– Нет… Я звоню Иришке… Ирин, привет!.. Не узнаешь?.. Понятно: поклонников – куча. Можно и заблудиться… да-да-да… Звонят, не уставая… Что?.. Догадываешься?.. Ну, слава Богу!.. Да… Никита… Твоя личная гвардия… Извини, что звоню поздно… Обстоятельства так складываются… Нет, ты ошибаешься: никто не собирается смываться… Даже наоборот… А вот так… Ты рада, что я позвонил? Если нет, то я… А-а-а… Приятно до чёртиков… Да… Разумеется… Сидим и скукой маемся… А ты верь!.. Но-но! Я тебе не «кто-нибудь», ясно?.. Я тебе кто?.. Офицер Советской армии… Между прочим, лучший офицер… Это штатские крысы болтологией занимаются, а мы – нет… Да, и что?.. Мы – элита, честь армии, ее гордость… И что с того?.. Было бы чем хвастаться… Сам себя не похвалишь, кто вспомнит?.. Что за купец, не расхваливающий свой товар?.. Вот именно… Одна?.. С мамой?.. Привет и поклон… Как это «от кого»?.. От будущего зятя, конечно… А мы, уральцы, такие: куем железо, покуда оно горячо… Нельзя, чтобы остыло… Закон физики: ковкость утрачивается… Да… Ну, ладно, Ириш… Я ведь что звоню… Ясно, по делу… Ты подумала, что просто потрепаться захотелось?.. И снова ошибочка… Да… Ириш, приглашаю в Большой… Никто не треплется… Ну, что ты, в самом деле, унижаешь честь и достоинство советского офицера?.. Я серьезно приглашаю… Завтра… без четверти восемь встречаемся у Большого… При полном параде, ясно?.. Хочу, чтобы моя дама сердца сверкала, выглядела лучше всех… Я уверен: так и будет… Ты затмишь всех… Много комплиментов – не мало… Балет «Пиковая дама»… Кажется, премьера… Постановка Григоровича… Нет, не на балконе… Я бы застрелился от унижения… В партере… Восьмой ряд… А ты думала… Благодаря мне – увидишь… Ну, какие, Ириш, розыгрыши?.. Все очень серьезно: передо мной лежат два билета… Кстати, Ириш… Представляешь, рядом стоит Алёшка и нюнит, как малое дитя… Этот дуралей даже телефончик из своей блондиночки не выцарапал… Сидит и горючими слезами обливается: ах, кричит, как мне теперь предупредить блондиночку… То есть пригласить… Горюет, старый дуралей… Поделом… То ли дело я?.. Ты права: наглость – второе счастье… Ириш, может, Алёшке поможешь, а?.. Ясно, чем: телефончик блондиночки срочно требуется… Ага… Пишу… Так… двести девяносто шесть… так… шестьдесят… так… девяносто девять… Ну, удружила… Ну, выручила, Лёху… Так выручила, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Можно сказать, жизнь вторую дала… Ты что?.. Я ему «поцелую»!.. Век будет помнить. Что мое, то мое… А ты как думала?.. Я такой… Покруче Отелло… Молилась ли ты на ночь, Дездемона?.. Да… решительный и отважный… А что?.. Других в Кремль не приглашают… Короче… Говорил бы с тобой, лапонька, до утра, да Лёшка в ухо зудит… Не терпится позвонить своей блондиночке… До встречи у Большого! До завтра!
Соловьев, положив трубку, вышел из-за стола, придвинул Осинцеву бумажку с телефонным номером. И проворчал о том же, усаживаясь в кресле:
– Ну, подумай, что бы ты без меня делал?
Осинцев тут же стал набирать номер. Но в ответ – частые гудки. Значит, номер занят. Продолжает, не уставая, набирать номер. И, наконец-таки, там сняли трубку. Он услышал голос той, которую больше всего и хотел слышать сейчас, – голос Верочки. От радости даже перехватило дыхание. Оправился. Взял себя в руки. Пригласил в Большой, предупредил, что встречаются за пятнадцать минут до балетного спектакля. Осинцеву показалось, что Верочка обрадовалась его звонку, и приглашение с радостью приняла. Верочка попробовала выведать, откуда у него ее номер телефона. Осинцев держится стойко и тайну не выдает. Пусть, считает он, будет небольшая интрига.
Наивный Алёшка! Да его девушка только что разговаривала с подружкой и та ей все уже рассказала.
* * *
…Около одиннадцати спектакль закончился. Осинцев, держа легонько Верочку за локоток, вывел ее из Большого.
Вышел из театра, досадуя. На что? А на то, что и не поговорил. Верочка, это правда, была все время рядом (а как ослепительно выглядела!), однако… Возле вертелась эта парочка – Ирина и Никита. Никита пытался острить, но, как показалось Алексею, пошловато. Впрочем, Ирина хохотала. Значит, ей нравился юмор Никиты.
На площади возле Большого парочки расстались. Наконец-то! Ирина поспешила к станции метро. Сказала, что живет не рядом, где-то на Преображенке. Никита (слава Богу) напросился в провожатые и последовал за Ириной.
Алексей и Вера остались одни. Вера, взглянув на крохотные наручные часики, (сказала, что часы – подарок отца на ее восемнадцатилетие), спросила:
– Что дальше?
Алексей честно признался:
– Не знаю.
– Вот тебе и кавалер! – сказала она и усмехнулась.
– Ты, вроде бы, говорила вчера, что живешь поблизости от «Украины»… Если так, то… Позволь проводить…
Вера, озорничая, спросила:
– А если бы «не так», что тогда? Отказался бы проводить девушку?
Осинцев смущенно опустил глаза.
– Извини, я неудачно выразился.
– Все-таки, – Вера продолжает настаивать, – пошел бы провожать или нет?
– Пошел бы… Долг советского офицера обязывает…
– И сейчас? Тоже лишь «долг»? – Вера явно озорничает, цепляясь к словам.
– Не… Не только… И даже не столько… Мне самому очень хочется… А! – он от отчаяния мотнул головой. – Предлагаю пешую прогулку и – все. Перед сном – полезно. И… вечер, гляди, как хорош!
Вере доставляло особое удовольствие смущать провинциала – такого мужественного и настолько нерешительного и слабого перед ней.
По лицу Веры пробежала легкая ухмылка.
– Сразу, – заметила она, – видно, что не москвич.
– Почему?
– Не ориентируешься.
– А… Далек путь?
– Уж не близок, – лицо Алексея просияло. Вера, заметив и, конечно, догадавшись о причинах, все-таки спросила. – Чему радуешься?
– Еще бы!.. Это даже к лучшему… Поболтаем.
– Тогда, – Вера подхватила офицера под руку, – идем, Алексей.
Они пошли. Они шли и разговаривали без умолку. О чем? Да обо всем, что молодым приходило в голову. Алексея подмывало порасспросить Веру, например, о семье, однако, стесняясь, не желая показаться слишком любопытным, что, по его понятиям, недостойно мужчины, старался вопросов не задавать. Сама же Вера аккуратно тему семьи оставляла в стороне и не касалась. И если бы не крохотные швейцарские часики, которые у нее сейчас на руке, не знал бы он, что у нее есть отец. Что-то, пожалуй, скрывает. Впрочем, это Алексею могло всего лишь показаться.
Зато Вера дала волю своему любопытству. Она – женщина и этим всё сказано. Прошли-то всего несколько кварталов, а она уже знала об Алексее все (он отвечал с радостью и подробно): то, что в Афганистане, выполняя интернациональный воинский долг, погиб его отец; то, что потом, когда учился в суворовском, внезапно занемогла и вскоре умерла его мать, единственный родной человек, и он остался в этом мире один-одинёшенек; о том, что были подружки, но его отношения далеко никогда не заходили, потому что он сам не позволял; то, что он любит читать и перечитывать литературную классику, а вот в серьезной музыке плохо разбирается, Моцарта от Гайдна вряд ли отличит; то, что кое-каким спортом баловался, но любительски, не ради рекордов и медалей, а всего-то во имя общего физического развития.
– А что сейчас читаешь? – спросила Вера. Она-то с первой встречи с ним на «ты», он же, после театра только перешел на «ты» и получилось у него, Вера обратила внимание, все очень естественно, непроизвольно, так, что, пожалуй, он и сам не заметил.
– Толстого.
– А что именно?
– «Анну Каренину». А на очереди – «В августе сорок четвертого»… Богомолова… В Свердловске много разговоров об этом писателе. Читала?
– Нет. И, к стыду своему, даже не слышала.
– А я… Облазил все магазины в своем городе, но не нашел. Подогрели интерес критики…
– Ругают?
– Еще как! На части рвут… Позавчера забежал в книжный на Калининском проспекте, спросил продавщицу и она тут же выложила мне. Обрадовался такому дефициту. Купил.
– Надо будет почитать…
– А, хочешь, я тебе подарю книгу?
– Нет-нет, спасибо. Сама куплю.
Алексей вздохнул.
– Жаль… Я бы с радостью…
– Сам сказал, что дефицит…
– Ну и что? Для тебя – готов расстаться.
– Боже мой, зачем такие жертвы?
– Издеваешься?
– Ничуть. Я – серьезно. Я знаю, каково расставаться с тем, что так долго искал и, наконец, нашел-таки.
– Ну, если только так…
– Вопрос на засыпку, Алексей. Хочу проверить, внимательно ли читаешь и какова у тебя память?
– Спрашивай, Верочка.
– С чего начинается роман «Анна Каренина»?
– Сюжет первой главы? Ну, это каждый школьник знает.
– Нет-нет, я о другом: процитируй самое первое предложение? Сможешь?
– Пожалуйста.
– Ну-ка…
– Лев Николаевич, – Алексей начал отвечать, как на уроке, перед строгим преподавателем, – написал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Вера рассмеялась.
– За знание текста произведения – пятёрка. А сейчас проверю грамматику. Ответь мне: есть ли в процитированном тобой предложении какие-либо знаки препинания?
Алексей, задумавшись на пару секунд, вспоминая, ответил:
– Есть. Запятая перед словом «каждая».
– Так. Понятно. Теперь скажи: как пишется слово «по-своему»?
Вера с парнем, конечно, играет, но он-то к переэкзаменовке относится очень серьезно: вон, на высоком лбу даже испарина выступила. Боится опозориться.
– В слове есть тире между «по» и «своему».
– Не совсем так, конечно, ну, да, ладно: будем считать, что ответ правильный.
– Нет уж, Верочка! Без снисхождений, пожалуйста!
– Если настаиваешь… В слове – не тире, а дефис.
– Какая разница! Пишутся-то одинаково!
– Ошибаешься, Алексей: у тире с обеих сторон всегда должен быть пробел, дефис же с частями слова пишется без пробелов.
– Понял. Запомню… А я не придавал значения.
– Итак, экзамен закончен. Итоговая оценка, за знание литературного произведения и за грамотность – отлично. А ты, Алексей, молодчина: внимательно читаешь.
– Да, память у меня цепкая, – похвастался Алексей и добавил. – Но, на всякий случай, некоторые вещи еще и записываю в тетрадку: когда записываю, то крепче и дольше держится в голове да и можно, если что, освежить память.
Вера начинает смотреть на парня другими глазами. Она покачала головой.
– А ты – умница…
Алексей от похвалы смутился, покраснел и отвел глаза.
– Преувеличиваешь, Верочка.
– А скромность – украшает.
Алексей глубоко вздохнул.
– Я слышал другое: скромность, говорят, прерогатива ограниченных людей; не имея ума, говорят, они кичатся скромностью.
Вера серьезно заметила:
– Не говори…
– Увы, но это, скорее всего, так и есть.
– Нет и еще раз нет, – возразила девушка, а потом спросила. – Как ты относишься к Степану Аркадьевичу Облонскому?
– Обыкновенно: бабник – вот и все. Интересно не это…
– А что?
– То, как в доме отнеслись к его очередной «шалости». Жена – понятно. А другие? У Толстого: хотя Степан Аркадьевич кругом и виноват перед женой, но в доме все были на его стороне, даже самый близкий человек жены, нянюшка.
– Почему, как считаешь? Ведь и сейчас так: если муж сбегал налево, то это обществом воспринимается именно за шалость; если нечто подобное позволит себе жена, то это уже не иначе, как распутство. Почему одному позволительно все, а другому ничего?
– Я, Верочка, если хочешь знать, не одобряю никого: когда изменяет один из супругов, то это подлость; когда изменяют оба, то это уже чистейшей воды гадость.
Вера спросила:
– И ты жене не простишь, если она увлечется кем-либо?
– Ни за что! – с горячностью воскликнул Алексей и даже от отвращения (видимо, представил себе такую картину) брезгливо поморщился.
– А сам? – Вера копает глубоко, хотя это у них всего-то вторая встреча.
– Я? Жене? Изменить?! Никогда!
– Тут я с тобой, пожалуй, не соглашусь… Не все так просто, Алексей… Бывает, что обстоятельства сильнее нас.
– Все равно! Ничто не может служить оправданием измены, ничто!
– Излишне категоричен… Представь, что увлекся другой женщиной…
Алексей впервые позволил себе прервать Веру.
– И «представлять» не хочу!
Вера мягко заметила:
– Прости за повтор: категоричность, знаешь ли, не всегда…
– Есть в жизни то, где никакие компромиссы неуместны и непозволительны.
– Ну, хорошо… Ты гипотетически представь… Как у того же Облонского?.. Куча детей, постаревшая и, естественно, подурневшая жена, а он все еще – молодец молодцом. Перед глазами вертится молоденькая и смазливенькая мордашечка, строящая глазки и крутящая перед носом хвостом. Трудно, согласись, устоять.
– Ничего трудного… Жена есть жена… Первый и единственный человек, таким, сколько бы не прошло лет, какие бы морщины не покрыли ее лицо, и останется для меня навсегда.
Вера продолжает гнуть свое.
– И все-таки: ты не устоял и поддался животному инстинкту…
– Ну… Это будет все!
– А именно?
– Поступлю честно: приду, соберу вещи и уйду. Уважать же себя перестану навсегда – это – в любом случае.
– А если жена простит твою «шалость»?
– Все равно! Жена, даже простив (это ведь всего лишь слова), факт измены не забудет, и с укором будет смотреть в мою сторону. Что угодно, но вечный укор – я не выдержу.
Спустились поздние в это время сумерки. Зажглись фонари, а в небе засияли всей своей чистотой звезды. Очень слабый ветерок, гуляющий в кронах деревьев, мимо которых шли молодые, грустно перешептывался с листвой.
На углу, справа – телефонная будка. Увидев ее, Вера вспомнила про обязанность.
– Извини. На одну минуту, – она побежала к телефону-автомату, порылась в крохотной наплечной сумочке (скорее всего, из крокодиловой кожи), не найдя, обратилась к Алексею, оставшемуся стоять на месте:
– Монеточку не найдешь?
Алесей нашел в кармане несколько пятнадцатикопеечных монет (еще год назад звонок стоил две копейки, а нынче – подавай пятнадцать), подошел к телефону-автомату и протянул монеты. Тут же вернулся на исходную позицию, чтобы не смущать девушку во время телефонного разговора.
Вера вернулась быстро.
– Позвонила домой… Чтобы не волновались… Сказала, что гуляем, идем пешком, что я – не одна, в сопровождении блестящего офицера, а посему нет причин для волнения за мою безопасность.
– Серьезно так думаешь?
– Еще как…
– Любишь, да, родителей? – спросил и спохватился, что вопросом вторгается в святая святых девушки.
– Больше жизни!
– Я, – Алексей отвернулся и голос его дрогнул, – тоже… Любил… Офицером стал… В последнем письме отца, будто предчувствовал, что конец близок, было завещание: если, писал, что-либо с ним случится, то я должен продолжить его дело служения Родине… Поэтому и в суворовское пошел.
– Бедненький, – произнесла Вера и плечом прижалась к нему.
Алексей неожиданно для Веры обиделся.
– Не надо меня жалеть! Судьбу не выбирают: с ней рождаются и умирают.
– Нравится, как умело используешь словарный запас.
Похвала легла парню на душу. Однако, чтобы это не было слишком откровенным, заметил, притворно насупив длинные и густые брови:
– А сама все время цепляешься.
– В шутку же… Ну, захотелось поёрничать. Я же понимала у театра, что, смущаясь, волнуешься, отсюда и нечеткость мыслей…. Хотелось, чтобы еще больше засмущался.
– Получаешь удовольствие? Нравится других ставить в неловкое положение?
Вера кивнула.
– Нравится, когда такой блестящий мужчина, как ты, передо мной смущается, краснеет, заикается и беспрестанно опускает вниз свои голубенькие большие глазки.
Комплименты девушки Алексей решил разбавить (уж больно, как он считает, густо) самокритикой.
– Углан…
– Не скажи.
– Деревенщина…
– Глупости.
– Неотесанный…
– Неправда.
Алексею приятно на этот раз было слышать возражения на каждое слово. И он пускает самый весомый аргумент.
– Вот, Никита – другое дело.
– Пустомеля – твой Никита, – в сердцах вырвалось из Веры.
– А девчонки, завидев, млеют.
Вера снова и столь же решительно возразила:
– Не все!
– И тебе… он… не нравится? – спросил он, внимательно глядя девушке в глаза. Увидев, что та отрицательно мотает головой, сказал. – Только не ври, пожалуйста! Стройный, высокий, красивый, воспитанный (на лице прямо написано) в интеллигентной семье не может не нравиться девчонкам.
– Да, пригож… И что с того? Пустышка и ничего более. Лоск-то внешний. Уж он-то не страдает от скромности, потому что скудоумен.
Тут Алексей встал на сторону приятеля.
– Ты – не права. Парень – не дурак. А туповатым и недалеким всего лишь хочет казаться. Так, говорит, проще завоевывать девчонок, которые, по его мнению, шарахаются от умников.
– В любом случае, ты лучше его.
– И чем же?
– Тоньше, глубже, разностороннее.
Алексей галантно раскланялся.
– Благодарю… за предпочтение.
Они стояли на перекрестке, перед светофором, когда Алексей увидел слева, на той стороне улицы лотошницу, собиравшуюся, видимо, домой.
– Постой, пожалуйста, здесь, – сказал он девушке. – Я – мигом.
Он побежал через дорогу.
– Сколько? – запыхавшись, спросил он.
Лотошница не поняла и поэтому ответила вопросом на вопрос:
– Сколько стоят цветы?.. Вам – три, пять, семь?
– Все!
– Но тут много.
– Четвертной за все – хватит?
Уставшая за день женщина быстро закивала.
– Да-да… Более, чем.
Алексей положил перед лотошницей купюру, сам взял из ведра, наполненного водой, полураспустившиеся тюльпаны и побежал к Вере.
– Прими! – он протянул девушке охапку.
Вера взяла и прижала к груди.
– Спасибо… Господи, как их много!.. Ты миллионер, да?.. Как ты узнал, что ярко-красные тюльпаны – моя слабость?
– Ну… – Алексей замялся. Он не знал, как, не теряя лица, объяснить. Конечно, это была случайность, но признаваться ему в этом не хотелось. – Сердце подсказало, – счастливо сказал он и смущенно отвернулся. Ему трудно было смотреть на Веру. Потому что ее глаза в эту минуту были какие-то другие, теплее обычного.
После паузы Вера сказала:
– Люблю в мужчинах порывы.
Алексей ревниво подумал: «И сколько же их у тебя было?»
Они шли дальше и весело болтали, не замечая, что прохожих сильно поубавилось, что поток машин изрядно поредел.
Вот и мост через Москва-реку, упирающийся в Кутузовский проспект. Вот и временное обиталище Алексея – гостиница «Украина», на ступенях парадного входа которой в этот поздний час толчется народ.
– Фарцовщики! – пренебрежительно бросила Вера и отвернулась. – Кстати, ты можешь идти отдыхать. Тут уж я одна как-нибудь доберусь. Всего один квартал.
– Гонишь? – спросил Алексей.
– Нет, что ты!
– Тогда – до подъезда.
– Люблю, когда мужчина принимает решения.
Вот они свернули направо, прошли под аркой, во дворе повернули налево и остановились напротив третьего подъезда.
– Я – дома, – Вера подняла глаза вверх. – На кухне – свет. Ждут. Не спят. Смотри, как в открытом окне третьего этажа слегка колышется штора. Мама, прячась за ней, наблюдает за нами. Она всегда так делает. И уверяет, что не ради любопытства.
Алексей спросил:
– И часто тебя провожают мужчины?
– Часто, – ответила Вера и засмеялась. – Неужто ревнуешь? Уже?..
– Такую… Такую замечательную… Можно сказать, настоящую принцессу и не ревновать?!
Вера озорно встряхнула головой и над ней светло-золотистыми длинными волнистыми прядями вверх поднялись и опустились на плечи волосы.
– Ревность – ужасна, – заметила девушка, искоса поглядывая на Алексея. Видимо, ей была интересна его реакция.
– Нет ревности – нет и любви.
Вера, озорно поблескивая в ночи глазами, опять засмеялась.
– Уже и любовь?
– Почему, Верочка, нет?
Вера неожиданно заторопилась.
– Я – пойду, ладно? Завтра тебе позвоню.
– А телефон знаешь?
Девушка кивнула.
– Иришка сказала.
Она хотела было пойти к входной двери подъезда, но Алексей, взяв за руку, остановил.
– Верочка… Я хочу сказать, что… – он притянул Веру к себе, но она быстро отстранилась.
– Уж не поцеловать ли хочешь? – спросила Вера, еще дальше отстраняясь от него.
– Нет-нет, что ты, Верочка! Успокойся! Я хочу сказать… Понимаешь?..
– Извини, пока ничего не понимаю.
– Вчера… На Пушкинской… Сразу, как увидел… Влюбился, короче!
– В кого? Не в Иришку ли? – Вера все прекрасно понимает, но, чтобы скрыть собственное волнение, специально озорничает.
– В тебя! – в отчаянии выкрикнул, будто ему семнадцать лет, Алексей. – И сейчас… И сегодня… Окончательно убедился, что люблю… По-настоящему люблю.
– Эй, ямщик! Не гони лошадей! Нам некуда больше спешить, – пропела Вера своим замечательным контральто и побежала в подъезд.
Алексей растерянно крутил головой. Ему надо было сказать еще что-то, очень-очень важное, но он не знал, что именно. Голова – гудит и совершенно пуста.
Вера уже открыла дверь подъезда. Еще несколько секунд она скроется с его глаз.
– Верочка! – крикнул он вдогонку. – А я?.. Хоть чуть-чуть нравлюсь тебе?.. А?..
– Дурачок! – ответила она и, смеясь, скрылась внутри.
С минуту Алексей стоял, переминаясь с ноги на ногу. Стоял и смотрел на распахнутое окно третьего этажа. Штора по-прежнему волновалась: то ли от свежего ветерка, проникающего на кухню, то ли еще по какой причине.
О проекте
О подписке