Перемещались медленно, вдыхая запах смерти и скользя по земле, выжженной напалмом, порошкообразные остатки которого въедались в форму. С наступлением ночи они вновь спрятались. Доминика трясло от обезвоживания. Его губы потрескались и кровоточили, ноги словно горели. Ему приходилось выкапывать углубления в земле локтями, потому что из-за постоянных обстрелов ладонями он прикрывал уши. Через несколько часов шум утих. Он перевернулся на спину и принялся смотреть на звезды. Он лежал неподвижно, как тело, над которым вот-вот должна была захлопнуться крышка гроба.

С первыми проблесками зари, оглохшие от пальбы и изнемогающие от жажды, они снова пошли. У Доминика оставалось всего три патрона для обреза и одна обойма в пистолете 45-го калибра. Они сразу же попали под обстрел: среди деревьев стали разрываться реактивные противотанковые гранаты. Доминик видел, как упал связист Боунз. Он видел, как дядя Бен побежал по направлению к Боунзу, а потом тоже упал. Вьетнамский солдат вырос из-за кустов и навел оружие на Доминика. Тут дядя Бен приподнялся и застрелил его. Доминик укрылся за деревом и выстрелил по направлению движения в кустах. Больше стрелять он не стал, сберегая последние боеприпасы для ближнего боя. Он был готов, когда пули закончатся, выхватить мачете и умереть с ним в руках, как самурай.

Когда, казалось, настала передышка, он обнаружил, что его ноги находились на виду, и встал, чтобы двинуться дальше. В этот момент в пяти метрах сзади разорвалась граната, мгновенно вырубив его. Осколки прошили его спину и ноги, а ударная волна отбросила его на несколько футов вверх. Он рухнул на землю, как рейнджер с нераскрывшимся парашютом. Это случилось 27 ноября 1967 года, за день до Дня благодарения.

Жизни Нино была присуща определенная военная составляющая, которая впечатлила бы его племянника-разведчика. С самого начала существования мафии ее боссы организовывали свои «семьи» в соответствии со строгой иерархией. На низшем уровне находились «солдаты», такие как Нино. Они образовывали «команды», наподобие отрядов, которые были подотчетны «капо», или «капитанам», а те, в свою очередь, – заместителям босса. Заместители же подчинялись самому боссу.

К большой удаче для Нино, с приходом Карло к власти система претерпела изменения. Чтобы успокоить приверженцев Альберта Анастазиа, Карло назначил заместителем босса протеже Анастазиа, но ограничил его власть таким образом, что ему подчинялись лишь определенные команды, позже известные как «Манхэттенская бригада». Пол Кастеллано, капо Нино, отчитывался непосредственно перед Карло, и с годами зять, двоюродный брат и давний приближенный Карло фактически стал вторым человеком в Бруклинской бригаде.

Как бы то ни было, позиции Нино, несомненно, оставались крепки, потому что он работал на Карло и Пола с начала 1950-х годов. Сейчас он и Пол по-прежнему были близкими друзьями; Пол, которому в 1967 году исполнилось 52 года, был крестным отцом сына Нино – Фрэнка; его дочь Конни была крестной матерью дочери Нино – Реджины. Незадолго до того Нино купил земельный участок на частном острове во Флориде, недалеко от кондоминиума Пола на Помпано-бич, и лелеял планы построить там нечто вроде дома, которым владел Рой.

Понятное дело, особые отношения Нино и Пола предвещали хорошее будущее. Несмотря на возможные несогласия «Манхэттенской бригады», Пол был наиболее вероятным преемником шестидесятисемилетнего Карло. Благодаря своей близости к власти Пол в целом имел наилучшие перспективы в отношении самых разнородных операций, осуществляемых «семьей». Вдобавок он показал себя как успешный делец, превратив мясную лавку своего отца в целую сеть мясных магазинов, к которым добавилась еще и оптовая компания: это позволило снабжать куриным мясом чуть ли не каждый обеденный стол в Бруклине. Кроме того, он был крупным ростовщиком; его доходы достигали нескольких сотен тысяч долларов, что было не меньше, чем у самого Карло.

Все то время, пока Доминик пребывал во Вьетнаме, Монтильо продолжали по воскресеньям навещать Гаджи в Бруклине, особенно после того, как сестра Нино узнала о том, что у нее болезнь Ходжкина. Были и дни рождения, и праздники, и особые события – такие, как рождение у Нино и его жены Роуз четвертого, последнего ребенка, мальчика.

Несмотря на частые встречи, у Энтони Монтильо, инспектора отдела автотранспорта на предприятии неподалеку от Левиттауна, не было близких отношений с Нино. Такое положение дел установилось вскоре после того, как Энтони и Мария поженились. Нино попросил разместить некоторую сумму на банковском счету на имя Энтони, а тот отказал ему. Не имея возможности напакостить своему зятю, как он поступил в свое время с Энтони Сантамария, Нино просто поворчал какое-то время, а потом позабыл об этом.

Отношения инспектора отдела автотранспорта с его пасынком-солдатом были гораздо лучше, но, чувствуя, что он не может состязаться с Нино в борьбе за безраздельную преданность и уважение Доминика, Энтони Монтильо никогда не пытался специально их поддерживать. Вдобавок он полагал, что у Доминика не хватит пороху отказать Нино в сомнительной услуге так, как это сделал он.

«Когда-нибудь Нино попытается переманить Доминика на свою сторону», – частенько предупреждал он Марию.

Некогда располневший Нино нынче был строен и подтянут. Он занимался в тренажерном зале, который оборудовал в подвале бункера. Он сам делал сок из апельсинов, не ел консервированных овощей и по-прежнему пил только вино. Его образ жизни не вызывал особого одобрения у людей вроде Роя, которые изменяли своим женам, но, несмотря на это Нино, оставался преданным супругом. Он души не чаял в своих детях – трех сыновьях и дочери, но требовал, чтобы они вели себя хорошо.

Как и его «кадиллак», Нино всегда выглядел безупречно. Его манера одеваться полностью соответствовала стереотипу, сложившемуся в отношении членов мафии: щегольские костюмы, галстук в тон карманному платку, туфли с цокающими каблуками и ослепительная коллекция наручных часов, колец и браслетов. В своих темных очках, которые он подбирал к каждому костюму, он был неотразим. Его стиль был настолько продуманно изящен, что, когда он вместе с Роуз неспешно входил в престижные заведения наподобие «Клуб 21» на Манхэттене, в котором метрдотелем служил Чак Андерсон, его друг и клиент его ростовщического бизнеса, со стороны казалось, будто он и впрямь хотел, чтобы все знали: он связан с мафией.

Несмотря на то что никто в его семье не догадывался, насколько жестоким он мог быть (поскольку они не знали, как он расправился с убийцей Фрэнка Скализе), темперамент Нино по-прежнему оставался предметом всеобщего изумления. Однажды он находился в своей машине на 86-й улице в Бенсонхёрсте, ожидая, пока жена его брата Роя выйдет из кулинарии. Когда же она наконец появилась – темноволосая версия хорошенькой блондинки Роуз Гаджи, – несколько местных подростков засвистели и заулюлюкали. Одним из хриплоголосых юнцов был Винсент Говернара, бывший одноклассник Доминика по государственной школе № 200.

Посчитав подобные действия личным оскорблением, Нино накинулся на подростков с молотком в руке, который всегда хранил под передним сиденьем; он с яростью махнул им несколько раз перед Говернарой, но тот, будучи боксером, вырубил его прямым хуком в нос. И уже после того как Нино выписали из больницы, взбухшая вена на левой стороне его шеи, казалось, готова была взорваться, когда он орал своему брату: «Когда-нибудь я доберусь до этой сволочи. Я убью этого ублюдка!»

Когда Мария услышала об этой истории, она покачала головой: настолько незначительной была обида и настолько несоразмерной реакция. «Я не хочу, чтобы Доминик работал на тебя, когда меня не станет», – сказала она Нино, в очередной редкий раз нарушив обычные приличия их бруклинских ужинов. Помимо очевидных причин, у нее имелись и другие основания для этого.

– Доминик теперь настоящий американец, ты не можешь ему диктовать. Он не будет жить по твоим правилам.

– Все, чего я хочу, – это чтобы Доминик выжил в этой проклятой, глупой войне.

– Он выживет, – сказала она.

К изумлению всей семьи, Доминик действительно выжил. В тот же день, когда он был отброшен взрывом и серьезно ранен на высоте 875, четверо измученных разведчиков группы РПДД, шатаясь, притащили его и связиста Боунза в лагерь рейнджеров у подножия холма. Группа уже находилась на краю гибели, когда северовьетнамские войска внезапно отступили, дав им возможность ускользнуть. Через две недели Доминик очнулся в военном госпитале, а еще через несколько недель лечения был награжден очередной медалью. Боунз тоже выздоровел. Вместе с другими своими товарищами они, предположительно, уничтожили по меньшей мере пятьдесят вражеских солдат.

В начале 1968 года, еще оставаясь в составе Вооруженных сил, Доминик покинул Вьетнам. Он должен был явиться для отчета в Форт-Брэгг в Северной Каролине, но сначала заехал домой. Его мать устроила в Левиттауне настоящий праздник в честь его приезда; Нино, верный своему принципу никогда не ездить в Левиттаун, на него не явился.

На следующий день Доминик приехал в Бруклин, чтобы засвидетельствовать свое почтение. В свете недавних армейских триумфов его обида на Нино за отказ помочь ему стать известным музыкантом померкла. Он даже приписывал часть своего успеха тому, что рос при Нино и с детства переживал драматические события такие как осада бункера во время мафиозной войны 1957 года. Если не считать резких выпадов Нино, Доминик всегда любил его общество. Единственной ценой, которую Нино назначал за это, было почаще обращаться к нему; но поскольку Доминик признал армейский путь правильным, а путь Нино – ошибочным, заплатить ее было легко.

Нино пригласил его составить компанию ему и Полу Кастеллано с женами на просмотре представления в шикарном отеле «Уолдорф-Астория» на Манхэттене. «Надень свою форму, берет и все медали», – распорядился он.

Лицемерие Нино позабавило Доминика, но он сделал так, как было ему сказано, и тем вечером произвел фурор среди отряда уолдорфских официантов, которые сдували пылинки с его безупречно сервированного стола. У него мелькнула мысль (которая, между прочим, была правдой), что «семья» Гамбино практически возглавляла профсоюз работников отеля.

Через несколько недель, после медосмотра у армейского врача в Северной Каролине, Доминику было запрещено прыгать с парашютом из-за ранения колена, полученного на том холме. В сердцах он принял решение, которое позже подвергалось сомнению, но не изменялось: «Больше я в армию ни ногой!»

К смятению его матери, он снова оказался в Бруклине. До увольнения из армии оставалось несколько месяцев. Его определили в подразделение военной полиции в Форт-Хэмильтон, небольшую базу буквально в миле от дома Нино в Бат-Бич.

Доминику пришлось по душе его новое назначение – ловить самовольщиков, вязать пьяных солдат на Таймс-сквер и иногда обедать в бункере, который находился так близко. Естественно, Нино ворчал, что сидеть за одним столом с военным полицейским все равно что любезничать с копом, – и оказался настроен еще более воинственно, когда Доминик сказал, что после увольнения из армии он намеревается сдать экзамен на поступление в полицию штата Нью-Йорк.

– Буду где-нибудь на севере штата выписывать штрафы за парковку.

– Чушь собачья! Коп – он и есть коп!

Мария Монтильо убеждала сына поступить в колледж, желательно как можно дальше от дома. «Мам, я понимаю, что ты хочешь сказать, но не беспокойся, – ответил он ей. – Такая жизнь, как у Нино, – не для меня».

Незадолго до того болезнь Марии оставила бесцветные волдыри на ее руках, вызывая у каждого вокруг нее вопрос о том, сколько ей осталось. Чтобы порадовать ее, Доминик занялся поисками колледжа, в который принимали всякого, кто не выделялся особыми успехами в средней школе, и нашел заведение с двухгодичным курсом в Майами, штат Флорида. Он объявил, что поступит туда немедленно после увольнения.

Внешне Нино демонстрировал по-отечески заботливый интерес к жизни Доминика. Он никогда не упоминал о делах «семьи» Гамбино в его присутствии и не представлял его Рою Демео или кому-либо из тех, кто на него работал. «Дядья» Карло и Пол всегда подавались в социальном контексте – например, на одном из ужинов Нино постарался пробудить интерес Доминика к дочери Пола Конни, которая была весьма недурна собой.

Доминику нравилась Конни, но чувств к ней он не испытывал. Они вспыхнули по отношению к другой девушке, когда он пришел к Нино на праздник дня рождения его двоюродного брата. Нино устроил все так, что среди приглашенных оказалась служившая в семействе няней девушка, жившая по соседству, чей отец держал бар на Манхэттене. Когда в квартире бабушки Доминик увидел ее, сидящую в кресле закинув нога на ногу, он застыл на месте. Она была потрясающе хороша. У нее были черные волосы до пояса, как у Шер, и кожа цвета кофе с молоком; ее короткое коричневое платье с узором в виде турецких огурцов давало простор для фантазий. Он почувствовал, что ей было бы самое место на рекламной полосе глянцевого итальянского журнала – в непринужденной позе на красном «феррари», – и поскорее ретировался на нижний этаж, лишенный дара речи.

Пытаясь прийти в себя, он спросил Нино:

– Кто эта девушка?

– Наша няня, Дениз Деллисанти. Дениз из сонма святых^[40]! Красивое имя, красивая девушка! Почему бы тебе не пойти поговорить с ней?

Бывший разведчик набрался мужества и направился обратно наверх, где он оставил Дениз. О чем они говорили, он почти не запомнил – кроме того, что ей было семнадцать лет и она была младшей из пяти дочерей и только что поступила в Университет Сент-Джонс в Куинсе. Помимо того что она была красива, она была умна, скромна и приятна в общении, и ее фамилия так ей шла: Деллисанти. Действительно, Дениз из сонма святых!

Через шесть недель он пригласил ее на свидание. Они сходили в кино, а затем отправились в дом Нино на чашечку кофе. Он сопроводил ее домой в пол-одиннадцатого вечера. Она жила с родителями, и ей строго-настрого наказали вернуться домой не позже одиннадцати. Свидания быстро взрастили отношения, но до физической близости дело пока не дошло. Она была против интимных отношений до замужества. Доминик, влюбленный по уши, не пытался переубедить ее.

Что же касается Нино, то он мог бы остаться темной лошадкой для ФБР, но только не для родителей Дениз. Они знали некоторых его финансовых клиентов и были не в восторге ни от него, ни от его племянника. Они позволяли Дениз сидеть с их ребенком только потому, что Гаджи жили поблизости и хорошо платили. Доминика возмутило такое предосуждение, но он понимал причину их отрицательного отношения к его беспокойному дядюшке.

Доминик еще служил в армии, когда Нино попросил его оказать ему одну сомнительную услугу. Она была представлена как вопрос чести. Дантист, который жил и работал неподалеку, отпустил недвусмысленный намек в отношении одной из своих пациенток – Роуз Гаджи. Нино воспринял это практически как попытку изнасилования и дал Доминику знать, что он собирается заложить динамитную шашку под парадное крыльцо его дома.

«Он оскорбил мою жену и твою тетю. Это ему покажет, что он должен убраться из этого района, пока ему не навредили по-настоящему. Мы подберемся туда сегодня вечером. Ты будешь меня прикрывать».

Зная Нино и будучи наслышан об истории с Винсентом Говернарой, Доминик был удивлен скорее не преувеличенной реакцией Нино, а его уверенностью, будто племянник ему поможет. Однако из-за того, что целью операции был не человек, а всего лишь крыльцо, он все же последовал за Нино. Через несколько дней после такого предупреждения дантист действительно собрал чемоданы и уехал.

Доминик никогда не говорил Дениз об этом происшествии, равно как и о теневой стороне жизни своего дяди, – разве что завуалированно, на таком языке, который местная девушка наподобие Дениз хорошо понимала. «Забавно, что бывает с людьми в этой жизни, – рассуждал он. – Ты точно знаешь, кто в чем замешан, просто по тому, как они себя ведут, но если они к тебе дружелюбны и относятся хорошо, то они считаются хорошими людьми».

Дениз любили все. Через какое-то время студенческое братство Университета Сент-Джонс избрало ее «Мисс Мю-Гамма-Дельта». Она пригласила Доминика быть ее парой на коронации и последующей вечеринке. Со своей короткой армейской стрижкой он казался не на своем месте: в конце 1968 года его сверстники активно перенимали внешний вид и взгляды хиппи.

На вечеринке он пережил свой первый вьетнамский флешбэк. Он стоял у стены, попивая пиво и наблюдая, как танцуют другие, когда в комнате вдруг как будто раздался взрыв и повсюду разлетелись части тел. Он бросился на пол и закрыл лицо руками. Дениз склонилась над ним.

– Ты в порядке? Что, война?

– Нет, хуже.

Она обняла его.

– Я думаю, слишком много перемен на меня навалилось, – наконец сказал он. – Там было ужасно, а здесь я с тобой, и я счастлив. Это все равно что побывать в аду, а потом сразу вознестись в рай.

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – на его глаза навернулись слезы. – Ты делаешь меня счастливым. Видишь, я даже плачу. Не могу в это поверить. Хочешь потанцевать?

– Все что твоей душе угодно.