Глава вторая

В низинах леса Хэнгин-Чарт сгущались тени, но на окрестных равнинах было еще тепло и солнечно. Чуть в стороне от дороги, укрытый каменной оградой и стеной деревьев, стоял дом, точно сошедший с картин старых мастеров: стены темно-красного кирпича, высокие узкие окна в равномерной сетке переплетов… Вид у строения был опрятный и ухоженный, под стать окружавшим его газонам. К входу вела ровная, посыпанная гравием дорожка. Столбики дымовых труб ловили последние лучи догорающего дня.

Ни единого побега плюща не нарушало безупречной гладкости фасада. Зато сзади к дому примыкала целая шеренга буков и был разбит сад в голландском стиле. Перпендикулярно основному корпусу от центра тыльной стены отходило крыло позднейшей пристройки, так что в плане дом походил на перевернутую букву «T». Сад, таким образом, разделялся на две половины, северную и южную. По одну сторону тянулись обращенные в сад окна библиотеки, по другую – окна комнаты, в которой сейчас находились сэр Джон и Молли Фарнли.

В восемнадцатом веке это помещение могло бы служить музыкальным салоном или будуаром для уединенных дамских бесед. Оно и теперь много говорило о владельцах и их положении в обществе. Фортепиано было из великолепной зрелой древесины, рисунком напоминающей полированный черепаховый панцирь. В шкафчиках – изысканное старинное серебро. Из северных окон открывался вид на Хэнгин-Чарт. Молли Фарнли использовала эту комнату как гостиную. Здесь было очень уютно и тихо – если не считать тиканья часов.

Молли сидела у окна в тени огромного разлапистого бука. Это была крепкая, хорошо сложенная женщина, много времени проводившая на свежем воздухе. Темно-каштановые волосы подстрижены предельно коротко. Серьезное загорелое лицо – без тонкости, но очень привлекательное; светло-карие глаза и цепкий, прямолинейный взгляд. Рот несколько великоват, но при смехе открывался ряд превосходных зубов. Пожалуй, ее нельзя было назвать красавицей в классическом смысле, но здоровье и жизненная сила с лихвой искупали некоторые недостатки внешности.

Но сейчас Молли не смеялась. Она не сводила глаз с мужа, который резкими короткими шагами мерил комнату.

– Так, значит, ты не волнуешься? – спросила она.

Сэр Джон на мгновение остановился, неопределенно взмахнул рукой и снова принялся шагать.

– Нет-нет, я совершенно спокоен. Не в этом дело. Просто… ах, черт бы все это побрал!..

Казалось, он был для нее идеальной парой. Его можно было бы назвать типичным сельским сквайром, но современный читатель, скорее всего, поймет это превратно и нарисует в воображении этакого дремучего верзилу с буйными замашками. Фарнли относился к совсем иному типу. Среднего роста, жилистый, подтянутый – словно прочный стальной плуг с острым блестящим лезвием, рассекающим землю.

На вид ему было лет сорок. Волосы темные, с легкой проседью. Лицо смугловатое, с густыми, коротко стриженными усами. В уголках живых карих глаз – наметившиеся морщины. Чувствовалось, что это человек недюжинной скрытой энергии, находящийся в расцвете умственных и физических сил. Сейчас, когда он расхаживал взад и вперед по маленькой комнате, в его движениях сквозили не столько досада или гнев, сколько смущение и растерянность.

– Но, дорогой, почему же ты раньше мне ничего не говорил? – почти вскричала Молли, поднимаясь со стула.

– К чему тебе лишние волнения, – ответил он. – Это мое дело. Я сам все улажу.

– И давно это началось?

– С месяц назад. Или около того.

– Так вот, значит, что тебя беспокоило все это время? – спросила она с выражением какой-то новой тревоги во взгляде.

– Отчасти, – проворчал он и быстро на нее посмотрел.

– Отчасти? Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что сказал, дорогая, – отчасти.

– Джон… но ведь это никак не связано с Мэдлин Дейн, правда?

– Бог ты мой! – Он прервал свое хождение. – Ну разумеется, нет. С чего тебе вообще пришло это в голову? Мэдлин тебе не нравится?

– Мне не нравятся ее глаза. Странно она как-то смотрит… – начала было Молли, но тут же осеклась. Сказать больше ей, видно, не позволяла гордость, а может, какое-то другое чувство, о котором она старалась не думать. – Извини. Некрасиво с моей стороны об этом говорить, когда тут такое происходит. До чего все-таки неприятная история. Но ведь все это чепуха? У этого человека, конечно же, нет никаких доказательств?

– Во всяком случае, у него нет никаких прав. А вот есть ли у него доказательства, пока не знаю, – резко сказал он.

Жена внимательно на него посмотрела:

– Но к чему весь этот ажиотаж и таинственность? Раз этот человек мошенник, почему бы просто его не вышвырнуть, и дело с концом?

– Барроуз говорит, это неразумно. Для начала нужно, по крайней мере, выслушать, с чем он пожаловал. И тогда уже можно будет предпринимать какие-то меры. Самые решительные меры. Кроме того…

– Жаль, что ты не позволяешь тебе помочь, – бесстрастным тоном произнесла Молли. – То есть, конечно, вряд ли мне удалось бы что-то сделать, но я хочу разобраться. Насколько я поняла, этот человек пытается оспорить твой титул и доказать, что он и есть настоящий Фарнли. Разумеется, все это вздор. Мы же с тобой с детства знакомы; и как только я снова тебя встретила – после стольких лет, – то сразу узнала. Моментально поняла, что это ты! Знаю, ты пригласил к нам сегодня этого типа, а вместе с ним Ната Барроуза и еще одного адвоката, и все это обставлено такой таинственностью… Что у тебя на уме?

– Помнишь моего старого учителя, Кеннета Маррея?

– Не очень хорошо. – Молли наморщила лоб. – Довольно крупный, приятный человек с короткой бородкой, как у моряка или художника. В ту пору он, наверное, был очень молод, хотя мне казался глубоким стариком. Был большой мастер рассказывать истории.

– Ему всегда хотелось стать великим сыщиком, – почти перебил ее муж. – Так вот, его вызвали с Бермудов. Он утверждает, что может безошибочно опознать настоящего Джона Фарнли. Он уже приехал и поселился в «Быке и мяснике».

– Погоди! – воскликнула Молли. – Так это и есть тот постоялец, который, по слухам, похож на художника? В деревне только об этом и говорят. Это Маррей?

– Он самый. Я думал было заглянуть к нему в гостиницу, но решил, что это было бы как-то нечестно, против правил, – хмуро ответил муж и поморщился, словно от боли. – А то могло сложиться впечатление, будто я пытаюсь на него повлиять. Мало ли что подумают. Сегодня он тоже придет. Увидит меня и этого претендента, и все сразу встанет на свои места.

– Почему ты так уверен?

– Маррей – единственный в мире человек, который по-настоящему хорошо меня знал в те годы. Никого из нашей семьи, как тебе известно, уже нет в живых. Старые слуги умерли почти одновременно с родителями; осталась только Нэнни, но она теперь в Новой Зеландии. А Ноулз работает тут не так давно, всего десять лет. Конечно, кругом полно людей, с которыми я был отдаленно знаком, но ты ведь знаешь – общительностью я не отличался и дружбу ни с кем не водил. Так что наш старый криминалист-любитель Маррей – именно тот, кто нам сейчас нужен. Замечательно, что он сохраняет нейтралитет и не связан ни с одной из сторон; и если ему угодно в кои-то веки попробовать себя в роли великого детектива…

Молли глубоко вздохнула.

– Джон, я ничего не понимаю, – заговорила она со свойственной ей прямотой. От ее свежего, загорелого лица и здорового тела исходила энергия, придававшая ее словам особую убедительность. – Не понимаю! Ты говоришь так, словно речь идет о каком-то пари или спортивном состязании. «Это было бы не по правилам». «Он не связан ни с одной из сторон». Да ты хоть понимаешь, что этот человек – кем бы он ни был – оскорбляет тебя самым бесстыдным образом? Что он пытается присвоить себе все, что по праву принадлежит тебе! Заявляет, что он якобы и есть Джон Фарнли! Что он, а не ты наследник титула баронета и годового дохода в тридцать тысяч фунтов! Ты понимаешь, что он хочет у тебя все это отобрать?

– Разумеется.

– Однако как будто не воспринимаешь всерьез! – воскликнула Молли. – Относишься к этому самозванцу с таким вниманием и предупредительностью, словно не видишь, что́ он себе позволяет!

– Да нет же, я отдаю себе отчет, что это не игрушки.

– Вот как? А я, признаться, считала, что, если кто-то заявится к тебе и скажет: «Я Джон Фарнли», ты безо всяких церемоний выставишь его за дверь и больше о нем не вспомнишь, ну разве в полицию обратишься. Я бы поступила именно так.

– Но, дорогая, ты же в этом ничего не понимаешь. А Барроуз говорит…

Он неторопливо обвел глазами комнату. Казалось, он прислушивается к слабому тиканью часов, вдыхает запах свежевымытых полов и чистых занавесок, мысленно обозревает согретые солнцем обширные земли, владельцем которых он теперь стал. В этот момент он, как ни странно, походил на чопорного пуританина; и вместе с тем в его взгляде чувствовалось что-то недоброе.

– Было бы чертовски обидно, – медленно проговорил он с оттенком затаенной угрозы, – теперь все это потерять.

В следующую секунду распахнулись двери, и он быстро взял себя в руки, попробовав придать лицу более спокойное выражение. Старый, лысый дворецкий Ноулз провел в комнату Натаниэля Барроуза и Брайана Пейджа.

Барроуз, как успел заметить Пейдж, имел подчеркнуто официальный, непроницаемый вид и напоминал замороженного палтуса. Сейчас в нем было решительно не узнать того человека, который приходил к нему днем. Пейдж подумал, что всему причиной, должно быть, неловкая атмосфера, почти осязаемо витавшая в воздухе. Взглянув на хозяев дома, он пожалел, что пришел.

С холодной учтивостью, от которой делалось не по себе, адвокат произнес несколько приветственных фраз. Фарнли слушал его, напряженно вытянувшись в струну, словно собирался драться на дуэли.

– Полагаю, – произнес Барроуз, – мы сможем скоро перейти к делу. Мистер Пейдж любезно согласился нам помочь и выступить свидетелем.

– Послушайте, да что вы, в самом деле? – Пейдж через силу попытался разрядить обстановку. – Мы же не в осажденной крепости. Вы, сэр Джон, один из самых состоятельных и уважаемых землевладельцев в Кенте. То, что рассказал мне сегодня Барроуз… – В этот момент он посмотрел на Фарнли и почувствовал, что ему трудно говорить об этом деле прямым текстом. – Во всем этом… не больше смысла, чем утверждать, будто трава красная или что вода течет по склону вверх. Для большинства ведь очевидно, что это полный абсурд. Так к чему уходить в глухую оборону?

– Да, это разумно, – после некоторой паузы согласился Фарнли. – Наверное, я и правда дурак.

– Вот-вот, – подтвердила Молли. – Спасибо, Брайан.

– Старина Маррей… – задумчиво произнес Фарнли. – Вы его видели, Барроуз?

– Только мельком, сэр Джон. Неофициально. Другая сторона с ним тоже не общалась. Позиция Маррея, в двух словах, сводится к тому, что его задача – устроить проверку, которая позволит установить истину, а до тех пор он намерен молчать.

– Он сильно изменился?

Барроуз наконец слегка оттаял.

– Да не особенно, – ответил он. – Постарел, помрачнел, зачерствел, и борода совсем седая. Столько лет прошло…

– Столько лет… – повторил Фарнли. – А что, если… – У него мелькнула какая-то мысль. – Меня только одно волнует. У нас точно нет оснований сомневаться в порядочности Маррея? Не спешите! Я понимаю, что подозревать его гнусно. Старина Маррей всегда был безукоризненно, кристально честен. Но ведь мы не виделись двадцать пять лет. А это немалый срок. Сам я тоже изменился. Тут не может быть никакой нечистой игры?

– Можете быть уверены, что нет, – угрюмо отозвался Барроуз. – По-моему, мы это уже обсуждали. Разумеется, я сразу же подумал о такой вероятности; но нами были предприняты определенные шаги, и вы сами, кажется, убедились в честных намерениях Маррея. Разве нет?^[1]

– Да, полагаю, вы правы.

– Тогда позвольте уточнить: почему вы снова поднимаете этот вопрос?

– Вы очень меня обяжете, – отчеканил Фарнли, внезапно переходя на ледяной тон и как будто специально подражая манере Барроуза, – если не будете вести себя так, будто считаете меня обманщиком и аферистом. Да, да, не отпирайтесь. Вы все себя именно так и ведете! У вас это на лице написано. Боже мой, боже мой! Всю свою жизнь я искал только одного – мира и покоя. И где он, этот покой? Но извольте, сейчас я объясню, почему спросил насчет Маррея. Если вы уверены, что все чисто, зачем же вы установили за ним слежку – наняли частного детектива?

Глаза Барроуза за большими стеклами очков расширились от недоумения.

– Прошу прощения, сэр Джон. Я никого не нанимал ни за кем следить.

Фарнли вытянулся еще сильнее.

– А кто тогда этот второй тип в «Быке и мяснике»? Ну, знаете – довольно молодой, нагловатый? Все что-то хитрит и вынюхивает. В деревне сразу догадались, что он сыщик. Сам-то он говорит, что пишет книгу! Фольклором якобы занимается. Как бы не так! Присосался к Маррею как пиявка.

Они переглянулись.

– Действительно, – задумчиво ответил Барроуз, – я слышал об этом фольклористе и его интересе к нашей местности. Конечно, можно предположить, что его прислал Уилкин…

– Кто?

– Адвокат другой стороны. Но вероятнее всего, этот приезжий не имеет к нашему делу никакого отношения.

– Сомневаюсь, – сказал Фарнли. Кровь прилила к его щекам, и лицо потемнело. – Этот малый… я хочу сказать, частный детектив… интересуется далеко не самыми безобидными вещами. До меня доходили слухи, что он расспрашивает о бедной Виктории Дейли.

Пейджу показалось, что привычный мир вдруг неуловимо изменил очертания, знакомое и незнакомое поменялись местами. В разгар судьбоносного спора о владении поместьем, приносящим тридцать тысяч фунтов годового дохода, Джона Фарнли, похоже, больше занимала обыденная, хотя и трагическая история, случившаяся в деревне прошлым летом. Как такое возможно? И при чем тут вообще Виктория Дейли – безобидная старая дева тридцати пяти лет, задушенная в собственном доме каким-то бродягой, промышлявшим продажей шнурков и запонок? Задушенная, что характерно, именно таким шнурком; позже, когда бродяга погиб на железнодорожных путях, кошелек этой несчастной нашли у него в кармане.

Наступило молчание. Пейдж и Молли Фарнли обменялись непонимающими взглядами. В этот момент отворилась дверь, и на пороге возник растерянный Ноулз.

– Сэр, вас желают видеть два джентльмена, – сказал он. – Один из них мистер Уилкин, адвокат. А второй…

– Так. А что же второй?

– Этот человек просил доложить, что он сэр Джон Фарнли.

– Вот как? Неужели?

Молли бесшумно поднялась со стула. Внешне она оставалась спокойной, только на лице резко обозначились скулы.

– Передайте этому человеку, – приказала она Ноулзу, – что сэр Джон Фарнли свидетельствует ему свое почтение, и если уважаемый гость не желает назвать другого имени, то может отправляться к черному ходу, в помещение для слуг, и там дожидаться, когда сэр Джон найдет для него время.

– Нет, нет, как же это, – заикаясь, проговорил дворецкий с какой-то негодующей мольбой в голосе. – В нынешних обстоятельствах необходима деликатность. Презирайте этого человека сколько угодно, но нельзя же…

На смуглом лице Фарнли показалась тень улыбки.

– Ступайте, Ноулз, и передайте все, как велела леди Фарнли.

– Какое бесстыдство! – тяжело выдохнула Молли.

Когда минуту спустя Ноулз вернулся, он походил на измочаленный теннисный мяч, который швыряют из одного угла корта в другой.

– Тот джентльмен просил вам сказать, сэр, что он искренне сожалеет о своих опрометчивых словах и надеется, что это не будет иметь неблагоприятных последствий для дела. Еще он сообщил, что последние несколько лет известен под именем Патрик Гор.

– Хорошо, – ответил Фарнли. – Проводите мистера Гора и мистера Уилкина в библиотеку.