Все закончилось тем, что Ирина просто ушла в себя и стала искать выход из такой жизни у различных колдунов и ведьм. Но и у тех ровным счетом ничего не получилось, что, впрочем, не мешало им с большим аппетитом брать с нее деньги за свои услуги.

Усугублялась ситуация еще и тем, что Ирина не могла иметь детей, это известие едва не убило ее, погрузив в глубочайшую депрессию, факт же существования других болезней, таких как астма и больные почки, с таким контекстом, как бесплодие, можно было по умолчанию опустить. С трудом пережив это тяжелое время, отбросив мысли о суициде, что преследовали ее, Ирина взялась сама творить свою судьбу. Обложившись литературой, она вскоре стала подтягиваться и через «не могу» выкарабкиваться из той кромешной мглы отчаяния и боли, в которой жила, улучшая день ото дня свое финансовое состояние.

Будучи дипломированным юристом, она посвятила себя работе и обрела наконец уверенность в себе и крепкую материальную почву под ногами. Остальные сферы, увы, Ирину не радовали, все ее надежды на здоровье и женское счастье, пусть даже без детей, летели прахом. Она вычитала о необходимости чиститься⁸, но, видимо, не возымев в этом успеха, решила обратиться к профессионалам, собственно, поэтому ее желание пойти к рунологу подпитывала лишь вера в его способности после всех шарлатанов, пользующихся слабостью людей.

Нельзя сказать, что в жизни Юлии все было хорошо, но Ирина всегда вызывала у нее желание помочь ей, несмотря ни на что, позабыть обо всех своих проблемах и помочь, не от жалости, а от веры в человеческий альтруизм, в то, что просто нужно помочь. Когда видишь, как человек бьется и сражается на пути к своей мечте, то появляется чувство восхищения, хочется просто подставить плечо, пусть в таком маленьком пустяке, как поход к рунологу. А шарлатан он или нет, это не столь важно, главное, поддержать веру в лучшее и благополучный исход.

Вот и сейчас, забыв о кошмарной ночи и своем одиночестве, Юля быстренько прибралась и проветрила жилище; когда послышался звонок в дверь, она уже была при параде и с улыбкой на лице.

– Привет, подруга, – улыбнулась Ирина, протягивая ей коробочку с пирожными, Ирина давно перестала волноваться о своей фигуре, с ее-то данными, да и Юля тоже, потому они, две любительницы сладкого, прошли на кухню.

– Извини, что к тебе так наскоком, – виновато сказала она.

– Ничего страшного, я же понимаю, что у тебя много работы. Бутерброды будешь? – спросила Юля, заваривая свой фирменный чай.

– Как твои успехи?

– Нормально. Выиграла дело в суде, как раз вчера.

– И это ты называешь нормальным?! Отлично, – похвалила ее Юля. Ты молодец!

– Спасибо! Но дело было не особо сложное. Честно.

– Ну, тебе виднее. Мне кажется, ты вообще не проиграла ни одного дела.

Ирина театрально закатила глаза.

– Ты меня перехваливаешь?! Я иногда все же проигрываю, – улыбнулась она.

Разлив чай, аромат которого тут же наполнил кухню травянистым запахом лета, и выложив пирожные в красивые десертные тарелки, она протянула одну из них Ирине.

– Я, конечно, ничего не понимаю в подобном, но почему вдруг руны, ты же никогда не интересовалась ими?

– Ну, Юля, я интересовалась всем. Потому что незнание законов не освобождает от ответственности. И прежде, чем озвучивать свои хотелки, проводить ритуалы и махать волшебной палочкой, нужно твердо знать, что тебе за это будет и с какими силами ты работаешь.

– Так серьезно!

– Да, Юль, по-другому в нашем мире нельзя!

– А руны – это белая или черная магия?

Ирина, прожевав кусочек пирожного и облизнув ложку, посмотрела на нее как на дуру.

– Ни белой, ни черной магии не существует, это выдумки христианства, это они придумали такие названия, как черная магия, чтобы сжигать неугодных людей, тем более по умолчанию для тех времен вся магия была черной. Если бы ты сказала: «Я занимаюсь белой магией, не сжигайте меня, пожалуйста!», тебя бы все равно сожгли. Никто не занимается магией, а ты занимаешься, значит, ты не в стаде, и главный пастырь стада тебя того. На костер! Ни у одного эзотерического учения нет такого деления, как черная и белая магия.

– Ясно, – сконфуженно пискнула Юля. Ладно хоть ты меня просвещаешь.

– Ничего, у тебя правильные вопросы, – подбадривающе заверила ее Ирина. Скоро сама заинтересуешься.

– С чего ты решила? – уставилась на нее Юля, чуть не поперхнувшись чаем. Меня подобные вещи никогда не интересовали, ты еще скажи, что я начну смотреть футбол и болеть за нашу сборную.

Но Ирина, не заметив ее сарказма, продолжила:

– Мы идем к Олафу Бергесену – это выдающийся рунолог, большое чудо, что я вообще смогу к нему попасть. Он принимает и помогает только своим, узкому кругу лиц, которым не чужда скандинавская мифология и религия. А так как человек он не бедный, то на поток и счетчик никого не ставит. Принимает только своих, ну, или по договоренности через своих, – хитро скосив глаза в сторону, закончила Ирина.

– Ии? – не поняла Юля.

– Его интерес и фанатизм, любовь к своему делу заразительны. Он как бы концентрирует в себе свет Северной традиции и проецирует его.

– С трудом верится, конечно, что я заинтересуюсь подобными вещами. Ты же знаешь, я агностик⁹ без привязки к конкретному богу.

– Знаю. Но все меняется. Хочешь, расскажу секрет?

– Давай.

– Перед всеми слушаниями в суде я обращаюсь к Тору за помощью – это бог справедливости. Видишь амулет?

И Ирина показала ей маленький металлический кулон в форме молота. Это молот Тора, он разбивает все преграды.

– Здорово. И как помогает? Глупый вопрос, извини.

– Твой скептицизм понятен, – спокойно ответила Ирина. Да, помогает, благодаря ему я помогаю людям, и клиенты идут порядочные, честные, которым действительно нужна помощь. Справедливость. Понимаешь? А мне, мне Тор помогает жить, верить в лучшее и стремиться к этому лучшему, несмотря ни на что.

И Юля лишь в очередной раз удивилась своей подруге и тому, с какой теплотой и душевностью она работает с каждым из своих клиентов, имея в своем тылу сплошную боль, ведь у нее ничего нет, только работа, а дома потухший очаг. Разве можно ею не восхищаться.

Ирина, увидев в ее глазах поддержку, улыбнулась.

– Так зачем мы идем к этому рунологу? За чем-то конкретным? Руны как, болезни лечат? Ну, ты меня понимаешь?

– 

Олафу Бергесену, – с грустью поправила меня Ирина, очевидно, вспомнив о своем бесплодии. Он не просто рунолог, он выдающийся рунолог.

– Ты знаешь историю моей семьи¹⁰? – неожиданно спросила она.

Юля не сразу поняла и уловила нотки печали, сожаления в ее голосе при словах «моей семьи», наверное, подсознательно думая о своем, о своей семье и той безвозвратно потерянной душевной близости с ними: с мамой, папой, дедом, потому говорила скупо и в общем.

– Твой отец был следователем прокуратуры, мать бухгалтером, хотя потом она уже не работала, сидела дома, помню, что ты много болела, по полгода не появлялась в школе. Потом поезд в результате аварии сошел с рельсов¹¹, было много погибших, в том числе и твои родители. А потом убили моих в этом дурацком автобусе¹², – поперхнувшись возникшим в горле комом, выдавила из себя Юля, буквально ощущая тяжесть воспоминаний и ужаса последних снов. Как это все грустно, что мы потеряли их, наших близких, осиротели тогда так рано. А потом умер мой дедушка, который воспитывал меня, и это, это… Мне так их не хватает, – прошептала она, чувствуя текущие по щекам горячие слезы.

– Ох, Юль! Прости меня, пожалуйста, я не подумала. Прости, – кинулась ее успокаивать Ирина.

Прижавшись к ней, как когда-то к деду в тот день, когда она узнала, что в результате теракта ни папы, ни мамы больше нет, ей так захотелось рассказать подруге все о своей жизни, о своих снах, этих диких снах, от которых по утрам хочется выть, но сдержалась, ни к чему выплескивать на нее все это, у нее своего достаточно. Ирина гладила ее по голове, что-то говорила, но Юля не видела ничего из того, о чем она ей шептала, только чернота и одиночество, тиканье часов, отломившийся в углу кафель, обшарпанный пол.

«Вот она – моя жизнь, моя реальность», – подумала Юля. И, отпрянув от уже мокрого пиджака подруги, открыв вентиль холодной воды, стала умываться.

– Ты меня извини, пиджак тебе намочила, расплакалась тут, – шмыгая носом, сказала она, обернувшись к подруге.

Ирина, внимательно посмотрев на нее, спросила:

– У тебя все в порядке?

– Конечно, – через силу улыбнулась Юля, чувствуя, как сильно натянулась ее маска терпения к повседневности жизни, словно сверху на кожу нанесли полиэтиленовый мешок.

– Почему-то мне кажется, что ты врешь, – деловито, холодно, словно видя ее насквозь, сказала Ирина.

– Да ну брось, не выдумывай. Мы к твоему рунологу успеваем? – спросила Юля, глядя на часы.

Ирина, оголив запястье, посмотрела на свои позолоченные, с белым циферблатом часы.

– Да, время еще есть. Мы так редко видимся, вот я и решила прийти к тебе немного пораньше.

– Ну и правильно, – улыбнулась Юля. Чай еще будешь?

– И ты еще спрашиваешь?! Как ты его готовишь? – спросила она, вдыхая аромат горячего пара, поднимающегося из чашки.

– Секрет. Ты лучше говори, что ты хотела мне рассказать о своей семье.

Ирина, чуть пригубив горячий чай, стала помешивать его ложкой, словно собираясь с мыслями.

– Это одна из причин, по которой я стала адвокатом, – почему-то тихо сказала она.

– Видишь ли, мой дед был палачом, ну это я его так называю. При Сталине никто особо не разбирался, виноват человек или нет. Так вот, в ноябре тысяча девятьсот тридцать четвертого года был создан специальный отдел, который получил название «Особое совещание». Этот отдел получал широкие полномочия по борьбе с врагами народа. Фактически этот отдел мог без присутствия обвиняемого, прокурора и адвоката отправлять людей в ссылку или в ГУЛАГ сроком до пяти лет. Разумеется, это относилось только к врагам народа, но проблема в том, что никто достоверно не знал, как этого врага определить. Именно поэтому «Особое совещание» имело уникальные функции, поскольку врагом народа можно было объявить фактические любого человека. Любого человека можно было по одному простому подозрению отправить в ссылку на пять лет.

Так вот, мой дед был одним из членов этого отдела, – тяжело, с трудом прошептала Ирина это свое признание, тяготившее ее.

– Но еще до этого он принимал участие во многом, когда он был молодым, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году¹³ он расстреливал людей, связанных с империалистическим прошлым. Это были представители дворянских семей, которых обвиняли в государственной измене, пособничестве империализму и прочих вещах, которые грозно звучат, но очень тяжело доказываются. Потом были Шахтинское дело¹⁴, Пулковское дело¹⁵, и это еще громкие дела. А сколько было разовых расстрелов и казней, не говоря уже про итоговые цифры¹⁶?

Бабушка, жена деда, во всем его поддерживала и была идейной комсомолкой и членом партии. Отец пошел по его стопам, он тоже работал в «органах». Наступила «оттепель», людей просто сажали и ссылали в лагеря, на каторгу, высылали из страны, навсегда разлучая с близкими. Я поздний ребенок, мой старший брат умер маленьким, попал под трамвай. Потом у родителей долго не было детей, мать лечилась, часто ездила на минеральные воды, в санатории, и уже значительно позже, когда они свыклись с мыслью, что у них не будет детей, моя мама забеременела и родила меня. Она была замечательным, добрым, светлым человеком – это все что я о ней помню. Она умерла, когда я еще училась в школе, и меня частично воспитывала моя бабушка, мать моей матери. А в той аварии разбилась не моя мама, а новая жена отца, хоть и не официальная, которая, к слову, не очень меня любила, рассчитывая родить отцу нового наследника или наследницу. Так я и росла, у бабушки, что меня, наверное, и спасло в какой-то степени от влияния моего отца и его родителей, они умерли незадолго до той аварии. Сначала дед, потом бабушка, если честно, то своего отца я не очень любила, было в нем что-то холодное, может, он и был рад, когда я родилась, но я этого никогда не чувствовала, как будто я его и не его, приемная. Понимаешь? Да, он всегда был на работе, дома почти не появлялся, его интересовало только, ела ли я и легла ли спать вовремя. И все, больше никакой заботы, разговоров, как общаются отцы с дочерями, ничего такого. Кстати, во время учебы на адвоката я изучала некоторые его дела. Ты себе не представляешь, Юлька, какие там пласты боли, есть геологические пласты, залежи, а это, это залежи высохших и закостеневших слез и боли, вот что я там увидела, читая эти архивы. Теперь ты понимаешь, откуда у меня эти кошмарные сны и почему я стала адвокатом, я хочу помогать людям, спасать их, постараться хоть как-то исправить то, что натворили мои предки.

– 

Да, мне становится понятно многое, о чем ты мне не договаривала, о чем думала, когда молчала, как жила эти годы, мы же с тобой редко виделись. Но ты же понимаешь, что твой отец состоял на службе, выполнял свой долг, иначе не мог, ему приходилось нелегко, это и наложило отпечаток на его характер, отсюда и замкнутость. А ты не думаешь, что ты выдаешь желаемое за действительное, вдруг проблема не в этом и этот рунолог не сможет тебе помочь?

– Ты хочешь сказать, что, возможно, у меня просто патройофобия¹⁷ в какой-то новой ее вариации?

– Ириш, только не обижайся, я же агностик, я не верю во все эти порчи и проклятия, поэтому, естественно, рассматриваю другие варианты, – как можно мягче, чтобы не обидеть лучшую подругу, предположила Юля.

– Современная наука может объяснить далеко не все! – продолжила Ирина, явно взволновавшись, что в глазах Юлии она видится как сумасшедшая. Такая мысль на мгновенье мелькнула у Юльки в голове, но она отогнала ее прочь: если Ире станет легче от визита к этому человеку, пусть будет так. И она примирительно ловко подсунула ей в рот второе пирожное.

– Если ты считаешь, что поездка к этому Олафу Бергесену тебе хоть немного поможет, мы едем.

Ирина, немного помолчав, вдруг посмотрела на нее с таким участием и благодарностью, что Юля устыдилась своих хоть и мимолетных мыслей о помутившимся рассудке своей подруги.

– Понимаешь, сколько посеяно зла руками моих предков? Ты только представь, какие проклятия, разрушенные судьбы – жен, мужей, отцов, матерей, детей, которые никогда, ты понимаешь, никогда не увидели своих близких, это просто ад! А судьбы детей с клеймом «сын или дочь врага народа»? Как они жили и к чему пришли в этой жизни, вряд ли они были счастливы, ведь внутри каждого из них глубоко сидит эта боль, эта пропасть поломанного детства, ведь они лишились самого дорого – семьи, родителей. – Весь этот негатив на моем роду, а я последняя в роду Синицких, и я не могу иметь детей, я даже, даже… – тут она покраснела, но не заплакала, сдержав эмоции в себе, а лишь открыла окно, впустив морозный воздух. – Не могу встретить своего мужчину, – закончила она. – Ты же понимаешь? – И она с тоской посмотрела на меня.

«Да, я понимаю, – подумала Юля, кивнув ей в ответ. – И ты даже представить не можешь, насколько я тебя понимаю». Раньше она тоже хотела и добрых глаз, и ласковых рук, утопать в объятьях, растворяться в них и только кончиками пальцев прикасаться к его вискам, губам, любить всем телом, кожей, душой, восхвалять то чувство, когда тебе дорог другой человек. Потом было много раз больно. Очень. И она потеряла то ощущение наивной простоты, с которым жила, потеряла так, как дурочка – девочка становится женщиной в руках жадных и грязных. Она отдавала себя, верила лживым устам тех мужчин, которых считала своими и которых хотелось любить, дарила себя тем, кто этого не ценил. Затем пришло другое время, время рыдать навзрыд, выплакивая боль, что сидит внутри, отхаркивать проглоченную обиду. Она повзрослела и научилась плакать так, чтобы утром снова улыбаться. Конечно, были мысли искать его, в толпе, по следу, пусть даже по запаху, и дрожать при этом на ветру от озноба. Но теперь, теперь она не подпустит к себе чужих, будет осматриваться, тщательно и досконально. Мало ли что? И ждать зимы – зимой одетая, навьюченная теплой одеждой, шарфом, шапкой, можно скрывать свое тело от их глаз, скрывать свою душу.

– Да, Юль, я уверена, что он мне поможет, я же сама тоже пыталась и делала много чего, хоть ты в это и не веришь, но я затерла себя до дыр разнообразными чистками, даже допустила иной подход к видению ситуации и ходила на тренинги НЛП¹⁸. И не понимала. Почему? Ты даже не представляешь, в каком отчаянии и вечном одиночестве я живу. Кручусь как белка в колесе, вот только пейзаж не меняется, независимо от того, как быстро крутится колесо. А он, он выдающийся специалист по рунам и скандинавскому язычеству, сейчас таких людей вообще мало. Кто еще, если не он?!

– Во сколько у тебя назначена встреча? – серьезно спросила Юля.

Ирина, посмотрев на часы, встала:

– Нам пора, – коротко ответила она.

Через пятнадцать минут серебристое «вольво» направлялось в сторону Старого Арбата.