Глава 1

– Я помню, как мама надела на меня фиолетовое платье.

– А я помню, как меня брат на батуте забыл и я весь день прыгал!

– А я динозавров помню!

– Настоящих?!

– Конечно!

– Настоящих, как же, слушай его больше!

– Я не вру!

– Эди, а ты что первое помнишь?

– Огонь.

– Вааау, – тянут дети, не зная, о чём это говорит, но понимая, что это круто.

Эди знает, что огонь – это не круто. Круто – это папина работа, ушки их пёсика Чипа, мамина рабочая куртка. Некруто – это огонь, полицейские и пялиться на людей. Мама так и говорит Эди в автобусе: «Не пялься, это неприлично». Неприлично – это как некруто, только сложнее. Копаться в мамином столе, хранить куриные косточки и жечь вещи тоже неприлично. Но Эди всё равно играется с мамиными ножами, раскладывает косточки в пустые горшки на подоконнике – цветы всё равно почему-то умерли от бензина – и жжёт вычесанную шерсть Чипа. И Эди продолжает всматриваться в лица людей.

– Тебе нужно научиться заплетать волосы, Эди, – говорит мама, перебирая её персиковые пряди. Эди не знает, зачем заплетать волосы, если пучок быстрее, а у неё совсем нет времени. – Они у тебя очень красивые, как у ангела. Не стриги их никогда.

Мысль о том, чтобы состричь волосы, не оставляет её голову, пока она их не состригает. Всего лишь по плечи, она даже всё ещё похожа на девочку, но мама сетует и отец вздыхает: красивые всё же были.

– Куда ты их дела? Зачем состригла?

– Я хотела посмотреть, как они горят.

Мама застывает на мелкую секундочку, а затем присаживается рядом с ней повседневно, но её спина словно железная, она едва дышит. Эди видит, что маме что-то не нравится.

– И как они горят?

– Ужасно быстро, а воняю-ю-ют…– морщится девочка. – Я больше не буду, честно.

– Ну хоть состричь перед сожжением догадалась, – ставит руки в боки отец.

– Не играйся с огнём, доченька, – шепчет ей мама и трёт глаза ладонями, словно устала в мастерской. Только глаза вдруг красные и мокрые, и Эди легко понимает, что мама плачет, что она очень сильно расстроила её стрижкой.

– Мамочка, ты…– межуется ребёнок. – Прости. Меня.

– Всё нормально, Эди, – говорит мама, но уголки губ дрожат, когда она пытается улыбнуться. Эди вглядывается в её лицо. Она силится узнать, что не так.

Эди очень повезло – мама и папа всегда дома, по выходным они играют в Скрэббл: мама кричит на папу, вскакивая с места, папа комично смотрит на дочку, будто испугался, и та хохочет. Она никогда не остаётся одна. А когда ей снятся кошмары, она быстро прибегает к родителям через их небольшой домик. Гораздо больше папин гараж. Раньше, как говорит мама по телефону, он был частью дома, но теперь стоит отдельно. Ещё мама говорит: «Будешь подслушивать, вырастешь лопоухая». В гараже папа чинит машины и даже лодки. Эди мечтает поплавать на лодке и Чип тоже – он часто тянет её к речке у дороги. Чип большой, но не как лошадь, и лохматый, но не как Эди. У него есть когти, но он не царапается, как кошки, и зубы, но он не кусается, как одноклассник Кевин, который прокусил руку Джоша и несколько детей заплакало от вида крови. Мама говорит, что Чип очень умный, но очень балованный – всегда спит с Эди и помогает ей копать мамины грядки. Эди им гордится, он замечательный помощник и даже может принести палку, и однажды точно будет её юнгой.

А одной весной Чип находит змею. Она совсем не зелёная, как хотелось бы, зато у неё жёлтые ушки, и когда Эди трогает влажную шкуру, её ладошка застывает в шоке – она совсем не как человек и не как Чип. Змея оборачивает вокруг неё хвостик, и Эди хватает её за голову. Змея раскрывает рот и пялится на довольную девочку.

– Мама-а-а! Папа-а-а! – несётся с заднего двора Эди. – Змея-я-я!

Когда маленькая ножка ступает на порог, взмыленный отец с лопатой смотрит на неё в ужасе – змея полностью обернулась вокруг ручки его дочери, и мама только успевает сказать «Закрой глазки, Эди», прежде чем к ней подлетает отец. Что-то твёрдое и холодное проезжается по её запястью, а затем раздаётся хруст. Когда Эди открывает глаза, у неё в руке голова с жёлтыми ушками и напуганными глазками, а по руке течёт кровь, совсем как у Джоша.

– Эди, закрой глаза!

Эди не считает красивым мясо в бесконечной змеиной шее и её несчастную мёртвую голову, но закрыть глаза она больше не может. Папа забирает голову и уносит окровавленный секатор, а мама растягивает змеиную шею, чтобы она отпустила руку Эди, и её собственные руки дрожат от натуги.

– Мышцы остались в тонусе, – комментирует она зачем-то.

Запершись у себя, Эди открывает купленный мамой дневничок и под рисунком мокрого Чипа записывает: «После смерти мышцы не расслабляются». С этих пор, ловя змей, Эди и Чип не показывают их родителям. Эди не кажется это плохим – родители, например, не показывают ей фотографии.

Люди должны не показывать что-то друг другу.

– Эди, уйди, пожалуйста, – дрожащим голосом просит отец, отвернув лицо к окну, и вытирает жирные руки о парадную рубашку. Растерянная, Эди вглядывается в его затылок и трёт влажными ладошками юбку – должно быть, его грусть связана с солдатиком, которого Эди нашла в земле. С этим солдатиком, нетрудно посудить, играл когда-то её брат.

– Мам, – плаксиво спрашивает Эди, закрывая за собой кухонную дверь. – Папе, кажется, нехорошо.

– Он в порядке, – тяжело вздыхает мама и отводит взгляд. Она нарезает праздничную индейку, только руки её слабее обычного – не сразу прорезают хрящи. Эди всматривается.

Чип – лучший друг, Ребекка – лучшая подруга. У них в школе все дружные, дерутся всего раз в неделю, а Эди всегда тихонько рассказывает учительнице, кто на самом деле первый начал. Эди не обижают, хотя она никогда не придумывает игры и молчит на групповых занятиях. На обеде с ней сидит только заика Ребекка – остальным детям не хватает терпения дослушать девочку до конца. Говорят, родители Ребекки настолько бедные, что она не сможет пойти в старшую школу, и тогда Эди видит: заклеенные кроссовки вместо зимних сапог, куртка с треснувшими рукавами, обед из двух бутербродов или одного пирожка. Но Ребекка обязательно пойдёт в старшую школу: во-первых, Эди знает, что в старшую школу берут без денег, во-вторых, у Ребекки красивые оранжевые волосы, в-третьих, у неё есть коллекция бабочек, некоторые даже ещё не умерли, и Эди ужасно интересно, когда же белая согласится есть чипсы. А ещё Ребекка одалживает Эди книжки своих родителей про мозги и про воду, которые она читает в ночи с фонариком, несмотря на папино «Не читай в темноте, испортишь зрение».

Про семью Эди тоже говорят разное. Эди слышит это, когда гуляет в своём районе и собирает личинок: «Это оставшаяся тех поехавших? Бедная девочка. Но лучше, чем в детдоме». Эди знает, что её родители не сумасшедшие. Их так называют, наверное, за то, что они хотят справедливости. Так Эди выучивает: хотеть справедливости значит быть сумасшедшей. Или это оттого, что они не доверяют полицейским. Потому что все доверяют полицейским. Но если ты не веришь в полицейских, то это не значит, что ты сумасшедший. А может, всё наоборот, и все вокруг сумасшедшие? Или, например, если ты не веришь в Иисуса. Эди не нравится мёртвый человек на её шее, к тому же, ей кажется, что на небе жить нельзя – тогда бы самолёты привозили людей на облака и те бы просто ходили, куда надо. А ещё иногда облаков не бывает совсем, и сидеть богу, значит, негде!

Но мёртвого человека на шее Эди носит – родители водят её в церковь по воскресеньям, а там все с ним должны быть. Если бы у Эди спросили, то она бы взяла с собой Чипа, а не Иисуса, но священник ничего не смыслит в друзьях.

Ещё по воскресеньям папа и мама читают квадратики в газете, которые Ребекка называет грустными.

– Потому что там всегда кто-нибудь умирает.

Эди не грустит, вырезая квадратики из выброшенных в урну газет. Она собирает новости про пожары и побеги, а ещё про похищения и исчезновения. Мама и папа иногда говорят эти словапро её братьев и сестёр, значит, это важно. Эди открывает свой дневник с кошечкой и вклеивает туда суровые клочки со страшными словами на них. Там же она пишет: «Трава не горит, но железяки в огне чернеют».

Эди грустит, только когда грустят мама или папа. Иногда от грусти у мамы сильно стучит сердце, ей становится трудно дышать, и Эди мерит её давление тонометром, потому что он нетрудный и биение забавно щекочет уши.

– Ты совсем важная, – шепчет мама и приглаживает свои седеющие волосы.

– Тшшш! – шипит Эди, прислушиваясь к тяжёлому биению.

– Из тебя, наверное, вырастет замечательный доктор, – говорит мама ещё громче и смеётся под строгим взглядом.

Эди ничего не отвечает – она стягивает под шумок стетоскоп и слушает пузико Чипа, рыбы, которую поймал папа, и голубя, который умирает у соседского забора.

«У всего тёплого и дышащего есть сердца и кровь».

Позже появляется сноска:

«У змей тоже есть сердца и кровь, надо разобраться».

Люди из дома напротив никогда не обзывают её семью. Они, правда, и пироги не носят, как соседи её одноклассников, и на праздники не зовут, только здороваются, когда едут на работу. Эди не обижается, как папа:

– Как можно такими нелюдимыми быть? – морщит он свой смуглый лоб, бросая гаечный ключ в кучу инструментов. – Соседи должны хорошо общаться, чтобы доверять и помогать друг другу, это все знают. Подержи масло, Эди.

У соседей, мистера и миссис Милкович, нет детей, и они никогда не целуются, как мама с папой, хотя родители зовут их парой. Эди рада, что они не хотят к ним в гости. Ей не очень нравятся гости родителей.

– Эди, некрасиво ходить без крестика, ещё и со сбитыми коленями.

– Эди, девочка должна уметь шить.

– Иди к нам танцевать, Эди!

Эди не нравится крестик, Эди не нравится шить и Эди не нравится танцевать! Она выворачивается из рук мистера Тингли и убегает на улицу. А ещё ей не нравится эта их песня про султанов. Она слышала в школе песню про клоуна, она в сто раз круче, даже круче папиной работы!

– Ну и ладно, – бурчит Эди Чипу, затягивая копну в пучок. – Пускай танцуют. Значит, им хорошо. Ты только скажи, как замёрзнешь, – просит она пса. – Потому что ты много чихаешь и беспокоишь меня. – В ответ Чип лижет лицо и забирается передними лапам на девчачьи колени, чтобы она чесала ему пушистую шею. – Но у тебя хорошее сердцебиение, – хвалит Эди, зарываясь в тёмную шёрстку, – даже быстрее, чем у мамы. Это потому, что ты беш… Тшшш!

Она заталкивает Чипа под сайдинг и лезет следом. На улицу выходят миссис Свифт и мистер Пеппер – папины громкие друзья. Приходя в гости, они тут постоянно курят, а Эди постоянно подслушивает. Она даже знает, что они целовались, только вот у них разные фамилии.

– Бедная Джехона, – говорит Свифт о её матери, – совсем закопалась в своих деревяшках.

– Она так прячется, – ленно вздыхает Пеппер.

– А Фитор? – продолжает Свифт звонким голосом. – Как он может верить незнакомцам по телефону? Мало ли похожих детей.

– Он цепляется за надежду, – философски тянет Пеппер.

– Жалко на них смотреть.

– Это софистика.

Пеппер ещё раз вздыхает.

Иногда отец уезжает в командировки. Пускай он работает в собственной мастерской, ему иногда звонят и просят срочно приехать. Наверное, клиенты. Тогда другие клиенты приходят и ругаются, потому что их машины не починены.

– Я могу! – вызывается Эди.

Но мама не даёт ей, и клиенты смотрят на неё укоризненно.

– Ну и ладно, ну и сидите дома, – закатывает глаза подросток.

– Эди Галица!

Возвращается папа из командировок всегда грустный. Не так просто, как Ребекка или Чип, а по-взрослому: он вскидывает брови, словно всё случилось по его плану, но вздыхает и вдумчиво замирает перед каждым действием. Он всегда привозит ей книжку с загадками, но Эди неловко радоваться, когда папины чёрные глаза встречают её.

– Я постелю свежее бельё, пока ты будешь купаться, хорошо?

– Спасибо, – теплеет он, и тяжёлые смуглые плечи опускаются чуть легче.

Эди не лезет дальше – сказать-то ей, на самом деле, нечего.

А однажды папа привозит из командировки неместную газету и убирает её в родительский сервант. Как только онпрячется в гараже, а из маминой мастерской доносятся звуки стругания, Эди хватает газету и ищет что-то, чего она не знает, но точно поймёт, когда увидит.

И она видит.

Девочка замирает под гнётом жуткого чувства, будто за ней наблюдают. Но нет,никто не смотрит. Всё дело в ужасе перед призраками, которые материализуются в её руках.

«Разыскиваются дети Галица: Арта, Эрвин, Калтрина, Дхимитер».

В те редкие моменты, когда с Эди обсуждали остальных детей, родители говорили, что все их фотографии сгорели. Но вот они, братья и сёстры, смотрят на неё и, кажется, вот-вот скажут: «Где же ты, Эди?»

– Всё у вас осталось, – шепчет Эди и прижимает странички к груди, туда, где заходится сердце. Это очень важные фотографии, но, как назло, незаметно их не вырежешь.

Входная дверь хлопает, и времени на вспышку ярости не остаётся – трясущимися руками, но чёткими движениями Эди кладёт газету на место. «Быстро, что тебе было нужно?»

Отец застаёт её с гуталином.

– Эди?..

– Мне нужно проверить чёткость оставляемых Чипом следов, – тараторит она, огибая отца и выскакивая в коридор, – всего четыре мазка, обещаю!

Ночью, переводя через кальку лица своих братьев и сестёр в дневник, Эди дописывает: «У Чипа окраска следов сохраняется дольше, но у меня следы глубже». На всякий случай она вскрывает переводки лаком.

Четыре дня в году мама плачет вместе с папой. Они всегда пекут торт вместе, наливают себе вино, «Эди, какое тебе вино, немедленно прекрати» и пьют за одного из них: за Арту, Эрвина, Калтрину или Дхимитера. Эди кушает тортик и почти сразу зевает – как назло родители накрывают стол поздно! Когда её отправляют спать, на кухне звуки стихают, словно бы мама и папа молчат или шепчут. А после тишины звенят всхлипы. Эди уже поняла, что они хотят плакать, иначе бы они не продолжали печь торты и пить вино, поэтому она не мешает.

Но крадётся к двери и подслушивает.

Однажды папа говорит: «Это могут быть братья оттуда».

«Братья! У папы нет братьев!» Это кажется Эди нелогично важным, и она делает новую запись, сразу под «У горящего дяди в кино текла кровь – узнать, правда ли такое».

– Нет, неправда, Эди, и больше никакого телевидения после девяти вечера.

Хотя мама, блин, дурацкая и запрещает ей, взрослой, страшилки, Эди любит её грустные ласковые глаза, её седые волосы, её пахнущие деревом изрезанные руки, потому что она вырезает игрушки и даже головоломки! Она как-то сделала для Эди пятнашки, но через неделю Эди уже точно знала, как их собирать, и не выбросила только из-за сладковато-терпкого запаха древесины. Эх, она бы хотела жить в деревянном доме.

Услышав это, мама вырезает ей маленький домик. Это, конечно, не то, но пахнет он всё равно замечательно, и Эди принимает подарок.

Так же замечательно он пахнет, когда она поджигает его на заднем дворе. От пламени даже не тепло, если не всовывать палец внутрь, как в прошлый раз. Огонь слабый и гибнет слишком быстро, чем разочаровывает Эди, но очень красивый, и девочка остаётся с ним до самого конца.

У мамы в мастерской много заноз и ножичков, резаков, стамесок, а чтобы всё это было под рукой, мама носит куртку с дюжиной карманов.

– Мне тоже нужна такая. – Заявляет Эди.

Мама фыркает, вырезая гриву лошади, и прищуривает полные глаза.

– Зачем же это?

– Мне тоже нужно много с собой носить, мам, – терпеливо объясняет Эди и добивает: – Между прочим, не только в мастерской.

– Ооо, – тянет мама, опускает уголки губ и деловито кивает. – Что же, например?

– Ну, смотри, – она поднимает ладонь и, как папа, загибает пальцы: – Ножницы, клей, колба, закуска для Чипа, карандаш, дешифратор, кисточка, ухочистки, коробка для червей, карта, струна…

– Зачем тебе струна? – морщится мама.

– Мама, – выпучивает Эди глаза и наклоняет голову, словно эта информация секретна для её же безопасности.

– Всё серьёзно, – пыхтит мама над копытом. – Ну ладно, я дам тебе поносить мою куртку, и если через неделю она будет целой, то я тебе её отдам. По рукам?

Эди накидывает эту куртку каждое утро, довольно выплывая к школьному автобусу на глазах у веселящейся мамы, а в школе прячет куртку в шкафчик.

– Она весь твой шкафчик заняла, к-как ты учебники достанешь? – спрашивает Ребекка, в задумчивости смыкая полные губы. Её речь ещё спотыкается, но уже гораздо реже, и Эди ею очень горда.

– Учебники переоценены.

Карманы пустуют всю неделю, в них не бывает ни платочка, ни пакетика с украденными у биологички внутренностями лягушки. Эди её почти не носит и даже вытягивается, метя руками вверх, когда тосковавший Чип хочет обниматься с ней после школы.

– Прости, дружок, всего неделька, – пищит она, зажмурившись от усилий. Нельзя позволить испачкать куртку!

К концу недели мама машет рукой, мол, забирай, а довольная Эди набивает карманы, уже зная, что никогда с ней, такой огромной на её плечах, не расстанется.