– Немного пуританин? – подсказал Барроуз. – Да. Но мы сейчас говорим о пятнадцатилетнем мальчике. Стоит еще сказать, что в ту пору он увлекался оккультными науками, в том числе колдовством и сатанизмом. Но это еще полбеды. Потом его исключили из Итона, что подлило масла в огонь. Ну а довершил дело публичный скандал с буфетчицей, которая утверждала, что беременна. Сэр Дадли решил, что мальчуган непоправимо испорчен, что в нем воплотились самые дурные наклонности прежних поколений Фарнли, не гнушавшихся черной магии. Он заявил, что больше не желает видеть младшего сына. В общем, ставит на нем крест. Поступили, как обычно делается в таких случаях. У леди Фарнли нашелся в Америке преуспевающий кузен, и Джона решено было спровадить с глаз долой за океан. Единственным, кто имел на парнишку хотя бы какое-то влияние, был его учитель, Кеннет Маррей, молодой человек лет двадцати двух – двадцати трех. В Фарнли-Клоуз его взяли после того, как Джон перестал ходить в школу. Немаловажно упомянуть, что Маррей увлекался научной криминалистикой, отчего сразу же завоевал симпатии мальчугана. По тем временам подобное хобби считалось не слишком почтенным, но старый сэр Дадли благоволил к Маррею и против этих занятий не возражал. В то самое время, когда юный Джон окончательно разочаровал сэра Дадли, Маррею предложили место заместителя директора школы в Гамильтоне, на Бермудах. Предложение было заманчивое, разве что от дома далековато. Он согласился: в Фарнли-Клоуз в его услугах все равно больше не нуждались. Ради спокойствия родителей договорились, что Маррей довезет мальчика до Нью-Йорка. Затем он должен был передать Джона кузену леди Фарнли, а сам пересесть на пароход до Бермудов.

Барроуз замолчал, мысленно возвращаясь в прошлое.

– Сам я не очень хорошо помню то время, – продолжал он. – Нас, маленьких детей, предостерегали, чтобы мы держались подальше от «этого гадкого Джона». Но крошка Молли Бишоп, которой было тогда лет шесть или семь, питала к нему безграничную преданность. Малютка не желала слышать о нем ни единого дурного слова; и пожалуй, примечательно, что впоследствии она вышла за него замуж. Кажется, я смутно припоминаю тот день, когда Джон, в плоской соломенной шляпе, в сопровождении Маррея уехал в фаэтоне на железнодорожную станцию. Они отплывали на следующий день – день во многих отношениях знаменательный. Думаю, мне нет нужды напоминать тебе, что лайнер, на который они сели, назывался «Титаник».

Барроуз снова умолк. Оба погрузились в мысли о тех событиях. Пейджу вспомнилось, какая была шумиха: расклеенные на улицах плакаты с новостями, громкие газетные заголовки, самые невероятные версии…

– Непотопляемый «Титаник» налетел на айсберг и затонул в ночь на пятнадцатое апреля девятьсот двенадцатого года, – вновь заговорил Барроуз. – В суматохе Маррей и мальчик потеряли друг друга. Маррей почти сутки провел в ледяной воде. Вместе с двумя-тремя другими пассажирами он ухватился за деревянную решетку и выжил. Затем их подобрало грузовое судно «Колофон», идущее на Бермуды, и учитель счастливо попал туда, куда и собирался. О мальчике Маррей не волновался: из радиосообщений он узнал, что тот благополучно спасся. А потом пришло и подтверждающее письмо. Джона Фарнли (или мальчика, которого так называли) подобрал пароход «Этруска», который следовал в Нью-Йорк. Там его встретил кузен леди Фарнли, приехавший за ним с Запада. На отношениях в семье вся эта история с «Титаником» никак не отразилась. Сэр Дадли лишь удостоверился, что сын жив, но не более того: он по-прежнему не желал о нем слышать. Никто из них, впрочем, сильно не переживал по этому поводу… Джон вырос в Америке и провел там почти двадцать пять лет. За все это время он не написал родным ни строчки. Стоял насмерть и так ни разу и не прислал фотографию или поздравление с днем рождения. По счастью, мальчик искренне привязался к своему американскому дядюшке, мистеру Ренвику, и это возместило ему отсутствие родителей. В итоге он как будто… стал другим человеком. Жил себе тихой деревенской жизнью в фермерских угодьях дяди – как мог бы жить и здесь, сложись все иначе. В последние годы войны служил в американской армии, но в Англии ни разу не был и ни с кем из старых знакомых не встречался. Маррея он тоже больше не видел. Тот оставался на Бермудах, хотя не сказать, что особенно преуспевал. Ни тот ни другой не могли себе позволить совершить столь далекое путешествие: Джон ведь жил в Колорадо. В английском поместье между тем все шло своим чередом. О мальчике почти не вспоминали, а когда в девятьсот двадцать шестом году умерла его мать, о нем и вовсе забыли. Четыре года спустя скончался и отец. Титул и все состояние перешли к молодому Дадли (который к тому времени был не так уж молод). Он так и не женился: говорил – успеется. Но не успелось. В августе девятьсот тридцать пятого новый сэр Дадли умер, заразившись трупным ядом.

Пейдж задумался.

– Как раз примерно в то время я сюда и переехал, – заметил он. – Постой! Но неужели Дадли никогда не пытался связаться с братом?

– Пытался. Но письма возвращались нераспечатанными. Дадли, надо сказать, был довольно скучный тип. И потом, они так долго не общались… Вряд ли у Джона оставались какие-то родственные чувства. И вот после смерти Дадли встает вопрос о том, чтобы Джон вступил в права наследства…

– И Джон соглашается.

– Вот именно! В том-то и дело! – с горячностью подтвердил Барроуз. – Ты ведь знаешь, что́ он за человек, и можешь понять логику. Его возвращение так естественно. Да и сам он не видел в этом ничего странного, хотя прожил вдали от дома почти двадцать пять лет. Он сразу же оказался на своем месте, как будто никуда и не уезжал. Тот же склад мыслей, поведение… даже манера речи отчасти осталась прежней. Во всем чувствовалась порода Фарнли. Он поселился здесь в начале девятьсот тридцать шестого. Ну и наконец, романтический штрих: он встречает Молли Бишоп – теперь уже взрослую – и в мае того же года женится на ней. Стало быть, с его приезда прошло уже больше года. И вот на́ тебе – гром среди ясного неба.

– Видимо, речь идет о том, – осторожно предположил Пейдж, – что произошла подмена? Что после крушения «Титаника» в море подобрали не того мальчика и он по какой-то причине назвался Джоном Фарнли?

Все это время Барроуз, погруженный в раздумья, мерно расхаживал взад и вперед по комнате, механически указывая пальцем – как будто грозя ему – на каждый попадавшийся предмет мебели. Но комичного впечатления это не производило. Чувствовалась в нем какая-то спокойная рассудительность (на клиентов она действовала почти гипнотически). У него была привычка поводить головой в сторону и искоса смотреть на собеседника боковым взглядом, мимо очков, – вот как сейчас.

– Да, именно так. Именно так! Если допустить, что нынешний Джон Фарнли мошенник, то получается, что он морочит людям голову уже добрых двадцать пять лет, а о настоящем наследнике все это время ни слуху ни духу. Он вжился в роль. Когда после крушения он оказался в спасательной шлюпке, на нем была одежда Фарнли и его кольцо; при нем даже был его дневник. Потом подвернулся американский дядюшка, у которого он почерпнул недостающие сведения. И вот он возвращается в Англию и как ни в чем не бывало селится в родных местах. Четверть века спустя! За такой срок, сам знаешь, многое может измениться. Меняется почерк, меняются черты лица, повадки и приметы; даже воспоминания становятся расплывчатыми. Понимаешь, в чем штука? Если даже иногда он сбивается, если даже у него пробелы в памяти или какие-то детали он помнит не совсем точно, это же совершенно нормально. Так ведь?

Пейдж покачал головой:

– Все равно, друг мой, этому претенденту необходимы абсолютно неопровержимые доказательства, иначе никто ему не поверит. Ты же знаешь наши суды. Что он может предъявить?

– Претендент, – ответил Барроуз и скрестил руки на груди, – готов представить стопроцентные доказательства того, что он и есть настоящий сэр Джон Фарнли.

– Что за доказательства, ты их видел?

– Как раз сегодня вечером нам и предстоит их увидеть – или не увидеть… Претендент попросил о встрече с нынешним хозяином имения. Брайан, я далеко не наивный простачок, но от этого дела у меня просто ум за разум заходит. Мало того что этот человек излагает свою версию очень убедительно и готов доказать все до мельчайших деталей. Мало того что он явился ко мне в контору (к сожалению, в сопровождении весьма неприятного типа, своего поверенного) и поведал о таких обстоятельствах, о которых мог знать только Джон Фарнли. Только Джон Фарнли, уверяю тебя! Так еще он предложил устроить им обоим проверку, которая поможет окончательно установить истину.

– Какую проверку?

– Скоро увидишь. Наберись терпения. – Барроуз взял портфель. – Во всей этой паршивой истории утешает только одно: что дело до сих пор не предано огласке. Этот человек по крайней мере джентльмен (да чего уж там, они оба джентльмены), и скандал ему не нужен. Но если я докопаюсь до правды, скандал будет знатный… Рад, что мой отец до этого не дожил. Итак, приходи в Фарнли-Клоуз к семи часам. О вечернем костюме можешь не волноваться. Никто особо наряжаться не станет. Ужин – это только предлог. Никакого угощения вообще, вероятно, не будет.

– А как все это воспринял сэр Джон?

– Который?

– Из соображений ясности и удобства, – резко ответил Пейдж, – я предлагаю называть так человека, которого мы всегда знали как сэра Джона Фарнли. Однако это любопытно. Ты что же, считаешь, что претендент и есть законный наследник?

– Пожалуй что нет. Нет! Разумеется, нет! – засуетился Барроуз, но тут же себя одернул и заговорил с прежним достоинством: – Фарнли только недовольно бурчит что-то себе под нос. Но по-моему, это хороший знак.

– А Молли знает?

– Да, сегодня он ей рассказал. Ну, пора и честь знать. Много я наговорил. Адвокату такая откровенность не подобает; но если я не могу доверять тебе, кому мне тогда вообще доверять? С тех пор как умер отец, мне не хватает поддержки… Теперь ты в курсе дела. Попробуй все обмозговать и найти ответ на эту головоломку. Будь любезен, приходи к семи часам в Фарнли-Клоуз; ты понадобишься как свидетель. Понаблюдай за обоими кандидатами. Прояви смекалку. А потом, – заключил Барроуз, хлопнув портфелем по столу, – скажи, кто есть кто, чтобы мы знали, что предпринять.