На этот раз Нуантэль не заставил себя долго упрашивать принять письмо, которое моряк ему предлагал, так как он чувствовал, что предложение это было сделано без всякого злого умысла, и капитан без лишних слов положил прозу дона Хосе Ласко в своё портмоне, ставшее к тому времени хранилищем вещественных доказательств, поскольку в нём уже покоилась запонка, найденная мадам Мажоре, и чтобы показать, как высоко он оценил поступок месье Крозона, Нуантэль сказал ему:

– Теперь, дорогой мой товарищ, когда все недоразумения улажены, я могу принять, в качестве жеста примирения… если вы согласны, предложение, сделанное мне месье Бернаше в тот момент, когда я не был расположен подчиняться предложенным мне испытаниям. Итак, не хотите ли вы меня представить мадам Крозон? Я готов вас сопровождать к ней.

Моряк побледнел, но теперь уже от радости. Нуантэль шёл навстречу его желанию, сильно будоражившего его сердце, которое ревнивец, почти усмирённый к тому времени, не осмеливался выразить вслух, так как он ответил взволнованным голосом:

– Спасибо. Вы – добрый малый… вернее, старинный товарищ. Вы угадали, что я ещё не излечился от своей болезни окончательно. Пойдёмте со мной!

По правде говоря, Нуантэль прекрасно провёл бы этот вечер и без посещения мадам Крозон, так что, если он и предложил моряку это доказательство своей невиновности, то это было лишь актом милосердия, ведь посещение дома моряка ему не доставляло никакого удовольствия. Но Нуантелю было жалко смотреть на страдания этого бедного ревнивца, и главным образом, страдания его несчастной жены. Он говорил себе, что после этого решающего испытания китобой окончательно успокоится и откажется от своей жестокой идеи убийства матери и её ребёнка. Кроме того, он надеялся почерпнуть из этого посещения жены китобоя что-нибудь полезное, что может ему пригодится в его дальнейших изысканиях, направленных на защиту несчастной и трогательной своей беззащитностью заключённой из Сен-Лазара. Но было необходимо проявить осторожность, чтобы помогая младшей сестре, не навредить старшей! Капитан, понимая сложность этой новой ситуации, смотрел, между тем, на неё с юмором, ведь дипломатия его пугала не более, чем война.

Крозон же в это время пребывал в состоянии человека, упавшего в бурные воды реки по весне и внезапно спасённого из неё в тот самый момент, когда дыхание уже покидало его ослабленное борьбой с бурным потоком тело. Он чувствовал, что слова капитана его утешили, но не был ещё до конца уверен в точке опоры, которую нащупал благодаря Нуантелю, и страшно боялся снова пойти на дно. Между тем, китобой ощутил надежду, перед ним забрезжила возможность счастливой развязки ужасной для него драмы, и так этот безумец был, вопреки всем его недостаткам, превосходным семьянином, ему не терпелось обнять свою жену и своего бывшего товарища, следуя совету, который ему только что дал, правда, немного слишком рано, его друг Бернаше.

А тот был на седьмом небе от счастья, этот храбрец Бернаше, и искренне, глубоко и сердечно благословлял капитана, который столь бурно, с победоносным видом объявлял о наступлении мира.

И, в действительности, было трудно провести линию защиты более тонко и изящно, чем это сделал Нуантэль. Многие адвокаты позавидовали бы его тщательно выверенной диалектике, методам аргументации, и её ловкому воплощению в жизнь. Это, конечно, не были его профессиональные качества, а всего лишь естественный, присущий интеллигентному человеку такт, знание человеческого сердца… и другие качества, которые приобретаются не в коллегии адвокатов, а в других местах, которые не являются столь уж редкими у обладающих умом интеллигентным военных. И капитан имел право гордиться достигнутым в результате переговоров с моряком результатом, поскольку, рассуждая столь искусно, он сумел сказать лишь немногое из того, о чём думал. Таким образом, Нуантэль был вполне искренен, утверждая, что анонимный корреспондент разоблачал врагов лишь с одной только целью – устранить своих недругов проворными руками капитана китобойного судна. У Нуантэля не оставалось в этом сомнений с тех самых пор, как он понял, что доносчиком был Ласко. Но он лукавил, говорил против своих собственных убеждений, когда поддерживал мысль китобоя о том, что мадам Крозон никогда не манкировала своими обязанностями. Напротив, Нуантэль, на самом деле, думал, что супруга китобоя действительно была любовницей поляка и что из в результате этой связи на свет божий появился ребёнок. Это была самая его слабая сторона защиты и капитан-адвокат сотворил чудо, получив от мужа-судьи предварительное оправдательное решение.

Но этот успех был ничем по сравнению с тем даром, что он только что получил, даже не прося о нём, а именно о письме дона Хосе Ласко. Капитан его теперь держал в своих руках, и письмо и этого Перуанца-злодея и негодяя, и он обещал себе не пощадить его в финале этого расследования. Он ясно видел теперь все ниточки козней, придуманных и подготовленных этим мерзким типом, замыслившим поначалу убийство Голимина руками месье Крозона, а затем, когда он внезапно был освобождён счастливым случаем от поляка тут же повернул руки Крозона против Нуантэля, потому что хотел помешать капитану проникнуть ближе к персоне маркизы де Брезе. Этот плут рассматривал гаванку, как ларец с золотым дном, который он хотел использовать для своей выгоды, и потому не хотел терпеть рядом с ней какого-то французика, возникшего внезапно и ниоткуда, и создающего препятствия в разработке принадлежащей ему одному, как он считал, золоторудной жилы.

– Дело приняло благоприятный оборот, – шептал про себе капитан, спускаясь по клубной лестнице между китобоем и механиком. – Ласко мне написал, чтобы я сегодня не встречался с маркизой, и теперь понятно, почему. Он просто-напросто хотел, чтобы Крозон меня неотвратимо нашел в клубе и вызвал на дуэль, и сейчас, уверен, испанец поздравляет себя за столь умелый и тонкий манёвр, и надеется узнать завтра, что одним умелым ударом шпаги мне был нанесён смертельный удар. Но он даже не подозревает, что Крозон мне предоставил только что средство для уничтожения его самого, и потому не очень-то готов к тому подарку, что я для него приготовил.

Фиакр ждал их у дверей школы, фиакр, поначалу предназначавшийся для того, чтобы привезти обоих участников дуэли и их свидетелей на место схватки. Нуантэль не смог сдержаться от улыбки, поднимаясь в этот экипаж, так как нашел на его сиденьях и под ними целый арсенал оружия – коробку с пистолетами, пару рапир со снятыми предохранительными наконечниками и две сабли непомерной длины.

– Черт возьми! – Сказал он моряку, который занял место рядом с ним, – теперь я наглядно вижу, что один из нас двоих не возвратился бы сегодня к себе домой. Честно говоря, мой дорогой друг, это хорошо, что нас с тобой случай заставил сегодня объясниться. Умереть от руки старинного товарища, согласись, это было бы чересчур жестоко. И у нас будет возможность хорошенько рассчитаться за эту пакость, когда я найду негодяя, настрочившего вам пачку подмётных писем. Ведь мы его с удовольствием убьём, не так ли?

– Извините меня за это, капитан, но это именно я его убью, – пробормотал Крозон.

– Или я… Ведь я имею столько же прав на удовлетворение, сколько и вы, дабы отправить этого мерзавца в мир иной. Если вы хотите, мы вытянем жребий, кому из нас с ним сразиться… допустив, что он согласится сражаться с нами, так как этот доносчик должен быть, вполне очевидно, трусом, каких мы немало повидали на своём веку.

– Если он откажется, я его застрелю без всяких сантиментов.

– Хм! Если только его не украдёт у нас обоих Суд присяжных, – произнёс Нуантэль, и тут же пожалел о сказанном, так как выражение лица месье Крозона внезапно изменилось. Тот, очевидно, подумал в этот момент о своей невестке, слегка подзабытой за перипетиями этого бурного разговора с капитаном.

– Да, – произнёс мрачно китобой, – Суд присяжных, по приговору которого отправляют на гильотину всяких распутниц и убийц. Берта Меркантур вскоре предстанет перед ним, как обвиняемая в этом самом убийстве, и моя жена будет непременно вызвана туда в качестве свидетеля, так что вся Франция узнает, что Жак Крозон сочетался браком с сестрой мерзавки и убийцы.

Это изменение в настроении Китобоя было настоль внезапно, что капитан, застигнутый врасплох этим фактом, впервые за сегодняшний вечер оказался в лёгком нокауте, и он не нашёлся, что ответить на эту сентенцию, а моряк сумел, благодаря этому, быстро воодушевиться, продолжая рассуждать об этом своём семейном несчастье.

– Ах! Послушайте, Нуантэль! – воскликнул Крозон, – Когда я думаю о том, что сделала эта несчастная девушка, весь мой гнев и все мои подозрения вновь возвращаются ко мне… заливают кровью мою голову… не все, конечно, ведь я полагаю, что вас-то действительно оклеветали, но увы, я говорю при этом себе, что Матильда и Берта одной крови, у них один отец и мать, и что именно поэтому они поддерживают друг друга, что между ними встала чужая женщина… которую Берта убила, любовница этого поляка… как мне об этом сказали, в том числе и вы.

– О! Вот это да…! – Подумал капитан. – Крозон пылает, как дикий зверь. Если я не вмешаюсь в этот поток необузданного сознания, он обо всём догадается.

– И эта сцена, которую я увидел своими глазами, – добавил Крозон, оживая всё больше и больше, – как моя жена падает в обморок в то время, когда её сестра читала в газете заметку о самоубийстве этого поляка…

– Рассказ о самоубийстве может спровоцировать кризис у любой женщины, страдающей расстройством нервной системы, – прервал его Нуантэль, – и, действительно, мой дорогой, я нахожу, что вы придаёте слишком большое значение совсем маленькой и незначительной детали и будоражите, тем самым, своё воображение. Если бы нам требовалось придать значение любому событию в жизни и пытаться извлечь из него далеко идущие умозаключения, мы дошли бы в конце концов до того, что все сошли с ума. Вы сами убедились полчаса тому назад, что внешность частенько бывает обманчива. Вспомните, что только что вы и меня обвиняли во всех смертных грехах, а сейчас все обвинения с меня уже сняты, так что, тем более, не следует принимать всерьёз случайные совпадения. Но, так как вы мне рассказываете о болезни мадам Крозон, о том, что она поражена сейчас тяжёлым недугом, позвольте мне у вас спросить, как вы намереваетесь меня ей представить. Разумеется, я сделаю всё, как вам нужно, но, кроме того, я думаю, что нужно подготовить больную женщину и не подвергать её испытанию в виде неожиданного театрального действа, которое, впрочем, может пойти против достижения поставленной вами и мной… нет, нами, цели.

Крозон впал в небольшой ступор, будучи не в состоянии произнести ни одного слова после этой, достаточной сложной для его ума сентенции. Он буквально пережёвывал свои сомнения, и тут любезный Бернаше вновь пришел на помощь своему капитану.

– Мой Бог! – Воскликнул этот добрый малый, обращаясь к своему другу. – на твоём месте я попросту бы сказал твоей жене: «Посмотри, вот капитан Нуантэль, которого я знавал прежде, в добрые старые времена, когда я ещё был помощником капитана на борту „Джереми“, и которого я только что встретил в Париже. Это мой добрый друг, и я надеюсь, что мы его будем теперь часто видеть в нашем доме. Так что, зачем изобретать истории? Правда всегда лучше выдумки. А я… я отнёсся бы серьёзно к заявлению этого месье.»

– Я и не подвергаю его сомнению, – с видимым усилием произнёс Крозон. – Но, уверен, Нуантэль меня поймёт… мне нужно привести в свой дом друга, который бы меня всегда мог поддержать советом… вы не были женаты… вы также не ревнивы… и вы не знаете, что это такое – жить с одной единственной женщиной, которую вы обожаете и, одновременно, подозреваете в измене, ревнуете. Я десять раз на день впадаю в любовное бешенство и временами едва сдерживаюсь, чтобы не припасть к коленям Матильды, молить её о прощении, а затем… меня охватывает желание свернуть ей шею. Я могу целыми часами смотреть на неё, не говоря ни слова… а она… она проводит всё своё время в рыданиях и слезах. Я понимаю, что нужно что-то предпринять, как-то изменить ситуацию, дабы дело не дошло до беды, и надеюсь, что Нуантэль сумеет найти нужные слова и поможет мне побыстрее излечиться от моей болезни. Ты же, Бернаше… ты мне предан, как брат, но ты провел три четверти твоей жизни в котельном отделении судна, там, где не учат искусству постижения натуры женщин… и что бы ты не пытался мне сказать… как бы ты не старался меня успокоить, ты не сможешь найти нужных слов, способных унять моё безмерное отчаяние.

– Это вполне возможно, – ответил Бернаше с лёгким смехом. – Но я и не намереваюсь вникать во все тонкости… на территорию, на которой капитан, без сомнения…

– Капитан! Мой дорогой Крозон! Я к вашим услугам, – прервал его Нуантэль, – и я восхищён тем, что вижу такое полное доверие ко мне. Месье Бернаше прав. Представьте меня вашей супруге, как старинного друга… ведь я ваш друг в самом глубоком смысле этого термина, и я вам это докажу. Позвольте, между тем, мне вам сказать, что я не могу нанести визит мадам Крозон и отправиться к вам прежде, чем я буду уверен, что она примет меня. Она ведь больна, как вы мне говорили?

– Да… но между тем, сегодня ей уже лучше… Матильда, как мне показалось, выздоравливает. Она уже вставала с кровати, когда я уходил.

– Но вы ведь, я надеюсь, вы у неё спросите, желает ли она меня принять.

– О! Не сомневайтесь, Матильда не откажется. С тех пор как её сестру арестовали, она не выказывает больше никаких желаний, и я едва могу из неё вытянуть хоть одно слово.

– Бедная женщина! Чего бы я только не дал за то, чтобы приносить ей хоть изредка хорошие новости… но это, увы, пока невозможно… я вам уже говорил, что я знаю следователя, который расследует дело мадемуазель Меркантур. Это – превосходный человек, и я знаю, что он заинтересуется обстоятельствами, которые помогут отвести обвинения от мадемуазель Меркантур, и если положение обвиняемой станет меняться в лучшую сторону, меня об этом тут же проинформируют.

– Они не изменятся. Берта, безусловна, виновна, – прошептал моряк. – И не стоит говорить об этом при Матильде.

– Безусловно, но только до тех пор, пока не будет добрых новостей. Но наш фиакр уже останавливается… кажется, мы уже мы прибыли?

Нуантэль сказал эту фразу самым естественным тоном, на который он был способен, хотя и знал, что китобой живёт на улице Комартан. Дарки ему об этом уже рассказывал, описывая своё приключение в доме китобоя. Но, так как капитан уже был в фиакре, когда Крозон дал адрес места назначения кучеру, предполагалось, что он его не знал, так что Нуантэль не забыл сыграть эту маленькую комедию, предназначенную исключительно для уст ревнивца.

– Да, ответил Крозон. – Я здесь живу… на четвёртом этаже… Вы, должно быть, лучше живете, чем я… Бернаше, мой мальчик, не мог бы ты отвезти весь этот металлолом к себе домой, – произнёс китобой, указывая на весь богатый набор предметов для дуэли.

Бернаше понял, что его друг по морским кампаниям желал лишиться его компании в фиакре и у него дома и, поскольку он был очень скромен по своей натуре, то тут же поспешил попрощаться с капитаном, который от чистого сердца обменялся с ним сильным рукопожатием.

Красивую и тяжёлую работу навязал мне этот морской волк, – говорил себе Нуантэль, поднимаясь по лестнице бок о бок с Крозоном. – И придётся ещё не раз возвращаться сюда, чтобы поддержать гармонию в их домашнем хозяйстве. Вскоре я дойду до того, что буду обязан играть каждый день с ними в бриск⁴. Прекрасная буржуазная жизнь! О, мой милый Гастон! Если бы ты знал, во что мне будет обходиться дружба с тобой!

Дверь квартиры открыла горничная, на которую капитан посмотрел с некоторым интересом, ведь ему было уже известно, что она была допрошена судьёй в день ареста мадемуазель Меркантур, и он совершенно не рассердился тем фактом, что ему пришлось немного изучить физиономию этой прислуги, которая должна была сыграть немаловажную роль в предстоящем процессе над несчастной возлюбленной его друга, но Крозон не оставил ему времени на тщательное изучение и познание её натуры, и быстро ввёл Нуантэля в бархатный меблированный салон родом из Утрехта, где совсем недавно принимали Дарки, и капитан внезапно оказался в присутствии мадам Крозон, возлежащей в тягостной позе на банкетке из красного дерева.

Нуантэль подумал, что муж замыслил ускорить ход событий такой встречей, и он, возможно, не ошибался. Но испытание оказалось благосклонным ко всем сторонам, и всё произошло как можно лучше, ко взаимному удовлетворению. Больная, а то, что это не комедия, было видно невооружённым глазом, выказала некоторую неожиданность к присутствующим, потому что она явно не готовилась к внезапному появлению незнакомца, но её отношение к их приходу было столь естественно, что физиономия ревнивца тотчас же выразила наиболее живое и явное удовлетворение. Ещё немного, и он бросился бы на шею Нуантелю и, от захлестнувшей его излишней радости, сразу же забыл все данные ему только что его старинным товарищем рекомендации, а именно сохранять бесстрастность по отношению к Берте.

Крозон, представив капитана своей жене, пребывавшей во время этой церемонии довольно холодной в отношении гостя, добавил при этом:

– Дорогая Матильда, я уверен, что ты радушно примешь моего друга Нуантэля в следующий раз, когда он снова получит возможность посетить наш дом, так как он знает месье следователя Дарки и сможет тебе иногда сообщать новости о твоей сестре.

Капитан, казалось, предусмотрел всё, за исключением этого неожиданного заявления, и он совершенно не был готов объясняться с сестрой мадемуазель Меркантур по поводу его отношений со следователем, но ему хватило хладнокровия сменить беспечный вид посетителя, которого собираются просто, случайно, представить женщине, на личину серьёзного человека, обязанного обсудить с хозяйкой дома некую тягостную тему, так что он совершенно не смутился.

Мадам Крозон оказалась намного менее хладнокровной, чем её гость. Впервые со времени ареста Берты ужасный моряк, и её муж одновременно говорил о ней с некоторой нежностью. Этот человек, буквально проклинавший каждый день свою жену, вдруг, казалось, проявил теперь интерес к судьбе её заключённой в тюрьму сестры. Крозон, между тем, искренне улыбался своей жене, и бедная больная, приученная в последнее время видеть лишь его пышащее угрозами лицо, спрашивала себя, что явилось причиной такого внезапного преображения. Ей было неведомо то, что происходило только что между Крозоном и Нуантэлем, но ей было известно, что судья был дядей этого месье Дарки, которого недавно Берта приводила к нему, и предложившего защитить её от ярости её же собственного мужа. Что-то подсказывало мадам Крозон, что друг дяди должен был быть так же другом и племянника, и что этот капитан, о котором она прежде никогда не слышала, был настроен, как и Гастон, защищать слабых. Но она чувствовала, в тоже самое время, опасность своего положения, а посему не осмеливалась рисковать ни словом, ни жестом. Единственно… только её глаза говорили за неё… а в них была мольба, мольба о помощи. Она внимательно смотрела на Нуантэля и Крозона, пытаясь по выражению их лиц распознать тайну их настоящих намерений.

Нуантэль догадался о тревожном состоянии подозреваемой в измене женщины, которая опасалась наткнуться на какой-нибудь подводный камень на её пути, и изо всех сил постарался её успокоить.

– Мадам, – обратился он мадам Крозон с некоторым акцентом чистосердечности в голосе, который уже успел чуть раньше весьма успешно убедить китобоя отказаться от дуэли с ним, – я действительно знаю месье Роже Дарки, но я, главным образом, связан тесными узами дружбы с его племянником. Я не осмеливаюсь вам обещать, что мои отношения с судьёй позволят мне быть полезными для мадемуазель Меркантур, но я могу вас уверить, что Гастон Дарки и я… мы сильно заинтересованы судьбой вашей сестры, и что мы сделаем всё возможное, чтобы изменить положение, в котором она случайно оказалась.