Фламандец

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою, мой зодчий вдохновлен:

Я высшей силой, полнотой всезнанья

И первою любовью сотворен.

Древней меня, лишь вечные создания

И с вечностью пребуду наравне.

Входящие, оставьте упованья.

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Его жесткие соломенные волосы развевались на морозном ветру. Мутные воды Москвы-реки, приковавшие внимание его холодных небесно-голубых глаз, покачивали серые от грязи льдины. Так паршиво ему не было уже давно, он бы, наверное, утопился в этих мрачных и грязных водах, если бы уже не был мертв. Он жил и умер еще в том веке, когда армия Наполеона отправилась на завоевания, жил и трудился на благо Франции Пьер Эмиль Левассер – экономист и историк, а также Альфонс-Луи Констан, больше известный под псевдонимом Элифас Леви, – французский оккультист и таролог, и член тайных обществ того времени, а где-то в стенах Парижской академии работал Андре-Мари Ампер, оставивший глубокий след на станицах истории и науки, причем последняя отвела ему достойное место. Жить в эпоху столь великих людей, исторических переломных моментов может быть как невероятной удачей, так и проклятьем, он же всегда относился к этому с гордостью сопричастности. Родившись во Французской Фландрии, также известной как Южная Фландрия, находящейся на северо-востоке Франции, он, разумеется, был фламандцем⁴⁰ по праву рождения. Среднего роста, широкоплечий, с мощными и сильными руками и ногами, он напоминал медведя, особенно своей косолапой походкой. Но эта неуклюжесть была обманчива, оказавшись в опасности, он действовал стремительно и жестко, его клинок был быстр, а револьверы в его руках били без промаха. И что немаловажно, он любил свою родину, любил Францию, потому без труда попал из французской армии во Второе бюро.

После поражения Франции во франко-прусской войне, с тысяча восемьсот семидесятого года по тысяча восемьсот семьдесят первый, во многом из-за слабого разведывательного обеспечения деятельности французских войск, структура генерального штаба Вооруженных сил Франции подверглась коренной перестройке, и прежде всего разведывательного управления, которое называлось Вторым бюро. А сам штаб французской армии теперь делился на: Первое – кадровое, Второе – разведка, Третье – оперативное и Четвертое – тыл бюро. Второе бюро после реорганизации скорее напоминало ребенка, делающего первые шаги в мокрых подштанниках, чем базу, готовящую шпионскую сеть, потому остро нуждалось в хороших кадрах. Так, после короткого курса обучения в разведывательной школе фламандец Адриан Янсен попал во Второе разведывательное бюро французской армии.

Бросаясь в каждое дело с полной самоотдачей, он, как верный, опытный вояка, берег покой своей страны и ее граждан, снискав себе славу надежного и преданного слуги республики. И вскоре его отправили в самостоятельное плавание, Жак Дюбуа был его единственным компаньоном в грядущем деле. Узкоплечий, с маленькими бегающими хитрыми глазками и тонкими кистями рук, он являл полную противоположность фламандцу. Адриан даже удивился, впервые увидев своего коллегу: «Как он прошел отбор во французскую армию?» Их миссия была уже не в Пруссии, старом и понятном враге Франции, а в Германской империи, образованной восемнадцатого января тысяча восемьсот семьдесят первого года. Еще до окончания войны министр – президент Пруссии Бисмарк и прусский король Вильгельм I объявили о создании Германской империи, именно с этой даты начинается история Пруссии в составе единого Германского государства. В задачу Адриана и Жака входило перехватить письма, в которых упоминались молодые аристократы Франции, не имеющие должного патриотического образования, но владеющие значимой родословной, что были вхожи во многие знатные дома и могли при определенных обстоятельствах не только получить важную информацию, но и склонить отдельных деятелей парламента Франции к нужным решениям. Знание имен этих высокородных господ позволило бы французской разведке чувствовать себя значительно уверенней.

Однако все с самого начала пошло не по плану, вертлявый и скользкий Дюбуа постоянно норовил ставить палки в колеса, очевидно, считая миссию веселой игрой, в которую играют дети, расставляя солдатиков на импровизированном поле для сражений, или же тайно скрывал свою. Не в силах добиться от Дюбуа четкого ответа относительно двусмысленности его действий и не имея возможности доверять ему, Адриан начал действовать самостоятельно и сообщить в бюро о действиях своего напарника без угрозы рассекретить себя он не мог. Каким-то чудом ему удалось заполучить злосчастные письма и даже шифр для их прочтения, но триумф оказался недолгим. Дюбуа знал, что тягаться с таким цербером, как Адриан, на шпагах или пистолетах почти самоубийство, вдобавок фламандец обладал поразительным звериным чутьем на неприятности и засады, и просто обходил их стороной, оставляя своих преследователей и недругов с носом. И тогда у Дюбуа возник план усыпить бдительность своего напарника, признав свою несостоятельность, как солдата французской армии. Он убедил напарника, что по возвращении он покинет их отважные ряды, применив всю свою изворотливость и артистизм, ему это удалось, и, подсыпав яд, он сумел завладеть письмами, выгодно шантажируя ими по возвращении во Францию высокородных господ фактом их разоблачения перед общественностью и французской разведкой.

Адриан умирал, белая пена кипела на губах, лицо налилось кровью, глаза таращились вокруг, с удивлением и неосознанностью умирающего человека, сверкая красными прожилками на фоне белых белков. С непониманием глядя на кружку совершенно нормального по вкусу пива, он умирал, но последние мысли вопреки логике умирающего солдата были не о службе и о невыполненном долге, а о матери, которая обещала познакомить его с милой Жюстин и приготовить после его возвращения особый ужин. Адриан умирал в агонии и одиночестве солдата, оказавшегося на чужбине в окружении чужих и подчас вероломных людей, готовых выкинуть его тело в ближайшую канаву. Он не выполнил долг перед страной, матерью, не увидел женщину, что так приглянулась его матери, не стал отцом, мужем, семьянином и, видимо, хорошим сыном, так как оставил свою уже немолодую мать доживать век одну.

Многие люди справедливо полагают, что после смерти, они сразу окажутся на небесах, но это не так, любой умерший прежде всего оказывается в лабиринте прожитой им жизни, и только затем идет постепенное осознание неестественности окружающего мира. Разумеется, думающий и духовно развитый человек пройдет через лабиринт быстро, но увы, таких людей немного, таким же был и Адриан: будучи простым человеком, не задумывающимся о тайнах бытия, он, оказавшись в лабиринте, стал жить в нем, ловить и убивать врагов Франции, получать ордена и награды, выпивать за благо республики вместе с друзьями в кабаках и барах, есть необычайно вкусную стряпню своей матери, и лишь спустя время устойчивое чувство «дежавю» стало расти в нем, пока он не начал замечать огрехи в окружающей действительности, не соответствующие вещам свойства и не свойственные друзьям поступки.

Это больше походило на сон, ведь только во сне можно видеть лестницу, широкую парадную лестницу, ведущую на крышу, где находится вход в здание, и считать это нормальным. В очередной раз оказавшись в месте, где он уже был, в событии в котором он уже участвовал, он понял, что это все нереально. И тут он вспомнил все, обстановка стала меняться, окрашиваться во мрачные цвета непреодолимой злобы, ненависти и отчаяния. Небо перестало существовать, солнце кончилось, дома стали рассыпаться на ветру, улетая ветхой пылью куда-то в сторону, земля стала сырой и холодной, какой и должна быть кладбищенская почва, наступило безмолвие, сравнимое с заколоченным в крышку гроба последним гвоздем.

– Будь ты проклят Дюбуа! Будь ты проклят! – кричал Адриан, не слыша своего голоса, словно крышкой гроба для него стало само небо.

Затем Адриан начал существовать совсем в другом лабиринте, лабиринте боли, ярости, и бессилия от неисполненного предназначения, через которые он не мог переступить. Он сотню раз убивал Дюбуа самыми немыслимыми способами, и наслаждался этим, принимая каждое убийство за правду, тут же забывая о нем, он убивал других, попадавшихся ему под руку то ли призраков, то ли фантомов людей, которых знал и не знал, твердо веря, что они желают ему зла. Он ходил по кругу, в черном густом тумане негативной эссенции, концентрате, чьи всполохи и мгла заменили ему родные стены. Спасение пришло неожиданно, вдруг где-то во мгле возникло свечение. Зло мыча и готовясь отразить очередную угрозу, Адриан пошел туда, крепко сжимая свои белые омертвевшие кулаки холодной плоти, в воздухе посреди мглы и тумана висела свеча, от которой шел неразборчивый шепот и жар. Он подошел ближе и, яростно замычав, взмахнул рукой, желая сбить свечу, но рука прошла сквозь нее, не причинив вреда, после нескольких попыток он вдруг понял, что ему нравится это тепло, подняв руки, приблизил их к пламени, и улыбнулся. Эта новая мимика лица испугала его, повергнув в такое смятение, что он отошел от свечи, потрогал лицо, посмотрел на свои руки, холодные и неживые, снова посмотрел на свечу и, сделав вокруг нее круг, поднял руки к пламени, позволив огню погреть себя.

Вскоре он привык к огню, открыв для себя новое чувство привязанности, и когда в первый раз свеча, догорев, погасла, побежал искать ее, принюхиваясь к запаху, оставшемуся после нее, он увидел, женщину, которую знал когда-то, но не мог вспомнить имени. Затем свеча возникала вновь, уже в другом месте, это повторялось много раз, вызвав у него привычку ждать этой свечи, сидя во мраке колышущегося тумана, в забвении снов, которые видят мертвые. Прислушиваясь к шепоту, исходящему из свечи, он стал узнавать голос, каждый раз, поднимаясь на новую ступень лестницы, что существовала внутри пламени этой свечи, живым плетением солнечных лучей. Поднявшись достаточно высоко, он наконец узнал голос, голос матери, которая молилась за него, до сих пор веря, что ее сын обязательно вернется, что он где-то там, выполняет важное задание своей страны, именно это она говорила всем, а окружающие кивали головами, оставаясь каждый при своем мнении. Осознав, как существовал последнее время, и повторно вспомнив все, он обогатился внутренне, увидев, как изменилось очертание его тела, вокруг которого возникла белая дымка света, да и окружающий мир стремительно менял внешность с непроглядного мрака на сумеречное одеяние вечного серо – белого неба.