«Милая мне говорит, что ничьей бы не стала женою кроме меня…» —
 

становится совершенно понятным в применении к Клодии.

Самым лучшим подтверждением тождества Лезбии с Клодией, состоявшей с братом своим Публием Клодием Пульхером в преступной связи, может служить 79, 1:

 
«Лезбий красив. Ну, так что ж? Он Лезбии нравится боле».
 

Если Лезбия – Клодия, то, очевидно, Лезбий – псевдоним Клодия, который по игривости Катулла, не чуждающегося игры слов, потому и назван красивым, чтобы указать, что он pulcher, т. е. Pulcher. Что касается до низкой степени безнравственности, на которой мы у Катулла под конец находим Лезбию, то, с одной стороны, это может быть поэтическое преувеличение, а с другой – такие примеры все чаще и чаще выступали среди римских дам (Мессалина), да и самую Клодию Цицерон недаром обзывал proterva meretrix и amica omnium.

Наконец страсть Катулла к Лезбии остыла, мало-помалу он, вероятно, и сам пожелал удалиться от римской праздности, а быть может, и отец его побуждал к тому, и он решился предаться служебной карьере, поступивши в свиту провинциального претора. Состоящим в этой свите независимо от содержания предоставлялись случаи и к наживе и даже вымогательствами. Быть может, Катулл сам выбрал местом служения Вифинию, чтобы посетить могилу своего брата. Здесь пропретором был К. Меммий, за которым последовал Катулл в 57 г. до P. X. Меммий, будучи политиком и оратором, был в то же время эротическим поэтом, и Лукреций почтил его посвящением своего стихотворения de rerum natura: таким образом, понятно и его желание прежде всего посетить Трою. Там, или, лучше сказать, на возвратном пути, Катулл написал свою прекрасную эпитафию к погребенному там брату. Во время своего, быть может, двухлетнего, пребывания в Вифинии, он нимало не отстал от своих товарищей в желании наживы, чтобы вознаградить себя за расходы столичной жизни. Но обманувшись в расчетах, он с восторгом одновременно с своими товарищами в 56 году отправился в обратный путь, хотя все возвращались отдельно (46, 11). В прекрасном 46 ст. он живо описывает радость путешествия. Вернувшись домой морем, поэтически описанным им в 4, он, наконец, достиг до прозрачного озера Бенака (4, 24) и вернулся в свою родную виллу на Сирмионе, которую он радостно приветствует в 31.

Нельзя утвердительно сказать, вернулся ли он домой, не приобретя ничего, или же запасся в Вифинии кораблем с гребцами. С Сирмиона и из Вероны Катулл по свидании с отцом снова вернулся в Рим, где написал (10) характерную картину из тогдашних нравов.

В Риме Катулл, свободный на этот раз от исключительной страсти к Лезбии, мог предаться светской жизни в кругу друзей. Как ни справедлив был впоследствии Гораций, указывая на всемирное владычество и богатство как на причину упадка римских нравов, а Ювенал через 200 лет в своей ненависти к юрким грекам, верность их указаний не в силах изменить исторической цепи причинности. Во время Цицерона и Катулла Рим давно уже закипал греческою образованностью, и на первых порах Рим наук и искусств начинался именно там, где кончалась Греция, т. е. в Александрии. Нравственная разнузданность Лезбии (Клодии) роняет ее в наших глазах и уронила в глазах Катулла, но Вестфаль совершенно справедливо говорит: «Без любви к Лезбии Катулл никогда бы не вышел из круга александрийской поэзии».

Понятно, что по возвращении в Рим Катулл еще теснее прильнул к кружку старых литературных друзей. Рим в то время кипел признанными и непризнанными стихотворцами. Мы уже видели, что серьезные чиновники, преторы и публичные ораторы предавались писанию стихов. Понятно, что для истинных жрецов искусства подобные стихотворцы и их стихи были истинной карой, как это видно из самых произведений Катулла. В настоящее время ограничимся указанием на тех истинных друзей поэта, в кругу которых снова оживилась и отчасти изменилась его муза.

Особенной, можно сказать, восторженной любовью Катулла пользовался К. Лициний Кальв, поэт до того сходный с Катуллом по роду поэзии, что нередко его имя упоминалось в неразрывной связи с именем нашего поэта, как, например, у Горация (Сат. и, 10, 19):

 
Что за Кальвом одним привычен бренчать да Катуллом.
 

Далее с К. Гельвием Цинною, эпиграмматическим поэтом (95), продолжалась дружественная связь, возникшая в Вифинии. Поэту Корнифицию посвящено 38; Цэцилию из Комума 35. Об историке Корнелии Непоте мы говорили выше. Но Катулл был дружен не с одними писателями: в этом направлении всего ярче выступает его нежная дружба к двум друзьям, Веранию и Фабуллу, о которых можно предположить, что они его сверстники – веронцы. Рядом с ними находим мы светских друзей поэта: Камерия (58b и 55), Алфена (30), Септимия (45), которому посвящено это прелестное любовное стихотворение, быть может, совершеннейшее по форме из всего, что написал Катулл. Но в последние годы уже не любовь, а дружба, удовольствия, насмешка и ненависть составляют мотивы стихотворения. Его эпиграммы своею резкостью и бесцеремонностью (чтобы не сказать цинизмом) снова сближают его для нас с Пушкиным. Оба словно подслушали выражение Вольтера: «il ne s’agit pas de le render ridicule, il s’agit de le dé shonorer» и, стараясь замарать своего врага, они преднамеренно окунали перо в грязь. Полемику Катулла против Цезаря Вестфаль объясняет тем, что в Вероне Катулл любил Амеану, но она предпочла ему одного из военачальников Цезаря Мамурру (41, 43. 29, 7): отсюда ненависть Катулла сначала против Мамурры, а потом уже и против самого Цезаря. Другие же полагают, что Катулл уже в Вифинии стал вдаваться в политические интересы, а позднее еще заразился ими от друга своего оратора Кальва, который был противником Цезаря и его приближенных. Едкое стихотворение 29, написанное в конце 55 года, сильно затронуло Цезаря, не столько как голос оппозиции, для Катулла мало привлекательной, сколько как личность; и вот ловкий и прозорливый полководец, уже сумевший примириться с Кальвом, успел в том же году, после очевидного упорства (54?) и (93) со стороны Катулла, примириться и с последним. Весьма вероятно, что сближение произошло в Вероне, при содействии Катуллова отца, состоявшего, как мы уже видели, с Цезарем в дружеских отношениях. Дело в том, что вскоре после того Катулл написал 11-е стих., в котором он как бы видит себя сопровождающим Цезаря в походах и изумленным его подвигами. Быть может, что ввиду новой блестящей служебной карьеры, к радости отца открывшейся пред поэтом, Лезбия решилась на свою неудачную попытку нового примирения с Катуллом, но всему этому преждевременная смерть поэта положила предел. Катулл умер в 54 г. до P. X., и многие в 38 видят стихотворение, написанное им во время предсмертной болезни. Приводим:

Краткий обзор хронологически верных указаний:

Год рождения 87 или 84.

Вскорости за семнадцатым годом от рождения (70 или 65): смерть брата, затем 68а, 65, 66. Вскорости за 68а, 68b и 68с.

Лезбия замужем (8и, и), следовательно, если Лезбия – Клодия, муж которой умер в 59 году, и стихотворение 83 написано не позднее этого года. (Сличи также 77. К Руфу).

Меммий, пропретор Вифинии (57–56). К этому времени – 101. 46.

Возвращение 56 или 53 года: сюда 31. 4. 10. 28. 47.

Процесс Ватиния 56 или 54 года: 53. (Сравни 14. 3).

Известные события 55 года: 113. 55. 29. 11. 45.

Вот то немногое, что мы считали необходимым сказать читателю, желающему вступить в небольшую, но чрезвычайно разнообразную картинную галерею Катулла), где в хаотическом беспорядке рядом со сравнительно большими оригинальными картинами красуются летучие силуэты в две строчки. Без вручаемого нашим предисловием более или менее последовательного каталога, и самые подстрочные объяснения не могли бы ему помочь ни в ясном понимании текста, ни в художественном наслаждении. Если книжку всякого истинного лирика можно сравнить с кладбищем когда-то живых и даже жгучих внутренних событий, то у Катулла, писавшего прямо под впечатлением минуты, мертвецы лежат не перегоревшие до неузнаваемости в огне вдохновенен, а в том самом виде и наряде, в каком они являлись перед его творческим воображением. Конечно, не проживи Катулл своего короткого века Катуллом, не было бы и его книжки. Не знай мы его жизни с ее обстановкой, мы не поняли бы и его книжки; но мы слишком хорошо знаем, что связь между житейским (эмпирическим) характером человека и его умственной деятельностью далеко не та, что между эмпирическим характером и эмпирическими действиями, и часто бывает совершенно обратная. Так, например, нелюдимый ипохондрик Гоголь не перестает хохотать в своих произведениях. Вот почему мы не желаем вступать в полемику с теми, которые указывают на злобные выходки Катулла против Амеаны, которую он когда-то любил, на его злобу против людей, с которыми он некогда был дружен, на алчность к наживе, высказанную по поводу воинской службы, на крутой поворот к похвалам Цезаря, которого до примирения он так язвил. Если, несмотря на эти недостатки, читатель, подобно нам, не признает в молодом и еще нравственно не окрепнувшем Катулле живого и милого юноши, то, при известном художественном чутье, он тем не менее не может не узнать в Катулле одного из замечательнейших лирических поэтов, не только между римскими, но и между лириками всех веков и народностей.

Переводчик