Я думаю, что знаю, но у меня ещё нет абсолютной уверенности, я лишь предполагаю. Он мне не никогда не писал никаких писем. Следовательно, нужно, чтобы я достал себе несколько образцов его почерка, а на это потребуется некоторое время, так как у меня мало возможностей его встретить. В этом случае нужно действовать аккуратно, чтобы избежать неверных действий, чтобы он не заподозрил, что его грязные делишки могут раскрыть. Предоставьте мне небольшую отсрочку и позвольте маневрировать самостоятельно, по моему усмотрению. Я уверен в том, что достигну успеха, и заставлю эту мерзкую личность признать перед вами, что он лгал.

Крозон молчал. На его лице можно было явственно прочитать, что он ещё колебался между сомнением и доверием. И в результате доверие победило.

– Хорошо! – внезапно сказал китобой, – возьмите это письмо. Будет лучше, если оно будет храниться у вас, чтобы вы могли изобличить этого бандита, так как только в этом случае у вас будут доказательства его вины, только я прошу вас действовать быстрее. Когда вы мне докажете, что он клеветал на мою жену, вы вернёте мне жизнь.