Не вера направляла его, а овладевшее им желание увидеться с матерью, о которой теперь он думал неустанно, ведь она была, пожалуй, самой главной ценительницей его жизни. В его сознании далекими пушистыми облаками плыли воспоминания о матери и детстве. Когда-то маленьким он заблудился в лесу, и, устроившись под замшелым деревом, долго плакал, пока не услышал голос матери, которая звала его, он побежал на ее голос с криком: «Мама!» Вспомнил ее улыбку и грустные глаза, которые смотрели на него, и видели в нем отца, не вернувшегося с войны. Прикоснуться бы к серебряной пряди ее волос, вдохнув аромат сиреневой воды, что она так любила, ощутить неистребимую надежность жизни, чувствуя под ногами родную землю, на которой он вырос, его Францию. Он желал снова постучать в дверь и сказать: «Я вернулся, мама!» И хотя он знал, что она его не услышит и не увидит, пусть так, но она обязательно почувствует, что он рядом и сидит за столом, как прежде, наблюдая, как она печет свои пироги. Он знал и то, что она все эти годы плохо спала, тревожась о нем и существовала в вечности этих беспокойных мыслей. Внезапно он остановился, став болью, чистой болью, его душа трепетала и вибрировала, огненный всплеск разрушенной солнечной лестницы, на которой он видел мать, пронесся сквозь него и от его неистового крика зашелестела, скорбя вместе с ним серо – белая масса призрачного сумрака, в котором живут все мертвые. Душа болела и ныла, распадаясь на части от отчаяния жить с мысленным зовом матери в душе, желая добежать до нее и преклонить колени, а не добежав, осознать, что тебя больше никто не зовет, и что нет больше этих колен, в которые ты раньше ребенком тыкался носом, протягивая руки. Он понял, что стоит на кладбище, возле ее могилы, с простеньким серым надгробием, настолько серым и скромным, что оно вряд ли понравилось бы ей, да и ему, будь он жив. Он сел рядом и заплакал, как иногда плачут призраки, души не способные найти покой.

«Какое простое и родное слово – „мама“», – думал он, чувствуя холод могильного камня. Возвращаться уже некуда, там в его доме живут уже другие люди, и ему там нет места. Пройдут века, но материнское окно маленького деревянного домика будет с ним всегда. Просидев так, тихо, отстранено уставившись в мутный вечно серый горизонт неба, несколько недель, возможно, и месяцев, он не заметил, как в один из таких промозглых дней к нему подошел старик и сел рядом.

– Давно сидишь? – то ли спросил, то ли подтвердил очевидное он. Адриан молча кивнул, не глядя на старика, однако спустя минуту все же повернул голову, он слишком давно не слышал человеческой речи. Внешность старика поразила Адриана, он как будто сошел с игральных карт начала девятнадцатого века⁴¹. Красный жилет с меховой окантовкой из кроличьего меха, снизу виднелась белая рубаха с высоким воротником, на которой были изображены карты разного достоинства, рубаха была заправлена в белые штаны на шести медных пуговицах, а штаны, в свою очередь, заправлены в черные ботфорты. Лицо старика было неестественным плоским, как изображение на картах, только глаза ярко-зеленные, как два фонаря посреди предрассветного тумана, говорили о кишащей внутри него жизни.

– Кто ты? – спросил Адриан, с интересом изучая причудливую одежду старика.

– Я Миро. А ты? – спросил старик, чей хитрый и ироничный взгляд блуждал по Адриану, его явно забавляло возникшее знакомство.

– Я Адриан! Так кто ты? Ты же не человек?

– Можно подумать, ты человек, – так же с иронией ответил ему старик, нисколько не обидевшись. Я дух, в том смысле, в котором нас воспринимают люди.

– И чем ты промышляешь? В смысле, что делаешь, как… – Адриан запнулся, слово «живешь» для него утратило свое значение.

– Говорю, что было, что будет, что происходит сейчас, – улыбнулся старик. Служу своей хозяйке, она хорошая, понимает нас, духов. Я оттуда, – добавил он, указав на холмистую часть леса, справа от кладбища. Там сейчас стоит наш цыганский табор!

Адриан, все еще ничего не понимая, на всякий случай кивнул головой.

– Кого ты имеешь в виду, говоря о вас?

– Глянь, видишь, Мириам гуляет с Антоном? – Адриан посмотрел в ту сторону, где еще минуту назад был просто туман, теперь зеленел луг, по которому шла высокая, статная женщина в длинном белом платье и в черном жакете, темные волосы были убраны «узлом Аполлона⁴²», что лишь подчеркивало статность и женственность женщины, рядом бежал и кувыркался парень лет тринадцати, в простой крестьянской рубахе и штанах, не особо заботясь о своем внешнем виде и том впечатлении, которое он может оказать на окружающих.

– Может, пойдешь с нами? – спросил старик. Ты вроде нормальный, не бездельник, а то духи любят ничего не делать, не все, конечно, но многие, приходят кто по призыву, кто просто так, прибиваются, обещают чем-то помогать, а в итоге кормятся на халяву и улетают. Адриан, посмотрев на него многозначительно, кивнул, соглашаясь со стариком, чтобы не прослыть невеждой в глазах нового знакомого.

– Как эти? – кивнул Адриан в сторону женщины и прыгающего подростка.

– О нет, – поправил его старик. Мириам самая сильная, она защищает всех нас и целый табор, еще лечит, сильней нее только Корунд, демон, но он на цепи, слишком бешеный, останавливаться не умеет. А Антон так, где-то защищает, где-то выполняет мелкие поручения, мальчишка еще, ветер в голове.

Адриан невольно зажмурился, когда женщина с мальчиком приблизились к ним: ощущение ее силы, словно легкое покалывание по всему телу, пронзило его.

– Смотрите, кого я нашел, – начал старик, указав в сторону Адриана. Неплох, а?

– Я Мириам, а это Антон, – представилась женщина, изучая сидевшего перед ней призрака мужчины, внимательно и придирчиво.

– Адриан, – представился он и, подняв голову, посмотрел в глаза Мириам, выдерживая ее взгляд.

«Она восхитительна, – подумал он. – Это лицо!! Бывает холодная красота, дикая красота, но королевская красота бывает очень редко. Когда смотришь на женщину и признаешь за ней абсолютное превосходство, видишь не просто красоту безупречной линии носа, глаз, овала лица, чувствуешь стать и породу, статус, с которым просто немыслимо спорить». Глаза серо-синими гроздьями хрусталя уходили далеко вглубь, завлекали, лишали рассудка, смотреть в такие глаза все равно что падать в бездну хрустальных пещер. «Долго смотреть в них опасно», – подумал он.

– Я как раз предложил Адриану присоединиться к нам, – произнес старик, с уважением глядя на женщину, словно ожидая ее согласия.

– Сколько ты уже умер? – спросила женщина.

– Не знаю, – ответил Адриан и отвел взгляд, вспомнив о матери.

– Если хочешь, пойдем с нами, – предложила Мириам, видимо, удовлетворенная тем осмотром, который провела. Старик тут же просиял, радуясь новому собеседнику, впрочем, как и Антон, молча ожидавший решения Мириам. Парень, одетый в простую крестьянскую рубаху, что моталась на нем мешком, больше походил на дуралея, чем на защитника. Адриан, кивнув в знак согласия, поднялся с земли, бросив прощальный взгляд на надгробие матери.

– Куда идти? – спросил он.

Поселение цыган являло собой скромный пример кочевой жизни народа, пестрые яркие шатры, пламя костров и необычная речь греющихся возле огня людей, эта атмосфера невообразимым образом окутала его теплом и покоем. Однако было в таборе и кое-что странное, здесь почти не было стариков, он словно обнищал на радость и счастье, лица цыган были хмурыми и унылыми. Легким ветром залетев в один из шатров, они оказались перед цыганкой, неспешно готовившей какое-то травянистое снадобье.

Тшилаба⁴³ шувани⁴⁴ табора была непростительно молода и выглядела немного скукоженной, съежившейся, так бывает, когда человек рано повзрослел, взвалив на себя проблемы своих близких. Она посмотрела на него внимательно, спокойно слушая шепот старика, чье плоское лицо на фоне горящих свечей выглядело особенно жутко и неестественно.

– Здравствуй, – сказала она, не сводя с него взгляда.

Пытаясь ответить, он не смог произнести ни слова и просто поклонился, продолжая напрягать связки, он непроизвольно, сам того не понимая, увеличил количество энергии именно в этой области своего эфемерного тела, потому на следующие вопросы цыганки он все же сумел ответить.

– Готов ли ты помогать мне? – властно спросила она.

– Да, – ответил он и не узнал свой голос, такой глухой и хриплый, больше похожий на голос зверя, вдруг научившегося говорить, нежели человека, теперь он понял, что до этого с духами, что пригласили его сюда, он общался мысленно.

– Что ты умеешь? – задала она следующий вопрос.

– Солдат, – коротко ответил он, поражаясь с каким трудом ему дается элементарная, человеческая речь.

– Воин значит, – подвела итог цыганка. Это хорошо, Мириам давно нужна помощь, чтобы присматривать за всем.

– Что ты любишь? – спросила она, смягчив голос, отчего он прозвучал немного ласково, будто она разговаривала с котенком, а не мертвым духом.

– Огонь! – коротко по собачьему, рявкнул он.

– Ну что ж, проходи, найди себе место возле свечей и отдыхай, я позову тебя, когда ты понадобишься, – сказала Тшилаба, вежливо уступив ему дорогу дальше вглубь шатра. Он поступил, как ему было предложено: запах сальных свечей, высушенных трав, пламя лампадки, что горела прямо перед ним, горячее и живое, как те материнские свечи, что пробудили его во мраке ада, – теперь это был его новый дом, где он мог греться и набираться сил, энергия и опыт в мире духов решают все. Это первое, что рассказала ему Мириам, когда он сидел возле одного из костров, погруженный в безмятежность беспамятства. Не имея цели и руководства к действию, все его существование теперь сводилось к выполнению различных задач, они словно включали его, заставляя действовать и мыслить. Присев рядом, она взбодрила его своим появлением, заставила проснуться и включить осмысленность своего существования.

– Та энергия, которой ты был наделен при жизни и которая осталась у тебя после смерти, заканчивается, ее было много, но она, увы, не вечна. И теперь ты должен сделать выбор.

– Какой? – глядя перед собой непонимающим стеклянным взглядом мутных глазниц, спросил он.

– Остаться лишенным всякого рассудка и памяти призраком, или сущью, либо начать учиться и развиваться и стать сильным духом.

– Если я пойду по первому пути, я ведь буду несильно вам нужен? – безразличным голосом спросил он.

– Боюсь, что нет, – ответила она холодным, непререкаемым тоном судьи и палача одновременно.

– Тогда я скорее пойду по второму пути, – продолжил он, видимо, даже не обратив внимания на ее тон, его голос звучал все так же апатично.

– Тогда начни питаться, для начала вот этим огнем, что толку просто так греться возле него! – теперь ее голос прозвучал куда требовательнее, так что он, повернувшись, посмотрел на нее, он уже не жмурился от исходящей от нее силы, только восхищался. «Какой же потрясающей она была при жизни», – подумал он и впервые за все время улыбнулся, а она ответила на его улыбку своей, чистой, сияющей и теплой. Ее улыбка возвеличивала и сама по себе была источником силы, она приоткрывала ее душу, ее внутренние покои, и они были невыразимо прекрасны и бездонны, как звездное небо.

Объяснив ему, как устроена «другая жизнь» после смерти, она начала учить его, и он послушно следовал ее советам и урокам, осваивая магию, способы потребления энергии и прежде всего огня, знания о других духах и существах и, что было куда интереснее, знания о людях в их бренном тлении. Открывшийся перед ним другой мир завораживал и манил, постепенно вселяя азарт и прививая ему вкус к новому существованию.