Глава третья

Расположенная со стороны сада стена библиотеки была сплошь прорезана высокими прямоугольными окнами с мелкой расстекловкой, но в этот час даже тут было уже сумрачно; деревья отбрасывали густые тени. Тяжелые книжные полки, увенчанные карнизами с резными завитками, громоздились наподобие ярусов таинственного склепа. Пол был не до конца закрыт коврами, и холодноватый свет уходящего дня отпечатывал на каменных плитах дробные силуэты оконных переплетов. Блики эти тянулись до стола, возле которого минутой ранее присел, а теперь поднялся на ноги незнакомец.

Как признавалась впоследствии Молли, в первый миг, когда открылась дверь, душа у нее ушла в пятки: ей вдруг представилось, что сейчас из полумрака появится, словно выйдет из зеркала, живая копия ее мужа. На поверку особого внешнего сходства между мужчинами не обнаружилось.

Незнакомец не превосходил хозяина комплекцией, но казался менее крепким и гибким. Темные тонкие волосы еще не тронула седина, хотя они слегка поредели на макушке. Смуглое, чисто выбритое лицо было почти лишено морщин, а мелкие складочки на лбу и вокруг глаз происходили скорее от жизнелюбия, а не угрюмости. Чуть вздернутые брови, ироничные темно-серые глаза и весь облик этого человека выражали непринужденность и легкий нрав. Одет он был очень модно и по-городскому – в противоположность Фарнли, не изменявшему своему старому твидовому костюму.

– Прошу меня простить… – начал вошедший.

Даже тембром голоса (у него оказался баритон) он сильно отличался от Фарнли, обладателя резковатого, скрипучего тенора. Походка у него была немного странной: он не то чтобы хромал, но двигался как-то нескладно.

– Прошу меня простить, – произнес он со степенной важностью, в которой, однако, слышались нотки лукавства, – что так настойчиво стремлюсь вернуться в родные пенаты. Надеюсь, вы сумеете понять и оценить мои мотивы. А пока позвольте представить вам моего адвоката, мистера Уилкина.

Сидевший по другую сторону стола упитанный господин с круглыми, чуть навыкате глазами привстал с места. Но на него едва обратили внимание. Незнакомец между тем с любопытством изучал собравшихся, а заодно осматривал комнату, словно бы узнавая и впитывая каждую деталь обстановки.

– Перейдем сразу к делу, – сухо предложил Фарнли. – С Барроузом, полагаю, вы уже встречались. Это мистер Пейдж. Это моя жена.

– Я встречался… – сказал незнакомец, потом помедлил и пристально посмотрел на Молли, – с вашей женой. Признаться, я в некотором замешательстве. Даже не знаю, как к ней обращаться. Называть ее леди Фарнли у меня язык не поворачивается. С другой стороны, не могу же я называть ее попросту Молли, как в былые времена, когда она носила косички.

Ни один из супругов не удостоил эту реплику ответом. Молли держалась спокойно, но лицо ее залила краска, а во взгляде появилось что-то холодное и напряженное.

– Кроме того, – продолжал претендент, – я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы понимающе отнеслись к этому крайне неприятному и щекотливому делу и не приняли его в штыки.

– Ничего подобного! – отрезал Фарнли. – Еще как принял, черт возьми, и, думаю, объяснения тут излишни. Из дома я вас не выставил только потому, что, по мнению моего адвоката, нужно все-таки оставаться в рамках приличий. Итак, мы вас слушаем. Что вы намерены сообщить?

Мистер Уилкин встал из-за стола и слегка кашлянул.

– Мой клиент, сэр Джон Фарнли… – начал было он.

– Минуточку! – таким же подчеркнуто корректным тоном прервал его Барроуз.

Пейдж почувствовал, как что-то шелохнулось и пришло в движение: заскрипели шестеренки, застучали молоточки отлаженных юридических механизмов, и разговор сразу принял тот характер, который стремились придать ему оба юриста.

– Нельзя ли ради удобства употреблять в отношении вашего клиента какое-то другое имя? Он, кажется, назвал себя Патриком Гором.

– Я бы предпочел, – парировал Уилкин, – чтобы его называли просто «моим клиентом». Вас это устроит?

– Вполне.

– Благодарю. А теперь позвольте ознакомить вас, – продолжал Уилкин, открывая портфель, – с предложением, которое подготовил мой клиент. Он желает разрешить дело справедливо. Считая необходимым подчеркнуть, что нынешний владелец никаких прав на титул и поместье не имеет, мой клиент тем не менее помнит, при каких обстоятельствах произошла подмена. Кроме того, он признаёт, что нынешний владелец умело управлял имением и не запятнал репутацию семьи. Исходя из этого, если нынешний владелец немедленно откажется от любых претензий и безоговорочно примет наше предложение, то необходимости в судебном разбирательстве не возникнет. Более того, мой клиент готов предоставить нынешнему владельцу некоторую финансовую компенсацию – скажем, годовую пожизненную ренту в тысячу фунтов. Как выяснил мой клиент, у жены нынешнего владельца, урожденной Мэри Бишоп, имеется собственное состояние; следовательно, вероятность стесненного материального положения супругов исключена. Должен, впрочем, заметить, если жена нынешнего владельца решит оспорить законность брака на основании того, что она была введена в заблуждение мошенническим путем…

– Какого черта! – вскипел Фарнли. Кровь снова бросилась ему в лицо. – Да это самая гнусная, самая бессовестная…

Барроуз издал осторожный звук – слишком вежливый, чтобы можно было назвать его шиканьем, но это заставило Фарнли замолчать.

– Мистер Уилкин, – сказал Барроуз, – я предлагаю прямо сейчас обсудить, намерен ли ваш клиент предъявлять иск. Пока мы это не оговорим, все прочие соображения привносить неуместно.

– Как вам будет угодно, – ответил Уилкин, неприязненно передернув плечами. – Мой клиент всего лишь хотел избежать недоразумений. С минуты на минуту здесь будет мистер Кеннет Маррей. После этого, я полагаю, все сомнения должны рассеяться. Если же нынешний владелец продолжит упорствовать, последствия, боюсь, не заставят себя долго ждать…

– Послушайте, – вмешался опять Фарнли. – К чему разводить пустые разговоры, давайте займемся делом.

Претендент хитро улыбнулся, точно смакуя про себя какую-то шутку.

– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул он. – «Разводить пустые разговоры»… Псевдоаристократические замашки до того въелись в его натуру, что не позволяют ему сказать по-простому – «болтать»!

– Во всяком случае, они не позволяют ему опускаться до дешевых оскорблений, – заметила Молли; и теперь краска выступила уже на щеках претендента.

– Прошу прощения. Мне не следовало этого говорить. Но не забывайте, – здесь его тон вновь слегка переменился, – что я жил среди грешников, а не невинных голубков и струистых родников. Может быть, мне позволят изложить суть дела собственными словами?

– Хорошо, – согласился Фарнли. – А вы молчите, – велел он адвокатам. – Мы теперь разберемся сами.

Все точно по команде переместились к столу и расселись. Претендент расположился спиной к большому окну. Некоторое время он пребывал в задумчивости, рассеянно поглаживая редеющие темные волосы на макушке. Затем с легким прищуром обвел глазами слушателей и заговорил.

– Меня зовут Джон Фарнли, – начал он совершенно просто и как будто вполне искренне. – Пожалуйста, дайте мне высказаться и не перебивайте своими юридическими придирками; сейчас я сам излагаю свое дело и имею право называться хоть ханом татарским. Однако так уж вышло, что я действительно Джон Фарнли, и вот моя история. В детстве я был порядочным разгильдяем; хотя, положа руку на сердце, даже теперь не считаю свое тогдашнее поведение зазорным. Будь сейчас жив мой покойный отец, Дадли Фарнли, я бы и теперь на него огрызался. Не думаю, что со мной было что-то не так, разве что уступчивости недоставало. Со всеми я ссорился. Со старшими – потому что они говорили, что я еще маленький. С учителями – потому что терпеть не мог всю эту скучищу, которую они преподавали. Вот так и пришлось мне отсюда уехать. Мы с Марреем сели на «Титаник», и я почти всю дорогу провел на палубе третьего класса. Не то чтобы я питал к этим пассажирам какую-то особую симпатию, просто публика из моего собственного – первого – класса вызывала у меня слишком сильную неприязнь. Поверьте, я не оправдываюсь, а лишь стараюсь набросать психологический очерк, как можно более достоверный и беспристрастный. На палубе третьего класса я познакомился с мальчиком примерно моего возраста – наполовину румыном, наполовину англичанином, который, совершенно один, направлялся в Штаты. Он меня заинтересовал. Его отец якобы был английским джентльменом, но парень никогда его не знал. Мать мальчика, румынская танцовщица, время от времени – когда отрывалась от бутылки – выступала с бродячим цирком в Англии: у нее был номер со змеями. Настал момент, когда зеленый змий переплюнул всех настоящих змей и ее карьера пошла насмарку. Артистка была вынуждена перейти на место кухарки: ее устроили на полставки в шатер-столовую. Ребенок стал для женщины помехой. Между тем в Америке у нее нашелся давний поклонник, владелец небольшого циркового предприятия, и она решила сбыть сына с рук. Парень научится кататься на велосипеде по канату и освоит кучу других акробатических трюков. Как же я ему завидовал… Господь всемогущий, как люто, как отчаянно я ему завидовал! И думаю, ни один нормальный мальчишка, даже сорокалетний, меня не осудит.

Он поерзал в кресле. По-видимому, мысли его витали в прошлом, и оттого на лице блуждало ироничное выражение, смешанное с удовлетворением; никто из слушателей не шелохнулся. Церемонный мистер Уилкин как будто собирался вставить какое-то замечание, но, быстро оглядев остальных, сдержался.

– Самое странное, – продолжал рассказчик, рассматривая свои ногти, – что этот мальчик, наоборот, завидовал мне! Свое имя, совершенно непроизносимое, он поменял на «Патрик Гор», потому что ему нравилось, как это звучит. Цирк он не любил. Не выносил суматоху, переезды, шум, беспорядок. Его раздражала кочевая жизнь, все эти палатки и передвижные балаганы; он ненавидел суету и толчею бесплатной столовой. Ума не приложу, где он этому научился, но только это был очень сдержанный, хладнокровный, воспитанный… на редкость гнусный маленький пройдоха. В первую же нашу встречу мы набросились друг на друга и дрались с таким остервенением, что нас с трудом разняли. Должен сознаться, я был в таком бешенстве, что даже хотел пырнуть его ножиком. После драки он попросту откланялся и пошел восвояси; он до сих пор стоит у меня перед глазами – я говорю о вас, мой друг!

Он посмотрел на хозяина дома.

– Это какое-то наваждение, – произнес Фарнли и вытер рукой лоб. – Не могу поверить. Я как во сне. Неужели вы всерьез утверждаете…

– Именно, – оборвал его тот. – Во время плавания мы на все лады обсуждали, как было бы здорово поменяться местами. Обсуждали, разумеется, просто для забавы, как сумасбродную, дикую причуду. Вы сами тогда сказали, что ничего из нашей затеи не выйдет, хотя вид у вас был такой, будто вы готовы меня ради этого убить. Я и не думал воспринимать эти фантазии как реальный план; самое интересное, что вы-то были настроены иначе. Я много рассказывал вам о себе. Объяснял, что́ нужно сказать, если встретишь тетушку такую-то или кузена такого-то, и вообще всячески наставлял – мне неприятно об этом вспоминать, потому что моему тогдашнему поведению нет оправдания. Я считал вас отвратительным типом и продолжаю так считать. А еще я показывал вам свой дневник. Я всегда вел дневник; просто потому, что в целом свете не было человека, с которым я мог бы поговорить по душам. Я и сейчас его веду. – Тут он как-то загадочно улыбнулся. – Ты помнишь меня, Патрик? Ты помнишь ту ночь, когда затонул «Титаник»?

Повисла пауза.

Лицо Фарнли не выражало гнева – только замешательство.

– И снова повторяю, – сказал он. – Вы сошли с ума.