Глава 4

– Нина Викторовна, эм-м… вы… вы уверены, что это хорошая идея?

Мама рассеянно смотрит на меня, затем на Антона Павловича – директора школы, затем снова на меня, негромко прочищает горло и напускает на лицо немного больше уверенности.

– Я… – смотрит в вечно выпученные глаза Антошки, как его вся школа за спиной называет и говорит твёрдо: – Это решение Лизы. Мы с отцом его одобряем, как и доктор. Так что не нахожу причин тому, почему моя дочь не может вернуться к учёбе на две недели раньше запланированного, раз уж она этого хочет.

Антон Павлович продолжает щёлкать шариковой ручкой, выпячивает губы и смотрит на архивный шкаф с видом глубокомыслящего человека. А я рассматриваю всё те же жёлтые вертикальные жалюзи, горшки с цветами на подоконнике, всё тот же стол в форме буквы «С», рельефные обои в тонкую полоску и кажется, будто только вчера покидала стены этого кабинета, школьные коридоры, прощалась с одноклассниками…

Прощалась – как громко сказано. Так громко, что руки потеют, стоит подумать о скорой встрече с ними, а по спине холодок крадётся.

Глубоко вдыхаю и смотрю на директора. Даже костюм на Антошке всё тот же: твидовый, тёмно-коричневый, в большую клетку.

Скребёт кончиком ручки лысеющую макушку и наконец, заключает:

– Что ж, раз так, не вижу никаких проблем, чтобы продолжить обучение Лизы в школьном учреждении с этого дня. – Опускает руки на стол и наклоняется ближе к маме. – Однако вы должны понимать, Нина Викторовна, что со своей стороны я и поставленные в известность преподаватели сделаем всё возможное, чтобы сохранить конфиденциальность информации, это ваше право, и школа чтит желание Лизы оставить всё в тайне, но всё же, я не могу дать стопроцентной гарантии, что утечки не произойдёт. Это школа, поймите, дети слишком любознательны, а иногда слишком упёрты в желании докопаться до истины, даже если эта истина их не касается. Поэтому…

– Антон Павлович, – перебивает мама, – мы всё понимаем. Лично я не вижу в этом никакой проблемы, но Лиза… просто она так решила.

Директор откидывается на спинку старого кожаного кресла и смотрит на меня:

– Да, но позвольте полюбопытствовать. Спрошу прямо: Лиза, ты боишься насмешек со стороны одноклассников? Если это так, то хочу тебя заверить…

– Нет. Я не боюсь, – и это всё, что я хотела сказать.

Директор поджимает губы:

– Тогда… тогда в чём же причина? Даже твои друзья не знают, я прав? У тебя же есть в школе друзья?

– Я просто считаю, что им не нужно об этом знать.

Смотрю на маму, на воспалённые, после бессонной ночи у тёти Аллы, глаза и чувствую вину, что из-за меня она теперь точно не выспится.

– Антон Павлович, я и мой муж неоднократно говорили с Лизой на эту тему, поверьте. Но мы уважаем решение нашей дочери оставить всё в тайне, поэтому прошу вас отнестись с пониманием и всего лишь пресекать разглашение информации. К тому же, это выпускной класс, вам не придётся хранить тайну моей дочери слишком долго.

Ещё минут двадцать ушло на напоминание школьных правил, на уточнение предметов, которые были у меня во время домашнего обучения, хоть и длилось оно всего несколько месяцев, а также на просвещение о том, что в большинстве школьных кабинетов заменили мебель и переклеили обои, так что я должна быть предельно аккуратна в обращении со школьным имуществом.

И вот я осталась одна с практически пустым рюкзаком за спиной, посреди мрачного школьного коридора с выкрашенными в больнично-голубой стенами и выключенным в целях экономии освещением.

Мама поцеловала меня раз десять и умчалась домой готовить отцу завтрак, обед и ужин, чтобы, так и не выспавшись добросовестно отправиться на работу, с которой ей также помогла тётя Алла. А точнее – её муж, который является владельцем крупной компании, занимающейся застройкой большей части черноморского побережья гостиницами и отелями для отдыхающих.

Мой отец работает в порту и руководит разгрузкой мелких торговых суден. Уже лет пять, как руководит и вроде как ожидает повышения.

Зачем вообще сейчас об этом рассказываю?.. Всё просто – всего лишь пытаюсь оттянуть момент, когда опущу вот эту ручку класса русской литературы и предстану перед 11«Б», тем самым, который в последний раз видела больше года назад.

Знала, что вернуться в школу будет сложно. Но даже не предполагала, что настолько, да ещё и в таких обстоятельствах. После того, что случилось с Полиной, после того, что узнала от неё утром, после того, как сестра умоляла меня не возвращаться в школу.

«Они найдут тебя! К тебе приставят куратора, Лиза! Тебе не избежать этого! Никто ещё не избежал»!

Да что же это за игра такая?.. Какой ненормальный её придумал? И главный вопрос – для чего?! Это же… безумие какое-то. Издевательство над людьми, над их психикой. В голове не укладывается! И главный безумец находится где-то здесь – в одном из классов. Как и скорее всего тот, кто изнасиловал мою сестру, будучи уверенным, что никто и никогда об этом не узнает. Но я знаю. А я – уже единица.

«Надеюсь, ты знаешь что делаешь, милая», – сказала мне мама напоследок.

– Надеюсь, – шепчу себе под нос и открываю дверь класса.

Знаете, как это бывает? Когда было шумно, оживлённо, и тут бац – тишина. Тугая, напряжённая. И ты понимаешь, что стал ей причиной. Эпицентром события, фигурой приковавшей взгляды всех до единого, даже учителя – Марии Петровны, глаза которой едва на лоб не полезли при виде меня на пороге её кабинета.

Стою, как в землю вкопанная. Блуждаю взглядом по застывшим лицам одноклассников, потом обливаюсь и пытаюсь сглотнуть ком застрявший горле, чтобы пропихнуть в лёгкие хоть немного кислорода. Руки дрожат так сильно, что приходится спрятать их в карманах толстовки, голова идёт кругом, в глазах плывёт. Адреналин, испуг, паника?

Боже…

«В чём дело, Лиза? Ты же готова была. Маму, отца, директора заверила, что готова! Чего мнешься, стоишь? Давай, сделай хоть что-нибудь, чтобы не выглядеть законченной идиоткой.»

– Лиза? – Спасибо тебе, Мария Петровна, что сказала хоть что-то. – Но… разве ты не через две недели должна была к нам вернуться? – Выглядит крайне удивлённо, пожимает плечами и обводит растерянным взглядом учеников, будто у них есть ответ на этот вопрос.

– Я… – Боже, что за жуткий писк, а не голос? – Я уже… вернулась. Раньше. Эм-м… так получилось.

Напряжённая тишина сменятся шумком пробежавшимся по классу и дышать становится немного легче. Но среди моих одноклассников по-прежнему нет ни одного человека, кто смотрел бы куда-либо ещё, кроме меня и только из-за этого ногти всё больнее и больнее въедаются в кожу, а суставы стонут от боли в сжатых кулаках.

– Багрянова вернулась! – не знаю кому принадлежал этот возглас.

– Что ж… – Мария Петровна, наконец, смиряется с моим визитом, хоть и выглядит обескураженно, указывает на пустую парту в конце класса и, глядя поверх прямоугольных очков с толстенными стёклами, вроде как даже с сожалением сообщает, что это единственное свободное место.

Опускаю голову и плетусь по проходу между рядами, акцентируя всё внимание на ногах, которые слишком сильно вибрируют и могут отказать в любую секунду. Бросаю рюкзак на пол, опускаюсь на один из пустых стульев и тихонечко выдыхаю.

Парта у окна, в крайнем правом ряду. Хорошая парта, и в правду новая, столешница прям блестит и она – всё, куда я могу смотреть.

– Заграничная вернулась…

– Припёрласьблин…

– У неё с башкой проблемы…

– Слышала, она в психушке была…

– Дура, что ли? Психи в школах не учатся.

– А ты тогда кто? Исключение?

Смех.

– Тихо всем! – Мария Петровна никогда не владела достаточным авторитетом, чтобы все послушались её с первой попытки.

– ТИХО ВСЕМ! —Попытка номер два увенчалась успехом. – Лиза, у тебя есть учебник?

– Я… – гляжу исподлобья, – я их ещё не получила.

– Хорошо. Кто-нибудь, поделитесь с Лизой учебником и продолжим урок!

И тишина. Как предсказуемо.

Поднимаю голову и набираюсь смелости, чтобы оглядеть своих одноклассников. Некоторые всё ещё таращатся в мою сторону, у некоторых интерес пропал, некоторые продолжают шептаться и посмеиваться – в основном девчонки; слышу, как обсуждают мои вьющиеся волосы, будто год назад они были идеально прямыми.

– Кто-нибудь, поделитесь с Лизой учебником!

– А вдруг она заразная?

Смех.

– ТИХО!

– Держи, – учебник по русской литературе падает передо мной на парту, и я встречаюсь удивлённым взглядом с девушкой, что стоит рядом и смотрит на меня холодными голубыми глазами. Чёрные волосы Вероники собраны в высокий конский хвост, и каждый раз удивляют своим здоровым блеском. Узкие джинсы-дудочки и шелковая рубашка глубокого синего цвета удивительно гармонично сочетается с бронзовым загаром. Если честно, вообще не представляю, в какой одежде Светлакова может выглядеть плохо. Она идеальна во всём. Идеальная внешность, идеальная одежда, идеальное положение, идеальная семья, идеальное будущее. Пример для подражания всех девчонок в школе. Вероника Светлакова – ледяная королева, в кругу которой хочет находиться каждый.

Я никогда не хотела.

В отличие от моей младшей сестры.

Хмыкает застывшей мне и приподнимает уголок губ в позабавленной улыбке:

– Пожалуйста.

Провожаю её взглядом до тех пор, пока не возвращается на своё место в центральном ряду за третьей партой и, наконец, беру себя в руки, смотрю на учебник и открываю на странице, которую называет Мария Петровна.

«Русская литература начала XX века», – читаю заголовок и на этом заканчиваю. Смотрю на рисунок выведенный от руки на всю страницу обычной шариковой ручкой с синими чернилами – не особо аккуратная клетка с прутьями, на дне которой валяется явно дохлая птица.

И словно током ударяет. Кожа покрывается мурашками. Так резко поднимаю на Светлакову глаза, что с пару секунд вообще ничего не вижу – сплошная тьма, которая очень медленно приобретает очертания человеческого лица с двумя голубыми глазами и загадочно-садистской улыбочкой растянутой на алых губах.

– Яроцкого опять нет? – проплывает где-то далеко голос Марии Петровны. – Исключения добивается? Что ж, я поговорю с вашим классным руководителем по этому поводу.

– Да дрыхнет он, как всегда! – смешок кого-то слышится следом, в то время пока я и Вероника, по всей видимости, играем в гляделки: я не моргаю, и она не думает. Нет – эта стерва забавляется, кайфует от своей мнимой власти.

И явно веселится.

Первая разрывает контакт глазами, усмехается, перебрасывает «конский» хвост за спину и якобы углубляется в чтение.

Захлопываю книгу и со скрипом отодвигаю стул.

– Лиза? В чём дело?

– Мне… мне надо выйти, – не дождавшись разрешения, на автомате иду к двери.

Слышу голос Марии Петровны и не понимаю ни слова.

Слышу глумливые смешки, долетающие в спину, и понимаю всё:

– У Багряновой припадок.

– Сейчас пена изо рта пойдёт.

– За границу опять сваливает, отвечаю!

– Вы идиоты все, или что? Что она вам сделала? – Не придаю значения этому женскому голосу.

Толкаю дверь и сходу на кого-то налетаю. На кого-то высокого и крепкого и очень стойкого, раз отпружиниваю от него как резиновый мячик и ударяюсь задом о выкрашенный в коричневый пол. Бо-о-ольно ударяюсь и тихонечко стону себе под нос.

Хор из смеха тут же сокрушает голову, и в этот момент волей-неволей задумываюсь над тем, почему они все меня ненавидят? Что я им сделала? Когда и как дорогу перешла?

Они самые. Всё те же лица, какими запомнила их. Слегка повзрослевшие, но всё те же – мои одноклассники, с которыми прежде никогда проблем не было. Я всегда была в нейтральной зоне, на меня внимания-то по большей части не обращали, так что же изменилось? За что они меня возненавидели? Всего лишь за моё отсутствие?

– Лиза, всё в порядке?

Отмахиваюсь от Марии Петровны, потому что встречаюсь взглядом с Ним.

Максим Яроций – вот на кого я налетела.

Вот из-за кого всё ещё сижу на полу, как последняя идиотка, и пытаюсь вспомнить, что такое двигаться.

Его взгляд приковывает, не отпускает. Словно гвоздями к земле прибивает, запрещая сходить с места, пока не разрешит – так он смотрит. Холодность и жестокость искорками тока плещутся в тёмных зелёных глазах. И что-то ещё, что похуже всего этого, что-то похожее на… презрение.

Теперь, находясь так близко, понимаю, как сильно ошибалась: Макс не просто изменился – он стал другим человеком. Не просто более взрослым, а будто потрёпанным временем.

Стал выше меня практически на голову, шире в плечах, но явно забросил занятия спортом, так как нет у него той мускулатуры, которую на спор с кем-то собирался нарастить. Худощавый и жилистый – это осталось без изменений. Узкие бедра, на которых низко сидят чёрные джинсы с дырами на коленях, из-под резинки тёмно-зелёной куртки-бомбера выглядывает мощный ремень с металлическими заклёпками, на ногах – обычные кеды, а густую тёмную шевелюру с трудом скрывает серая бейсболка с тремя тоненькими колечками на краешке козырька.

И я продолжаю смотреть на него, как пришибленная. А он на меня: холодно, равнодушно.

На щеках ни грамма румянца, или загара, будто в то время, когда вся молодёжь с пользой проводила летние каникулы на пляже, Яроцкий запер себя в каком-нибудь сыром подвале и выходил из него только по ночам.

Тени под глазами говорят о недосыпе, ну или крайней усталости, что одно другому не мешает. Лицо вытянулось за этот год и обострилось, черты стали выразительнее, и как ни странно – привлекательнее. Подбородок крупнее, а скулы шире. Где-то под этой густой неряшливой чёлкой спрятан высокий лоб, морщинка между длинными прямыми бровями раньше никогда не появлялась – весёлые беззаботные люди редко хмурятся. Но этот Макс… думаю, выглядит так практически всегда. Единственное, что в его лице осталось прежним, это ровный нос с высокой перегородкой и слегка заострённым кончиком и яркие губы, по странным причинам не лишившиеся цвета. Вспоминаю, сколько девчонок сохло по этим губам… Даже голосование устраивали за парня, с которым хотели бы поцеловаться. Помню, что и я голосовала за Эти губы. Макс всегда мне нравился, как и половине школы. Но я для него была лишь приветливой одноклассницей.

Всего год. Всего год прошёл после смерти Кости – его лучшего друга, а от прежнего Максима Яроцкого не осталось ничего прежнего.

– Прекратите! – голос Марии Петровны вновь становится для меня слышимым, но я по-прежнему не могу заставить себя оторвать взгляд от лица Макса и подняться с пола. – Лиза! Максим! Оба! Немедленно займите свои места! Не урок, а балаган какой-то!

– Может Багрянова сдохла?

– Кирилов!!!

– Что-о-о? Сами посмотрите – она не двигается!

– На Яроцкого вылупилась!

– Эй, Вероника, кто-то только что запал на твоего парня!

– Кирилов!

– Да, что-о-о?!

– Сейчас выгоню из класса!

Шаг. Два. И кеды Макса оказываются у моих ног. Вытаскивает руку из кармана джинсов и протягивает мне, не разрывая контакт глазами.

По классу прокатывается весёлый свист вместе с криками Марии Петровны призывающей к дисциплине.

Что-то подталкивает, звенит в голове, просит взять его за руку, узнать какая она: тёплая, холодная, сухая, или влажная, как будто это имеет значение. Что-то гадкое, непрошенное провоцирует. Саднит в груди и требует смотреть на Яроцкого, как можно дольше, а желательно – до бесконечности. И лишь остатки здравого смысла пытаются достучаться до застывшего в оцепенении мозга и напомнить, что Макс, тот самый парень, по которому я сохла всю среднюю школу, как вкопанный стоял у стены и ничего не сделал, когда мне была нужна помощь на той уродской вечеринке!

Отталкиваюсь руками от пола и самостоятельно встаю на ноги.

Плевать на свист и на крики Марии Петровны, урок которой был сорван. Плевать на всех их! Это мой последний год в школе, и я вернулась на две недели раньше не для того, чтобы рыдать из-за каких-то унижений, до которых мне и дела нет, после всего, что я уже пережила за свою недолгую жизнь. Я здесь не для этого.

Огибаю Макса и направляюсь к выходу, решив, что вливаться в школьную жизнь лучше начать со следующего урока, и прежде чем захлопываю за собой дверь, слышу одинокий холодный смешок за спиной, точно зная, кому он принадлежит.