16 декабря 1968 года Доминик был с почетом уволен из армии, но в душе он навсегда остался в ее рядах. В собственных глазах он оставался военным, и это придавало ему уверенности в своей смекалке, удаче и силе. Его внезапная слабость на вечеринке в честь Дениз была всего лишь одним из последствий былых сражений, которым со временем надлежало исчезнуть. Тем не менее он начал скрывать часть своей военной сущности, потому что его стала привлекать другая сторона культуры того времени. Он, конечно, не пошел бы на антивоенную демонстрацию, но начал носить рубашки с длинными рукавами, чтобы скрыть татуировки воздушных войск на правом предплечье.

Его переполнял оптимизм, но, за исключением отношений с Дениз, прогресс был не так уж велик. Он поступил в колледж Майами-Дейд, но редко посещал занятия. Он и еще несколько ветеранов с подобными настроениями проводили время, принимая ЛСД и слушая музыку в грязном подвале, который они снимали в каком-то гетто. Весной неожиданно появились Нино и Роуз. Они приехали во Флориду посмотреть, как идет строительство их роскошного зимнего дома.

Доминик был смущен и удивлен тем, что Нино не обрушился на него со страстной речью, посвященной его неопрятной внешности и такому же окружению. Вместо этого дядя спросил: «Почему бы тебе не приехать домой?» – добавив, что он собирается купить небольшой бизнес итальянского мороженого в Бруклине. «Управляй сколько влезет, только подстригись и приведи себя в порядок».

Когда Доминик позвонил матери и рассказал ей об этом предложении, она постаралась его отговорить. Она вспомнила, как читала где-то о том, что кого-то занимавшегося подобным бизнесом недавно застрелили прямо на рабочем месте.

– Только в Бруклине тебя могут убить за то, что ты делаешь мороженое, – отозвался он, но этот ответ показался ей слишком легкомысленным.

– Это жизнь твоего дяди, – заявила она. – Не забывай об этом.

Устав от обеспокоенности матери, Доминик принялся носиться с новой идеей. В письме к Дениз он предложил ей сбежать вместе с ним и начать новую жизнь в Сан-Франциско. Он посетил этот город, еще когда приезжал домой на побывку, и его с первых минут поразила пьянящая атмосфера легкости, впервые давшая ему ощущение свободы. Кроме того, Сан-Франциско слыл центром музыкальных инноваций, и ему хотелось дать этой части своей натуры еще один шанс. Он описывал город как волшебную страну, где мечты становятся реальностью.

Когда Дениз сказала: «Может быть», он покинул Флориду и снял небольшую квартиру рядом с домом ее родителей в Бруклине. Нино уже нанял на должность управляющего бизнесом итальянского мороженого другого человека, но Доминик поначалу не видел ничего плохого в том, чтобы принять еще одно предложение дядюшки: стать швейцаром и помощником привратника в «Клубе 21» на Манхэттене, где Нино обладал определенным влиянием благодаря отношениям с Чаком Андерсоном – метрдотелем, который был должником Нино. Доминик уже встречал Андерсона – «Мистера Нью-Йорк», каковым он являлся в колонках сплетен городских газет, – на вечеринках в доме Нино. Дядюшка представлял всем Доминика как героя войны, чьи родственники росли вместе с Аль Капоне.

«Клуб 21» был шикарным рестораном, и завсегдатаи у него были соответствующие: знаменитости, политики и стареющие мужчины в компании молодых женщин. Доминик его возненавидел; он чувствовал себя прислужником и ушел с этой работы через два месяца. «Слишком много засранцев», – объяснил он дяде.

Нино и Пол обеспечили ему зачисление в профсоюз официантов. Он работал барменом на банкетах и свадьбах, но снова почувствовал себя прислужником и уволился после нескольких уик-эндов, несмотря на то что пытался отложить деньги на новую жизнь в Сан-Франциско.

Тогда Нино устроил его в небольшую компанию по благоустройству территории, которой владел брат одного из «солдат» Кастеллано, но работа здесь была нерегулярной и неинтересной. Еще учась в средней школе, Доминик однажды устроился в «Макдоналдс», чтобы подзаработать, но уж «зеленому»-то берету столь простой труд был, по его мнению, не совсем к лицу. С его точки зрения, лучше было быть безработным, чем недооцененным.

Из-за его чрезмерного эгоцентризма сбережения для Калифорнии росли не слишком быстро, а мнение родителей Дениз о нем лишь ухудшалось. Когда Нино через Дениз сообщил им о своем намерении обсудить предстоящую женитьбу, они попросили ему передать, что пока делать этого не стоит.

«Они сказали, что первой должна выйти замуж Мишель, – сообщила Дениз, имея в виду свою старшую сестру. – Только тогда они подумают о моем замужестве».

Выход из ситуации предложила именно Дениз. Как-то вечером, когда они припарковались в популярном у городских влюбленных переулке, шедшем вдоль береговой линии Бруклина, она воскликнула: «А нам не нужно ничье разрешение. Давай сбежим!»

Доминик с готовностью согласился – и предложил уехать немедленно и пожениться где-нибудь по дороге в Калифорнию.

– Нет, мы должны сделать это перед отъездом. Если мы уедем вместе, мы станем спать вместе, а я хочу сначала пожениться.

– Так давай же это сделаем! Не могу дождаться, когда мы уедем из Бруклина.

Восемнадцатилетняя Дениз была очарована его описанием Сан-Франциско. Она была «дитя цветов» даже в большей степени, чем он. Кроме того, она не видела проблем в том, чтобы на время прервать учебу в колледже. Ее успеваемость была высокой, и вернуться к занятиям она могла в любое время. «Мы идем, Калифорния!» – повторяла она.

Влюбленные получили разрешение на брак^[41] и поделились своими планами с Марией Монтильо, которая пришла в восторг. Она призвала их немедленно сделать ее бабушкой и вызвалась поговорить от их имени с родителями Дениз.

«Не утруждай себя, ничего хорошего из этого не выйдет», – сказала Дениз.

Без благословения родителей Дениз пастор в церкви Святого Финбара в Бат-Бич отказывался провести обряд. Отказался и пастор прихода Монтильо в Левиттауне. Тогда пара наугад зашла в протестантскую церковь под Левиттауном. Священник обвенчал их на следующий день, 19 января 1971 года.

После того как новобрачные объявили эту новость всем знакомым, мать Доминика устроила прием в Левиттауне. Вся «семья» Монтильо была в приподнятом настроении. Родители Дениз выглядели так, как будто пришли на похороны. Нино отказался посетить это мероприятие, потому что Доминик не известил его заранее.

Оказавшись в Сан-Франциско, Доминик и Дениз обнаружили, что не могут позволить себе снять в нем квартиру, и были вынуждены поселиться в близлежащем городке Беркли. Но и там их скудные финансовые запасы быстро истощились. Когда они уже подумывали о том, чтобы отправиться обратно, владелец дома, где они снимали квартиру, предложил Доминику занять должность управляющего зданием. Одним из преимуществ этой должности была бесплатная аренда квартиры, и Доминик мог выполнять работу в удобное для него время. Он и Дениз занимались любовью, принимали наркотики, ходили на концерты, разъезжали по Северной Калифорнии. Их сказочная жизнь продолжалась целый год.

Дениз оказалась невероятным спутником – стойким, преданным и готовым помогать до самозабвения. Решив, что им нужно больше денег, чем он зарабатывал в качестве управляющего, она устроилась кассиршей в супермаркет, по-прежнему не возобновляя учебу; а он стал посещать дневное музыкальное отделение Мерритт-колледжа в Окленде. Наибольший интерес у него вызывал джаз, и она купила ему саксофон за тысячу двести долларов.

Он быстро сделался искусным саксофонистом. Вместе с четырьмя другими студентами он организовал группу, которую назвали Brooklyn Back Street Blues Band. Всех заинтересовал новый звук – «фьюжн», смесь джаза и рока. На один из их концертов в колледже зашел Фрэнк Заппа^[42]. Послушав выступление группы, он уверил музыкантов в том, что им нужно записать демо. Результат был ошеломляющий. Их композиции охватывали множество стилей, но в них в то же время прослеживалась единая музыкальная тема. Это была сложно задуманная музыка, в то же время бурная и хаотичная – как схватка врукопашную на поле боя.

Brooklyn Back Street Blues Band разослали свои записи буквально во все звукозаписывающие компании – а потом ждали, ждали и ждали. «Эти засранцы говорят, что у нас слишком авангардная музыка, – с горечью жаловался Доминик. – Нет у нас товарняка. Мы не Фрэнки Вэлли^[43]!»

Мария и Энтони Монтильо, вместе с детьми Стивеном и Мишель, приехали навестить их летом 1972 года. Мария извела практически всю пленку для домашней кинокамеры на пейзажи, которые они проезжали по пути. По приезде в Беркли камерой завладел Энтони. Последний фильм в семейной коллекции Монтильо заканчивается кадрами, на которых Мария, скрестив два пальца на правой руке в знак надежды, стучится в дверь квартиры своего сына.

Здоровье Марии к тому моменту существенно ухудшилось, но об этом никто не говорил, чтобы не огорчать детей. Босс Доминика выдал гостям ключи от меблированной квартиры, и они прожили в ней шесть недель. Этот период в их жизни оказался окрашен горечью из-за болезни Марии и разочарования Доминика, которое вызвала очередная неудача в музыкальной карьере.

После того как Монтильо уехали, Доминик и Дениз пошли в кино на новый фильм «Крестный отец». Конечно же, молодой человек отождествил себя с персонажем по имени Майкл Корлеоне, младшим сыном дона мафии и героем войны, который впервые появляется в киноповествовании в военной форме. Семья и проблемы в отношениях этого персонажа были до боли знакомыми. Подобно своему отцу, он поднялся к вершинам власти над тем, что изображалось как темный, но в чем-то очень благородный мир, и это было окружено невероятно привлекательным, романтическим ореолом.

«Это не про бандитов, – серьезно сказал Доминик Дениз, когда они шли домой, – это про семью».

В следующие несколько дней пара приняла два важных решения: постараться завести ребенка и вернуться в Нью-Йорк, где они подыскали квартиру рядом с домом его умирающей матери. Демо-записи группы Brooklyn Back Street Blues Band и саксофон Доминика отправились в чулан вместе с наследием его предыдущей группы Four Directions и медалями времен Вьетнама. Позже, когда он впервые за долгое время побывал в церкви св. Финбара на Бат-Бич, он стал крестным отцом младшего из детей Нино – мальчика по имени Майкл.

В декабре 1972 года Мария Монтильо легла в больницу. Она пробыла там несколько недель. «Я не умру, пока не родится мой первый внук», – сказала она Доминику. Вскоре она тихо умерла в возрасте пятидесяти двух лет.

Она так и не узнала, какую новость в тот самый день сообщил ее невестке доктор: Дениз была беременна. Подготавливая себя к плохим новостям, Доминик одновременно пытался сосредоточиться на хороших, но это плохо у него получалось. Никогда еще он так глубоко не переживал то, как бок о бок идут по жизни боль и радость, сменяя друг друга в ее непрерывном круговороте.

Гроб с телом Марии был выставлен в похоронном зале конторы «Кузимано и Руссо» в Бенсонхёрсте. В первый вечер панихиды, когда все ушли, туда без приглашения зашел сухопарый человек с глазами непросыхающего пьяницы. Владелец похоронного бюро Джозеф Кузимано попытался выпроводить его.

– Умоляю вас, – сказал этот человек, – она была моей женой.

– Как вас зовут?

– Сантамария. Энтони Сантамария.

– Прошу простить, мы закрыты. Вы можете прийти завтра вечером.

Ранним вечером следующего дня Кузимано рассказал Доминику о том, что заходил какой-то тип, утверждавший, будто бы он когда-то был мужем Марии.

– Он сказал, что его зовут Сантамария.

– Если он вернется, впустите его, – ответил Доминик. С того дня, как он вернулся домой, он узнал от матери еще несколько подробностей о разрыве своих родителей. Это пробудило в нем желание услышать версию отца, но он все время откладывал его поиски. В последнюю ночь панихиды он подождал, пока все уйдут, а потом еще немного, но поскольку желающих отдать дань покойной больше не было, в конце концов ушел и он.

Не прошло и четверти часа, как в зал вошел бывший чемпион по боксу Армейского авиационного корпуса Энтони Сантамария, и Кузимано подвел его к гробу. Несколько минут Сантамария простоял около гроба в молчании, потом произнес «спасибо» и удалился шаркающей походкой, направляясь в дом сестры в северном Бруклине.

Услышав об этом, на следующий день Доминик стал подозревать, что отец нарочно дожидался, пока он уйдет: потому ли, что хотел побыть наедине с покойной, или из-за того, что раньше его сын, избегая встречи с ним, переходил на другую сторону улицы. Судьба не дала ему ответа: вскоре его отец был найден замерзшим насмерть рядом с грудой картона на пустыре. Его сестра похоронила его, не сообщив племяннику. «Его душевная боль была настолько сильной, что он решил просто лечь и умереть», – говорила она своим подружкам.

Со смертью Марии Монтильо в «семье» Гаджи произошли кое-какие изменения. В документе о праве собственности на бункер в 1943 году значилось ее имя. С того времени ни одного собственника добавлено не было. Это означало, что ее муж по закону обладал всеми правами на эту собственность, но он сам никогда не поднимал данную тему. Официально Мария умерла, не имея активов. Но даже в этом случае документ о праве собственности стал бы проблемой, если бы Гаджи когда-нибудь захотели продать дом.

Когда сестре Нино был поставлен смертельный диагноз, Нино дал ей обещание позаботиться о ее детях – Стивене и Мишель.

– Доминик, – сказал он, – уже достаточно большой мальчик, чтобы позаботиться о себе самостоятельно.

– Пусть так и будет, – ответила она.

Тем не менее спустя несколько дней после похорон дядюшка осведомился у Доминика относительно его планов. Доминик поведал ему, что он и Дениз собираются вернуться в Калифорнию, чтобы там произвести на свет малыша и предпринять еще одну попытку построить музыкальную карьеру. Звучало это не слишком убедительно.

Нино заявил, что тот, кто собирается стать отцом, не должен носиться по жизни, как щепка по волнам. «Я покупаю автомастерскую. Ты мог бы стать управляющим», – заявил он.

Частные автомастерские переживали расцвет в Нью-Йорке благодаря тому, что подземка находилась в удручающем состоянии, а такси были практически недоступны в любом районе, кроме Манхэттена. «Пора бы остепениться, – сказал Нино. – Твое место – здесь, в Бруклине».

Доминик попросил дать ему время на размышления. Ему было двадцать пять лет. Прокручивая их беседу в голове, он снова не смог избежать сравнения себя самого с Майклом Корлеоне, а Нино – с Вито, отцом Майкла. Если оставить в стороне романтические фантазии, то автомастерская представлялась абсолютно законным предприятием. Это была солидная работа. К тому же идея о Калифорнии становилась все более призрачной.

И вот, когда Доминик спокойно обдумал все за и против, выяснилось, что от новой работы его удерживают лишь желания покойной матери. Он сказал Дениз, что может работать на Нино и без глубокого погружения в «такую жизнь». Она уже смирилась с неизбежностью этого факта – еще с тех пор, как Доминик вдохновился «Крестным отцом». Ее родители были против их свадьбы – ведь вполне могло оказаться, что он станет таким же, как его дядя, – но Дениз все же вышла за него замуж, потому что искренне любила его. В сознании молодой двадцатиоднолетней женщины Доминик, может быть, и был негодяем, но уж точно не преступником. Неделей позже он принял предложение Нино.

Довольный Нино осведомился: «И где вы собираетесь жить? Вы же не можете оставаться в Левиттауне. Почему бы вам не переехать сюда?»

Верхний этаж дома Гаджи был свободен. Дениз понравилась эта идея. В их распоряжении отныне была большая квартира. В ней она когда-то провела много ночей, будучи няней, а несколькими ступеньками ниже встретила своего будущего мужа. Они переехали в начале 1973 года. Некогда он начал свою жизнь на нижнем этаже; затем, когда его отец ушел из семьи, переместился выше – и теперь, после того как умерла его мать, оказался на самом верху своего родного бункера.

На управление автомастерской Нино выделял ему две сотни долларов в неделю, но раз в месяц вычитал из общей суммы 165 долларов в качестве ежемесячной платы за проживание. Доминика это ужасно злило – как-никак его мать помогала выплачивать ипотеку за бункер, – но он принял эти правила как еще одно проявление специфического поведения Нино: одной рукой он давал, а другой забирал. Кроме того, Нино обеспечил молодую пару мебелью на общую сумму две тысячи долларов (правда, за это вычитал из зарплаты Доминика еще 75 долларов в неделю).

1 августа 1973 года у Дениз родилась девочка. Выбирая имя для малышки, новоиспеченная мать и ее муж хотели воздать дань уважения его усопшей матери, но подумали, что имя Мария может принести ребенку несчастье. Они остановились на имени Камария, в котором «Ка» не имело особого смысла, но служило для придания благозвучности.

Ни тогда, ни когда-либо после Нино не усадил Доминика рядом с собой и не объяснил, как устроен этот мир. Он ни словом не обмолвился о том, что Карло Гамбино контролировал целую империю, управляя отрядами солдат, возглавляемых капо, которые подчинялись заместителю босса. Дядюшка просто понемногу приоткрывал занавес. Иногда он приводил цитаты из своего любимого фильма «Крестный отец». Больше всего ему нравился эпизод, в котором больной дон, передавая бразды правления сыну Майклу, говорил так: «Я не сожалею о моей жизни. Я отказался от того, чтобы как дурак танцевать на канате, который держат все эти придурки… Я не извиняюсь».

– Это про меня, – говаривал Нино. – Я тоже не извиняюсь.