Жизнь Катулла

Цизальпинская Галлия вскоре после своего покорения стала сопричастна римскому образованию и литературе. Особенно в последнее столетие Римской республики происходили частые передвижения ученых римлян в Галлию Тогату и выдающихся галльских писателей в столицу. Достаточно указать на Корнелия Непота с берегов По, мантуанца Вергилия и Ливия патавинца (падуанца). Единовременно с римским образованием возникали и римские имена. Так, сотни раз встречается в надписях Вероны род Валериев, и фамилия Валериев Катуллов занимала, вероятно, в Вероне почетное положение. Отец поэта состоял с Цезарем в отношениях гостеприимства. Он владел виллой на Сирмионском полуострове близ Гардского озера и, как кажется, не забывал своего сына в столице денежною поддержкой. Если признать, что поэт наш родился в консульство Л. Корнелия Цинны, то, так как Цинна был в первый раз консулом в 87 г., а во второй в 84 г. до P. X., то нужно признать и один из этих годов за год рождения поэта. А как есть свидетельство, что поэт немногим пережил тридцатилетий возраст и в его произведениях нет указаний на события позднее 54 г. до P. X., то с известной уверенностью можно сказать, что поэт умер в 55 г. до P. X., 32 лет от рождения. Имя Квинт приписано ему Плинием (в Нат. Ист.) ошибочно от смешения с Квинтом Лутацием Катуллом, тогда как Гаем называет его Апулей, согласно с хроникой Гиеронима.

Кроме собственных явных намеков поэта, Овидий и Марциал прямо называют Верону родиной Катулла. Рано, однако, покинул Катулл свою галльскую отчизну для всемирной столицы: живу в Риме я больше: там дом, там и оседлость моя, там я провожу свои годы, говорит он в одном из ранних стихотворений (68а, I, ст. 34) и при этом упоминает о множестве любовных стихотворений, написанных раньше. В те времена, как впервой получил я белую тогу (ст. 15), – следовательно, приблизительно на шестнадцатом или семнадцатом году своей жизни, – много я песен пропел. Понятно, что предавшись в Риме поэзии, дружбе и любви, он сначала вступил в круг своих земляков, как о том свидетельствуют его стихотворения к Корнелию Непоту (1, Тогда уже ст. 5), к Целию и Квинтию, – между веронскою всей вы молодежью цветки (100, ст. 2) и др. Но при достаточности Катулла ему было легко вступить и в высшие круги римского общества, где при поэтическом таланте и живости характера он мог нравиться женщинам. В пользу его достаточности свидетельствующие вилла и поместье, которыми он обладал близ Тибура (44), равно как и случайно приводимые суммы его расходов и обращенных к нему просьб (10 000 сестерций 41, ст. 2; 103, ст. и; 100,000 сестерций 23, ст. 26).

Насчет богатства Катулла мы не можем согласиться с Ризе, принимающим выражение: «вид у Катулла явно в кармане водят одни лишь пауки» (13, ст. 8) только за временное состояние кармана поэта. Мы думаем, что он нуждался, так как самая его вилла (26) в залоге и нимало не ручается за денежную состоятельность поэта, да и куплена на чужие деньги, как на то в своем месте указывает Вестфаль.

Зажив столичным жителем, он скоро научился смотреть сверху вниз на деревенщину, мужиконенавистника и провинцию (22, 14. 36, 19. 43, 6) и запутался в любовные похождения, какими переполнено было римское общество. Самою сильною страстью воспылал он к непоименованной женщине; чтобы способствовать свиданиям с нею, друг поэта Малий, позднее, по усыновлению, прозванный Аллием, отворил влюбленным свой дом. Из довольно раннего стихотворения (68b) мы знакомимся как с могуществом первоначальной страсти поэта, так и с позднейшим его успокоением и даже утомлением. (Слич. 68, 51–135–160 ст.)

Эта страсть или по крайней мере закипевший из нее поток любовных песен подверглись резкому перерыву (68, 15) по случаю горестной вести, что единственный и горячо любимый брат Катулла умер в отдаленной Трое (68, 19–90 ст.), куда знатный молодой человек, быть может, отправился в свите какого-либо претора. Эта горестная весть сильно опечалила поэта. Вполне вероятно, что с этим связано его грустное настроение, высказавшееся (68а) в Вероне, куда он мог отправиться, чтобы утешить отца и привести в порядок дела покойного брата. Он не только отказывает Малию в просьбе о веселых стихотворениях, но и с знатным оратором Гортензием поступает так же, ссылаясь на смерть брата (65, 5), и только с трудом собирает силы для перевода стихотворения Каллимаха (66). Но уже следующее вскоре за 68 а), 68 b) показывает, как любовь понемногу занимает прежнее место в душе поэта.

О любви Катулла к Лезбии, наполняющей следующую эпоху жизни поэта и возвысившей его до высочайших степеней лиризма, написано много всяких предположений. Если допустим, что поэт, выражавший свое душевное волнение, вовсе не желал оставить потомкам каких-либо положительных данных, что его стихотворения, подобно душе каждого человека, исполнены противоречий, то мы не возьмемся составлять точную картину этой любви, всего меньше станем пускаться в математическое разделение этого времени на периоды (в роде счастье – подозрение – разрыв). Все эти перемены способны волновать человека, а тем более впечатлительного поэта в один и тот же день.

Напрасно ссылаться на слова самого поэта о долгой любви (76, 13) и долгом благочестии (76, 5), стараясь объяснить их течением многих лет. А что если в этом случае часы казались ему годами? Поэтому мы можем излагать лишь то, что не стояло бы в явном противоречии с поэтом и его произведениями. Его тоскливое стремление к Лезбии уже слышно во 2, а 51, – 13, – 16 выражает не только упоение ее лицезрением, но и полнейшее ему подчинение до болезненности. При ее благосклонности он (5, 7) исполняется восторгом, он прославляет ее красоту (86) и позднее (43), и песнь его воспевает то, что ей нравится (3, 13, 11). Мы слышим поддразнивание там, где она любезно к нему обращается, или где он полагает, что под ее злобой скрывается любовь (92, 70, 72, и 83 и 36). Но раздаются и другие звуки. Он заставил Лезбию изменить ее супругу, над которым он (83) грубо издевается: как же было ему при этом надеяться, что она останется ему верна! И если он, по-видимому, относился в прежней любви к такому заслуженному жребию гораздо хладнокровнее (68, 135^[1]), то в настоящем случае справедливая кара за его увлечение скоро губит его счастье и самую жизнь. В этот период его духовных колебаний никакое хронологическое распределение его песен невозможно. Он видит себя обманутым и разражается поносительными стихами против возлюбленной и, тем не менее, при новой ее благосклонности, он снова блаженствует (107, 109 и в особенности прелест. стих. 36): тут истребляются прежние насмешливые стихотворения, и он стыдится своих нападок (104), и только в 109 в нем возникает по-прежнему легкое сомнение насчет будущего.

Хотя он старается (в смысле прежних стихов 51, 13–16) приободриться и, когда она его оставляет в стороне, отстать от нее в свою очередь (8); но такое намерение лишь наполовину искренно. Как он при этом страдает, чувствуя притом собственную верность, свидетельствуют 87, 75, и в особенности 76; что при этом страдает и его нравственное достоинство, видим мы по тону многих стихотворений против его соперников, к которым Лезбия обращается с постепенно возрастающей необузданностью, как, например, против Руфа (77), Геллия (91), Квинтия (82), неизвестного (78 b), против Лезбия (79) и, наконец, даже против Эгнатия и подобных (37). Пламя любви все более и более превращалось в пламя ревности, даже ненависти, или как Катулл сам говорит, в нем осталась страсть, но уважение и благожелательство исчезли (72, 87, 75, 85).

Ни у одного поэта мы не встречали такого яркого, а между тем психологически верного, разделения в одной и той же душе неудержимого страстного влечения от уважения и благожелательства, хотя вопрос этот можно назвать самым жизненным во всех дружеских, а тем более супружеских отношениях, в которых первое, как мимолетное не может служить прочной основою союза, а вторые скрепляют его даже и после периода лихорадочной страсти. Но и утратив уважение и благожелательство к любимой женщине, Катулл не в силах был надолго сохранить самую непосредственную страсть, когда Лезбия стала открыто предаваться разврату, как о том свидетельствуют пропущенная нами 37 и затем 58, 76, 24. Тогда он силится в трогательном 76 дать себе отчет в своем несчастии, в котором он признает себя невинным. Это стихотворение по нежности и задушевности ярко выдается в древней поэзии, подходя тоном скорее к Байрону или к Тютчеву. Наконец, поэт освободился от своей страсти. Когда в 55 году до P. X. по прошествии долгого времени Лезбия неловко пыталась возобновить прерванную связь, Катулл уже нашел силу спокойно высказать ей (11), что подобные вещи не возобновляются. Какая меткость и прелесть в последнем куплете этого стихотворения:

 
«Прежней любви ей моей не дождаться
Той, что́ убита ее же недугом
Словно цветок на окраине поля
Срезанный плугом».
 

Апулей говорит, что Катуллова Лезбия только псевдоним Клодии. Этим именем поэт в первый раз обзывает возлюбленную Клодию в саффической оде 51, быть может, вследствие бывшего между ними разговора о Саффо, уроженке Лесбоса. Выражение Марциала: Лезбия диктовала тебе, вдохновенный Катулл – едва ли можно понимать в буквальном смысле, а не в смысле «вдохновляла тебя!