Глава 6

– Доченька, помоги мне, пожалуйста!

– Написать этой глупой княгине?

Я кивнула и прибегла к не совсем достойному оружию – умоляющему взгляду.

Мы уже сутки как покинули Тулу и остановились на довольно-таки приличной станции с трактиром и простенькой гостиницей. Клопы погибли, наши спутники легли спать, а мы Лизонькой и Зефиркой сидели при свечах. Дочка только что сдала короткий зачет по грамматике и помогала в эпистолярных трудах.

– Объясни ей, что я не смогла заехать, что ее люблю, уважаю… милая, сама придумаешь.

«…что станет говорить княгиня Марья Алексевна?» Кому-то покажутся смешными огорчения Фамусова, но я понимаю его прекрасно. Как человек, которому иногда что-то нужно от такой престарелой и очень влиятельной княгини. Например, убедить племянника дать вольную лакею, что учился с барином и в шестнадцать лет понимает математику лучше выпускника университета. А племянник артачится. Найти добрые слова для тети – и человек спасен.

Так что, пока крепостное право не отменили, приходится лебезить перед такими вот ЛОМами – лидерами общественного мнения, Марьями Алексевнами.

Лизонька надула губки, показывая, что письмо-то напишет, но как ей неохота! Чтобы оттянуть начало постылой работы, еще раз взяла в руки отложенный конверт, со «знакомым» почерком, адресованный Соляному ведомству. Повертела в руках, пригляделась.

– Маменька, а на обороте карандашом Зефирка нарисована…

* * *

У родителей есть множество ограничений. Например, громко и грубо ругаться в присутствии детей. Даже по собственному адресу. Даже если это полностью заслужено.

Ну скажите, кто мешал мне повертеть злосчастный конверт хотя бы в Туле? Разглядеть подростковый почерк, пусть копирующий почерк отца, но все равно немного детский, неуверенный. И увидеть на другой стороне конверта вполне отчетливо прорисованную собаку, ту самую, что сейчас пыхтит у ног Лизоньки.

Значит, Степа писал под присмотром злых и опасных глаз. Потому-то оставил знак, ничего не говорящий надсмотрщику, зато понятный мне с первого взгляда. И мог ли подумать, что дура бросит взгляд лишь за триста верст от Москвы, когда повернуться и помчаться в Первопрестольную – отдельная история, на несколько дней пути.

Да и будет ли путь легким? Зимняя сказка закончилась этим вечером. Буря на душе удачно дополнялась метелью за окном. Причем тучи наползли с севера, оттуда, куда нам пришлось бы мчаться, если поддаться первому порыву.

Впереди самое неприятное. Прочитать письмо дочке, глядящей на меня с интересом и тоскливым страхом. Вопрос «что там?!» готов вырваться в любую секунду несдержанным криком.

«Эмма Марковна, надеюсь, это письмо в ваших руках. А если читает не Эмма Марковна, то немедленно доставьте это письмо в канцелярию губернатора, чтобы не соучаствовать в преступлении против государства…»

Я поняла, не по почерку, по стилю – писал Степа. Как всегда, продуманно и спокойно, не по годам. И почти без страха. Хотя прекрасно осознавал: если кто-то чужой вскрыл бы конверт и прочел письмо с таким содержанием, то никуда бы не понес, а расправился с автором – со Степой.

Молочный брат Лизоньки повествовал обстоятельно. Как однажды отец явился в их убогое жилье с корзиной почти забытой снеди и, пьяно улыбаясь, начал раздавать глиняные и деревянные игрушки Мишеньке и Эммочке – младшим братику и сестренке. Как хвастался, что в трактире «Канареечка» наконец-то встретил людей, восхитившихся его почерком и поручивших маленькую работу за большие деньги. Что работу выполнил тут же, в чистом кабинете трактира. Что жизнь пошла на лад.

На другой день Дмитрий пропал. Обычные поиски через дворников и квартального не помогли. А когда маменька собралась в приемную губернатора – все же супруга чиновника, имеющего личное дворянство, – пожаловали незваные и незнакомые гости на двух телегах. Пообещали отвезти к отцу. Эммочка испугалась грубого тона, заплакала. Маменьке велели заткнуть ей рот и пригрозили заткнуть и ей, если задаст хоть один вопрос.

Ехали по ночной темной Москве. Степе казалось, не на окраину, а в центр. Потом всем на головы накинули мешки, экипажи грохотали еще с полчаса и заехали в каменное подземелье. Куда – Степа так и не понял, только слышал днем колокольный звон, разных колоколов, больших и малых. А один звенел так мощно, что его не мог перезвонить ни один другой. Кроме того, иногда был слышен звук пилы.

Маменьку с детишками просто держали взаперти. Степку привели в кабинет с дневным светом и лампой, «вашей, Эмма Марковна». Тут же был папенька, бледный и трезвый, прикованный к стене и писавший под диктовку достаточно прилично одетого господина.

Степе предложили письменную работу. Он сказал, что это государственное преступление. Его отвели к братику-сестренке и перестали кормить. Их тоже, поэтому уже скоро Степа согласился.

Подробности о том, в какое преступление вовлекли Дмитрия и Степу, отсутствовали. Тем более Степан не писал, как смог передать письмо. Утверждал, что кормят хорошо, а жилье теплое. И лишь повторял, что участвует в противозаконном деянии и просит о помощи.

– Маменька, это всё? – нетерпеливо спросила Лизонька, вскакивая со стула. Будто надеялась, что к тексту прилагается обнадеживающий постскриптум.

– Всё, – спокойно ответила я.

– Мы должны немедленно вернуться! – спокойно произнесла Лизонька. Так спокойно, как приказывала остановиться, увидев из пролетки кошку такой худобы, что на нее не польстился бы голодный шакал. Между прочим, пролетка всегда останавливалась, но я уточняла, что дальнейшее попечение о животинке – подыскать хозяина, проследить за судьбой – исключительно на ней. Сама потом жалела – пару раз приходилось давать послабления-льготы дворовым, так как они теперь «за барынькиной котятой ухаживают».

Не то чтобы дочкина уверенность возобладала надо мной. Но в голове мгновенно сложился план. Люди и лошади устали, раньше утра в обратный путь не двинемся, с этим и Лиза согласна. До Тулы сутки; если вьюга в лицо, то до Москвы еще два дня минимум. Своего сыскного агентства у меня нет, придется ущедрить полицию… да и то кто знает, насколько злодеи пустили корни по вертикали. Пара дней на утомительные визиты к губернатору… в лучшем случае. Как бы не пришлось обихаживать условную Марью Алексеевну. Плод стараний – получить в распоряжение двух-трех чинов, чтобы рыли землю так, будто закопаны их многолетние взятки. В одночасье не нароют.

Выходит, я еду спасать Россию, но должна вернуться минимум на неделю, чтобы спасти Лушу со Степой? Выбор между двумя неизвестностями. Впрочем, в случае Луши шансов на удачу больше.

Все эти соображения промелькнули за секунду. А на вторую я обняла Лизоньку. Искренне, хотя и понимала – прием на грани запрещенного.

Дочка не вырывалась. Подождала и спокойно повторила:

– Мы должны вернуться и их найти.

Я села и показала дочери на соседний стул: садись, говорим на равных. Лизонька мотнула головой, но все же села.

– Найдем, спасем и увезем, – произнесла я, надеясь, что каждое слово звучит веско. Видимо, звучало недостаточно. Лизино личико сморщилось.

– Тогда поехали! – сказала она, но без абсолютной уверенности. Путешествуем не первый раз, знала, что лошадей мы не сменили – дали отдохнуть своим. Да и кучерам полезно спать лежа. – Поехали, когда Еремей скажет, – повторила дочка.

– Если бы мы узнали, что Луша и Степа заперты в амбаре в соседнем селе, мы бы уже туда мчались, – ответила я. – Но они в Москве, где – неизвестно. Это во-первых. Во-вторых… Ты помнишь правила помощи?

Кажется, мы их проговаривали. Или нет. В любом случае дочка ожесточенно сперва кивнула, потом помотала головой. К чему какие-то правила, если сейчас Степашу держат взаперти?

Слушает, и на том спасибо. Но согласится ли?

– Луша и Степа не просто похищены. Степан узнал опасную тайну. Их мало найти, их надо освободить невредимыми. Во-вторых, Степан…

На миг замерла, чтобы найти слова, понятные и не очень обидные для друга.

– Степан подчинился злодеям. Он им нужен, прямо сейчас он в безопасности. И в-третьих, помнишь, как прошлым летом в Голубках мужик порезался косой и Настя перевязала ему вену? Почему она так сделала?

– Потому что умела, – торопливо ответила дочка, недовольная тем, что я прибегла к наводящим вопросам.

– Потому что рядом не было фельдшера, – пояснила я. – Михаилу Федоровичу подчинена вся полиция империи, и он не раз выручал людей из более опасных историй. И все похищенные были живы.

– Мы отправим письмо папеньке и поедем дальше? – спокойно спросила Лиза. – Да, маменька?

Посмотрела на меня. И вся наша дружба, все наше доверие, восстановленное после истории с «греческим кораблем», на глазах превращалось в сосульку, внесенную в дом и брошенную на печку.

Что сказать? Что делать-то? Пусть сейчас произойдет что угодно, только наша дружба не растает. И не пострадает моя миссия…

– Что это, маменька? – с искренним удивлением спросила дочка.

Верно, уж очень сильно я углубилась в мысли. Потому что поняла: это не особо одиозный порыв ветра, а рожок. Новый сигнал, уже совсем близко.

И почти сразу в дверь застучали и раздалась жалобная мольба:

– Помогите, спасите, Христа ради!

Как связаны труба и крик? Неужели моя импровизированная молитва услышана? И не будет ли хуже по ее последствиям?

Глава 7

Дверь открылась. На пороге стояли трое. Первый, юнец в шинели, вошел. Смотритель пытался войти следом и при этом не дать проникнуть девице, хватавшей его за сюртук.

– Куда лезешь, дура! Человек к государю едет!

– Пусть царю доложит, как людей без суда смертной казнью казнят! – воскликнула девица, готовая скорее оторвать полу сюртука, чем отцепиться.

– Не доложит он, глупенькая! – в отчаянии воскликнул смотритель. Не будь девица в более-менее приличной, хоть и распахнутой шубе и в хорошем платьице, пожалуй, ударил бы ее, но не решался.

– Чаю, водки, калач, всё мигом! – распорядился визитер, делая вид, будто драма творится в другом измерении, а не двух шагах от него.

Увы, смотритель прав. Фельдъегерь не выслушает встречного, не возьмет прошения. Девиз Фельдъегерского корпуса: «Промедлить – значит потерять честь». Поэтому государев гонец задержится на станции ровно на столько, сколько нужно, чтобы запрячь новых лошадей. Пожалуй, это единственное подразделение, обмундированное с маломальским учетом погодных реалий: перчатки из оленьего меха, брюки из лосиной шкуры, сюртук, подбитый волчьим мехом. А в остальном – никакой пощады. С недавних пор положена им курьерская повозка упрощенной конструкции, безрессорная, так как рессоры – самый слабый элемент любого экипажа и ломаются чаще всего. Людское здоровье от такой езды тоже ломается, потому и в отставку фельдъегерям позволено выходить через шесть лет службы.

Что же касается смотрителя, он властен лишь над лошадьми и ямщиками. Так что несчастной если и надеяться здесь, то только…

– Барыня, спасите! Надо начальство известить о беззаконии! Сделайте что-нибудь!

– Маменька, а ведь, кроме нас, сейчас никого нет, – сказала Лизонька. Так спокойно, что девица прервала стенания. Ну а я вспомнила недавние мудрствования, что помогать и спасать полагается лишь в том случае, если профессиональные спасатели отсутствуют.

Я вышла из секундного ступора. Мгновенно возник алгоритм действий.

Обернулась к девушке.

– Эмма Марковна. А ты?

– Татьяна. Эмарковна, пожалуйста…

– Танюша, расскажи, что случилось. Четко, понятно, кратко. Тогда попробую помочь.

Девушка всхлипнула, выдохнула. И принялась говорить, без отступлений и запинок, будто диктовала либретто, понимая, что у слушателя лишь три-четыре минуты прочесть этот текст в театральной программке в антракте.

Итак, она звалась Татьяной и была приживалкой непонятного происхождения у князя Бабанова. Барин хотел ее растлить – не первый подобный грех его сиятельства. Друг-ровесник узнал, предупредил, помог скрыться, был схвачен, измучен и брошен в княжескую темницу без обогрева. Барин даже не ищет беглянку – пусть сама решит, скрываться ли дальше, зная, что друг в одной рубашке лежит на ледяном полу.

Почему же Татьяна бросается ко всем подряд в надежде на защиту?

– Его даже губернатор боится, – всхлипывая, пояснила Таня.

– Значит, – так же спокойно сказала Лизонька, – кроме нас, помочь некому. Собираемся?

– Да, – кивнула я. И тихо добавила: – Собираюсь.

* * *

Не прошло и получаса, как я покинула станцию. Уже скоро нам предстояло съехать с большого тракта и направиться в княжеские владения, поэтому на первом возке сидела Татьяна – показывать путь в ночи.

В очередной раз я восхитилась своими спутниками. Проснулись легко, узнали, что предстоит важная поездка, и быстрехонько собрались. Еремей был проинструктирован насчет особого поручения, поэтому на козлах не сидел.

Все эти полчаса я спорила с собой. Права ли я была, что оставила Лизоньку на станции? Это разумное решение было немедленно атаковано ворохом возражений, в первую очередь рациональных. Станция не гостиница, номеров нет. Оставить ребенка не с кем, в моей задуманной комбинации своя функция у каждого слуги. Я, супруга товарища министра, чиновника 3-го класса, не должна бояться отставного полковника, пусть и известного самодурством на всю губернию.

И еще сильней был голос инстинкта. Я не хотела расставаться с Лизонькой. Даже ненадолго. Заранее ощущала свой страх, свою тревогу, которая тигрицей вцепится в меня, едва станция скроется из виду.

Нет уж. Иногда приходится брать рассудок с предрассудком, сжимать в один ком и отбрасывать. Скрипя зубами и скрепляя сердце.

Сначала я оторвала смотрителя от самоварных хлопот и протянула несколько ассигнаций.

Потом подошла к дочери:

– Лизавета, ты остаешься. И сама понимаешь почему. Мне предстоит очень непростой и неприятный социальный контакт.

Лиза, готовая возмутиться, взглянула с удивлением. Я и Миша редко употребляли в разговорах термины из будущего, но дочка слышала и знала. Значит, разговор очень серьезный.

– Когда твой брат тайно пробрался на корабль, мне пришлось нелегко – спасала людей и думала о малыше в каюте. Сейчас ситуация еще сложнее. Ты должна остаться, чтобы я каждую секунду думала, как спасти несчастных из рук тирана, а не о том, что ты сама можешь оказаться в его руках. Я договорилась со смотрителем, у тебя своя комната и Зефирка. Обойдись на полдня без няньки, и это будет очень большой помощью с твоей стороны.

Лицо дочери подрагивало, губы шевелились, будто она готовилась возражать. Но кивнула и тихо сказала:

– Маменька, сделай что надо и возвращайся.

Перед отъездом мы расстались с фельдъегерем. Я представилась, и, хотя Фельдъегерский корпус моему супругу не подчинялся, курьер любезно согласился передать в Санкт-Петербурге два конверта в МВД. Историю с Татьяной кратко изложила я, а Лиза за это время так же деловито набросала пояснительную записку к конверту Степана. Писали мы быстро, фельдъегерь допил чай и ушел, дожевывая калач.

Я тоже выпила чаю, чтобы не дрожать в ночном путешествии, которое перешло в утреннее и дневное – дорога занесена, двигались медленно. Татьяна начала превращать либретто в развернутый роман.

Я слушала, и моя обида на непредвиденную задержку в путешествии понемногу уступала гневу. И, конечно, радости, что ребенок остался на станции.

За неполных десять лет путешествий по России нагляделась на дикое барство, хоть реферат пиши: «Крепостное право глазами человека XXI века». Были стандартные варвары вроде моего дяди, унижавшие людей по многовековой привычке. Были настоящие жуки-выжиги, у которых тридцать душ трудились от рассвета до заката, а барин столь же неусыпно осуществлял надзор. Были добрые души вроде старого вольтерьянца, встреченного мною в начале помещичьей жизни: наблюдал звезды, экспериментировал с электричеством, в то время как измученные мужики ковыряли тощие поля. И между прочим, вариант покойной Эммочкиной маменьки, когда управитель давно богаче помещика.

Но похоже, мне предстояло знакомство с невиданным экземпляром. Худшим видом традиционалиста: традиционалистом-новатором. Богатым и буйным мерзавцем, поставившим эксперимент: насколько можно в России не считаться с ее законами? И продвинувшимся далеко…

– Он свою гвардию завел, десятка три молодчиков, один другого плечистей да мордастей. Нарядил в особые мундиры, дела им нет другого, как ждать лютых приказов. А во дворе виселица стоит. Если у человека вина перед ним, как у моего Степушки, так велит мучить, чтобы человек сам на виселицу просился.